«Моя жизнь начиналась с бомбежек Киева и заканчивается бомбежками Киева». Большой разговор с режиссером-аниматором Гарри Бардиным
Гарри Бардин не собирался становиться мультипликатором. Начал как обычный советский парень — школа, политех, армия. Мечтал стать инженером — не сложилось. Тогда вдруг и ринулся в искусство: поступил в Школу-студию МХАТ на актерский факультет, потом пять лет оттрубил в Театре им. Гоголя. Часто озвучивал мультфильмы и вдруг понял, что хочет туда, в «мультстрану». Без всякого соответствующего образования отважно взялся за собственный фильм. Дебют Бардина в мультипликации, «Достать до неба», случился в 1975 году. Было непросто — культурная среда не любит чужаков, а Бардин пришел «со стороны» и сразу — в режиссеры. Через четыре года вышел хит — анимационный мюзикл «Летучий корабль». А в 1988 году Бардин получил «Золотую пальмовую ветвь» Каннского фестиваля в программе короткометражного кино за фильм «Выкрутасы», о чем советская пресса, как было принято, предпочла умолчать.
В 1991 году режиссер создал собственную студию «Стайер», которую возглавляет по сей день. Снял 29 фильмов — кукольные, пластилиновые, веревочные, проволочные: «Конфликт», «Чуча», «Кот в сапогах», «Три мелодии», «Слушая Бетховена», «Адажио», «Песочница». Из них только один — полнометражный, «Гадкий утенок». Работе над ним отдал шесть лет жизни. Премьера прошла на фестивале в Локарно под проливным дождем, но огромный зал под открытым небом высидел фильм до конца и устроил овацию. Сейчас Бардину за 80, и он продолжает работать в своей московской студии, не скрывая своей антивоенной позиции и критического отношения к российским властям.
— Я даже не подозревала, что у вас такая огромная студия. Вход скромненький, жилой дом неказистый, а внутри — оазис искусства и свободной мысли.
— Для меня это продышка. Потому что когда я закрываю дверь, я закрываю все то, что находится за дверью. И для меня начинается жизнь.
— Ну так для вас наверняка работа — это и есть жизнь.
— Да, только в этом и спасаюсь.
— Тогда давайте сразу про работу. Про новую. Вижу — у вас тут вовсю идут съемки, вижу мадонну с младенцем…
— Новая работа очень отличается от всех моих предыдущих — и по духу, и по форме, и по идее она совершенно в стороне. Я случайно вышел на эту идею. Хотелось чего-то мирного. Думаю — сделаю-ка я колыбельную. Стал искать в интернете. Вышел на «Аве Мария» Шуберта. А когда стал слушать — подумал: это же может быть история младенца. Не конфессиональная история Иисуса Христа, а человеческая история, которую я подам, как я ее понимаю. И вот я стал раскручивать эту тему, и она выросла в ту историю, которую я уже почти заканчиваю снимать. С самого начала получилось так, как посоветовал мне сын [кинорежиссёр и сценарист Павел Бардин — Republic]. Он мой «ребе», как я его называю, я его во всем слушаю. Он разбирается во всех современных реалиях, конечно, гораздо лучше меня.
И он сказал мне: «Папа, познакомься с министром культуры, вы же с ней не знакомы, а твои фильмы она наверняка видела». Мединского уже нет, слава Богу. Я от него в свое время получил подзатыльник. Последняя картина, которую я делал при поддержке Госкино, была «Три мелодии». Я попал в больницу, была операция, болел. Вижу, что я не успеваю. Пошел каяться и просить пролонгацию. Мединский меня не принял, принял его заместитель.
— Ну еще бы — где вы, а где он? Большой человек, чиновник…
— Да уж… И вот этот зам мне говорит: «Бог с вами, какие штрафные санкции, кто с вас возьмет?». Кто его посадит, он же памятник…
— «Кто его посадит — он же памятник?» Эту историю все помнят — как Минкульт против «памятника» попер.
— Я еще написал объяснительную, приложил больничный, потом Мединский ушел в отпуск, а вернувшись, написал мне, что штрафует меня на 200 тысяч рублей. А у меня весь бюджет был сверстан так, что на штрафы не оставалось. Сын тогда посоветовал обратиться на краудфандинговую платформу, объяснить, что меня оштрафовал Мединский. Нужно отдать должное нашим людям — за ночь зрители собрали 600 тысяч.
