«Я остаюсь здесь»

От обвинений в «антисоветской пропаганде» в 70-е — до «оправдания терроризма» при путинской власти. Рассказываем историю диссидента Александра Скобова

Обвиняемого в оправдании терроризма 66-летнего Александра Скобова, петербургского историка, публициста и диссидента, на днях перевели в СИЗО «Новые кресты» в Колпино. В то же время защита оппозиционера обжаловала в Городском суде Петербурга его арест. Заключение в камере всерьез угрожает здоровью и жизни мужчины, страдающего тяжелой формой сахарного диабета, гепатитом С, хронической обструктивной болезнью легких и почти полной потерей зрения. Кроме того, на его иждивении и попечении находится 90-летняя мать-инвалид, которая сейчас осталась одна.

Скобов и сам всё помнит и понимает. В отличие от многих других петербургских политических деятелей и активистов, ходящих по лезвию бритвы, у него была реальная возможность избежать ареста и покинуть Россию. Однако он такой вариант не допускал даже в мыслях. — Саша с самого начала решил, что никуда не уедет, — рассказывают его друзья. — Говорил: «Пусть уезжают они, это мой город, моя страна, я остаюсь здесь…» — Саня не играет в Навального и себя с ним не сравнивает, — объясняет мать обвиняемого Наталья Скобова. — Но сын считает: путинской власти надо доказать, что ты можешь идти до конца…

Текст был впервыеопубликован на сайте «Новой газеты Балтия».

Не из тех, кто спрятался за дверью

Александра Скобова формально привлекли к ответственности по ст. 205.2 УК РФ («публичное оправдание терроризма») за посты в его собственном телеграм-канале, насчитывающем сейчас 1350 подписчиков, до ареста их было 900. Есть разные версии о том, какие именно публикации стали поводом для возбуждения уголовного дела: о Крымском мосте, о «специальной военной операции» или о теракте в «Крокус Сити Холле». Поскольку судья Марина Максименко провела 4 апреля судебное заседание по избранию меры пресечения публицисту в закрытом режиме, адвокат обвиняемого Вероника Карагодина не смогла конкретизировать претензии следственных органов.

Но, по большому счету, детали не имеют решающего значения. Сути они не меняют: Скобова преследуют за позицию, которую он выражал в каждом своем тексте независимо от того, о чем писал, — о коррупции, о тоталитаризме, о нацизме, о войне.

— Саша, глядя на всё, что происходит в России в последние годы, пришел в отчаяние и решил, что хоть кто-то должен быть радикалом. Должен подать голос, и лечь вперед на амбразуру,

— рассказывает друг Скобова, правозащитник, диссидент, экс-депутат ГД РФ Юлий Рыбаков. — Я с ним много спорил по этому поводу, убеждал его, что на самом деле революции ни к чему хорошему не приводят, но он всегда стоял на своем. Мы с ним сто раз говорили о том, что не сегодня-завтра его арестуют. На наших глазах людей и за меньшее сажали. Он сам удивлялся: «Не понимаю, почему меня до сих пор не забрали?» И вот забрали…

— Я сейчас как выжженная вся внутри, — говорит Наталья Скобова, 90-летняя мать Александра, учительница с более чем полувековым стажем, и на ее морщинистом лице не отражается никаких эмоций.

Переживания пожилой женщины выдают только сигареты: она курит их одну за одной, на подоконнике копятся опустошенные пачки и отжившие свой век зажигалки.

— Раньше я плакала, — продолжает Наталья Лукинична. — Но у меня больше нет ни злости, ни слез. Ожидание расправы с моим сыном длилось очень долго. Этот последний обыск и арест в ночь на 3 апреля мне накануне даже снились. Саня жил, всё время ожидая ареста. Всё время дома царила такая атмосфера. Еще до того, как сына объявили иноагентом. А после он уже не сомневался, что вскоре его должны арестовать.

В начале марта Скобов слетал в Стамбул — там попрощался с детьми, которые давно живут не в России (их отъезд не был связан с вторжением в Украину). Дочь и сын тоже уговаривали отца остаться за границей, но тот вернулся на родину.

А здесь 22 марта — в тот вечер, когда все новости затмил теракт в «Крокус Сити Холле», — публициста внесли в современный реестр «врагов народа» (иностранных агентов).

