«Мы сейчас внутри жуткого процесса, поэтому снимать кино невозможно». Интервью с Борисом Хлебниковым
Фильм Бориса Хлебникова «Снегирь», один из самых ожидаемых фильмов года, сейчас идет в российском прокате (Republic уже писал об этом фильме). Это картина о том, как на рыболовецкий сейнер приходят два мальчишки-юнги после мореходки и как они становятся объектом дедовщины со стороны матерых мужиков-рыбаков. Центральной сценой фильма стала сцена шторма, во время которого герои, до этого ставшие виновниками трагедии с одним из мальчишек, спасают незнакомых норвежских моряков. Они подсознательно стремятся совершить что-то экстраординарное, в глубине души надеясь, что подвиг смоет их предыдущую жестокость. Хлебников, прославившийся такими фильмами, как «Коктебель», «Свободное плавание», «Сумасшедшая помощь», «Аритмия», никогда раньше не снимал жанровое кино — его всегда больше интересовали движения души «маленького человека», отзывающиеся потом движениями тела большого общества. Поэтому «Снегирь» у многих вызвал недоумение и даже недовольство.
— Боря, ваши фильмы никогда не вызывали никаких разночтений и вопросов, обычно они всем дружно нравятся. А тут я впервые услышала от некоторых коллег легкое недовольство: «А зачем Хлебникову Голливуд? Это не его». Боря, зачем вам Голливуд, скажите? И Голливуд ли это?
— А где там, собственно, Голливуд-то?
— Очевидно, имеется в виду сцена шторма.
— Да нет, ну какой это Голливуд? Это же книжка, в которой были вот такие обстоятельства. Поэтому мы сохранили этот шторм. Но если вы присмотритесь, то заметите, что он снят совершенно не по-голливудски: там нет музыки, там нет никакого нагнетания героики, как это обычно бывает в голливудских фильмах. Там точно такая же ручная камера, как и в предыдущих сценах. Мы старались снять это максимально в бытовом ключе, как раз отойдя от Голливуда, потому что на самом деле Голливуд снять намного проще, например, используя компьютерную графику. А мы наоборот решили все правила поломать и снимать обыкновенной ручной камерой.
Нам нужен был какой-то условный подвиг или имитация подвига, как ни назови то, что они там делают. Самооправдание. Поэтому шторм в фильме — достаточно полезная штука, и мы не стали его выкидывать.
— Кроме того, голливудские экранные катастрофы — это все же скорее для красоты, катастрофа ради катастрофы, нервы пощекотать. У вас все-таки по-другому — это одна из ключевых сцен, она играет на раскрытие характеров.
— Ну да. Хотя катастрофа тут, скорее, не на раскрытие характеров сыграла, а на раскрытие замысла — вступает чем-то вроде индульгенции. Они наделали гадостей, молоденького парня довели, а теперь им надо как-то самооправдаться. Это, скорее, их душевное спасение. То есть подвиг показан как очень сомнительная вещь, потому что на самом деле это такая кратковременная хорошесть, она потом сменяется привычной дрянной жизнью, дрянными поступками.
— Ну подвиг-то все-таки был настоящий — они же спасли людей, как ни крути.
— А это, скорее, адреналин. Им интересно.
— Для них — да, но по факту получился все-таки подвиг.
— По факту — да, но для них это был развлекательный момент.
— Я смотрела «Снегиря» как фильм о национальном характере, простите за пафос, об этой причудливой, свойственной русскому человеку смеси готовности к подвигу и одновременно к большой жестокой подлости по отношению к ближнему. Но потом я прочитала где-то, что вы открестились от этой темы, объяснив, что снимали не об этом.
— Я не открещивался. Я просто терпеть не могу вот эту всю дискуссию по поводу загадочной русской души. И вот это все «умом Россию не понять» — это, как мне кажется, очень вредоносная вещь. Я никогда про загадочную русскую душу снимать не хотел, точно абсолютно.
— Но у Владимова в книжке про загадочную русскую душу все-таки есть.
— Да, но у него про нее написано как про что-то не однозначно хорошее.
— Ну а кто сказал, что загадочная русская душа — это хорошо? И кстати, «умом Россию не понять» — это было сказано, как мне кажется, совсем не комплиментарно, а скорее в негативном, саркастическом ключе.
— Наверное. Но цитируется уже давно как дифирамб, и в историю именно так и вошло.
— Да. Бедный Тютчев.
— У Владимова меня зацепила мысль про неоднозначную практику подвига как неумение жить нормально «вдлинную» хорошо и желание обрести этот смысл жизни в один момент, сделать что-то хорошее «вкороткую» и почувствовать себя приличным человеком. Эта не однозначно положительная трактовка подвига мне сразу показалась интересной и своевременной в тот момент.
— Это давно же было, до войны?
— Мы закончили монтаж — вот именно монтаж, не спецэффекты, не звук, а именно монтаж — до 24 февраля.
— А если бы вам довелось снимать этот фильм после 24 февраля, что-то изменилось бы в вашем отношении к героям, к ситуации, к русской душе, наконец?
Подпишитесь, чтобы прочитать целиком
Оформите подписку Redefine.Media, чтобы читать Republic
Подписаться [Можно оплатить российской или иностранной картой. Подписка продлевается автоматически. Вы сможете отписаться в любой момент.]