— А куда вы дели остальные 400 тысяч?
— Ну этого как раз хватило на то, чтобы завершить картину. Яхту я не купил. Я закончил картину, но понял, что ноги моей больше в этом Минкульте не будет. Но два года назад все же позвонил в Минкульт, хотел записаться к новому министру культуры на прием. А мне все время [говорят]: она очень занята. Очень. Она сейчас в отпуске, потом приедет и будет очень занята. Через месяц — очень занята. Через две недели — то же самое. Говорю секретарю: «Если бы я захотел получить аудиенцию у Папы Римского, за эти полтора месяца я бы три раза получил бы ее. А у министра культуры не могу». Через 15 минут перезвон: «Вы могли бы завтра прийти?» Я говорю: «Приду». Звонит ее помощница: «О чем вы будете говорить с министром?» Я говорю: «Это что, прямая линия с президентом, мы обговариваем вопрос? О чем хочу, о том и буду говорить». «Нет, мы удивлены, вы восемь лет не были в министерстве культуры». Сын меня проинструктировал. Он сказал: «Если министр войдет в кабинет и не скажет: «Гарри Яковлевич, я мечтала с вами познакомиться» — ты не здороваешься, встаешь и уходишь». Входит Любимова — и словно подслушивала: «Гарри Яковлевич, я мечтала с вами познакомиться».
— Ну хоть в политесе что-то соображает.
— Дал ей сценарий, показал раскадровки. У меня тогда был замечательный художник, Аркадий Мелик-Саркисян, я с ним проработал 30 лет. Недавно умер от ковида. Любимова говорит: «О, он рисует не хуже Рафаэля». Я про себя думаю: «Ого, министр знает, кто такой Рафаэль!» Прочитала сценарий, говорит: «Это международный проект. Для нас будет честью поучаствовать в этом». И нужно отдать ей должное, через две недели полностью сумма легла на счет студии, и мы начали работу. Вот такая история.
— Но это было до войны, а теперь получается, что вы повязаны — Минкульт будет указан в титрах, и это повредит фестивальной судьбе фильма.
— Да, я обязан в титрах написать «Фонд кино, студия «Стайер» при поддержке Фонда кино». А все, что связано с Фондом кино, подлежит санкциям — мир ведь не хочет жить по законам ленинградской подворотни. Мир живет по другим законам, и санкции — они для всех санкции. И для меня в том числе, какой бы я ни был лауреат Каннского фестиваля, того, другого, пятого. Я все равно гражданин России.
— И получается, что вы, лауреат Каннского и прочих фестивалей становитесь заложником своих отношений с государством. И по сути преследуетесь наравне с соучастниками военных преступлений.
— Конечно, я заложник. Но другого выхода у меня не было — никакая краудфандинговая платформа мне бы таких денег не собрала. И потом — мне 81 год. Я устал искать денег. Я живу очень скромно. У меня нет загородного дома, у меня двухкомнатная квартира. Когда ко мне домой приходили журналисты из Франции, они спросили: «Понятно, это ваш кабинет. А где вы живете?» Они решили, что я должен жить гораздо шире.
Для меня сейчас важно закончить картину. Когда я посетовал сыну на то, что фестивальная судьба неизвестна, он говорит: «Пап, ну тебе, что ли, не хватило призов?» — «Да нет, хватило». — «Тогда тебе только важно, чтобы этот фильм увидело как можно больше людей». И я с ним согласен. Нужно найти платформу, на которой разместить фильм, — и пусть смотрят.
https://www.youtube.com/watch?v=HDT5QTP57MM
— Очень болезненная это тема — художник и власть. Я пытаюсь себе представить ощущения художника, вынужденного брать деньги у государства, которое распределяет — вот это на войну и убийства мирных людей, а это творцу на искусство. Как с этим быть? Вы для себя решили?
Подпишитесь, чтобы прочитать целиком
Оформите подписку Redefine.Media, чтобы читать Republic
Подписаться [Можно оплатить российской или иностранной картой. Подписка продлевается автоматически. Вы сможете отписаться в любой момент.]