Личный выбор

С этого момента арест для Скобова стал исключительно вопросом времени. Он переехал жить к Юлию Рыбакову. Туда 2 апреля около 22 часов за ним пришли.

— Я пошел гулять с собаками, — вспоминает Рыбаков, — видимо, полицейские этот момент и подкараулили, хотя, выходя из парадной, я никого на улице не встретил. Когда оперативники позвонили в дверь, Катя, моя жена, сидела слушала радио и не слышала звонка, поэтому Саша пошел и сам открыл дверь. Черные маски ввалились, повалили Саню на пол, заломили ему руки, надели наручники, вели себя грубо. Когда я пришел, стал с ними дискутировать, объяснять, что пройдет время, и они будут оправдываться за то, что не соблюдали закон, эти товарищи в масках стали орать, что сейчас меня тоже положат на пол. Грозились собак застрелить. Чекисты, когда меня арестовывали, вели себя приличнее.

Обыск у Рыбаковых завершился быстро. Силовики забрали только личные вещи Скобова: телефон, планшет, ноутбук. По словам друзей, пожилой человек демонстративно, в знак протеста, не взял с собой теплые вещи. Отказался брать жизненно важные лекарства несмотря на то, что у него тяжелая форма сахарного диабета.

— Оставил очки, — добавляет Рыбаков, — хотя он даже в очках видит не более 20%, а без них — совсем слепой. Но Саня сказал, что всё это ему больше не нужно. Он занял позицию, которая скоро может привести к его гибели.

Скрутив Скобова, силовики повезли его на обыск в квартиру, где мужчина проживал со своей 90-летней матерью. Затем — на допрос в следственный комитет. На следующий день — в суд. К тому моменту жена задержанного публициста Ольга Щеглова успела купить ему новые очки и лекарства. Однако Александр и в зале суда отказался принимать крайне необходимые ему вещи.

— Я ожидала, что так всё закончится, — признается Ольга.

— Когда у нас был последний разговор, в день перед арестом мужа, мы обсуждали разные возможности. Предвидели их. Тогда я ему сказала: ты хочешь сесть. А сейчас сидеть может только человек спокойный и веселый.

Яшин, Навальный, из твоих ровесников — Кагарлицкий. Они веселые и спокойные. А ты твердо убежденный, но нервный и грустный. Куда тебе? Я давила не то чтобы на слабо, а на то, что он задумается о том, как это будет. Сможет ли он держать планку? Он счел, что сможет. Изначально было понятно, на что он идет. Саша ни от кого этого не скрывал: ни от меня, ни от Натальи Лукиничны. Он мне в тот вечер ответил: «Я поговорил с матерью и услышал от нее те слова, которых я ждал всю жизнь».

— Я ему сказала, — подхватывает Наталья Лукинична, — это твоя ответственность, твой выбор, и мешать ему, как-то пытаться остановить тебя я не буду. Мы с сыном скованы одной цепью. Я всю жизнь живу с ощущением страха. Он своими делами занимается. А я всю жизнь ношу ему передачи. Боюсь за него. Люблю его…

Наталья Лукинична вздыхает: только гордиться сыном при его бурной жизни она никогда не успевала.

Сумасшедшая нелюбовь к власти

В 1975 году, с отличием окончив школу, Скобов поступил на исторический факультет СПбГУ.

— Но еще со студенческой скамьи, с университета, где был какой-то марксистский кружок, Александр увлекся марксизмом и остается марксистом до сих пор, — рассказывают его друзья. — А в те годы у него даже кличка была шутейная — «Марксюта».

2 февраля 1976 года, накануне открытия XXV съезда КПСС, в Ленинграде с галереи Гостиного двора активисты разбросали около сотни листовок с призывами «к свержению тирании чиновников» и «установлению подлинного гуманного социализма». В них содержались лозунги: «Да здравствует новая революция!», «Да здравствует коммунизм!» и тому подобное. Спустя две недели сотрудники КГБ задержали участников этой акции, в том числе первокурсника истфака ЛГУ Александра Скобова и его товарищей. Их исключили из комсомола и учебных заведений, а затем судили.

— Наказали по-разному, — вспоминает Ольга Щеглова. — Кого-то посадили, а Сашу определили на принудительное лечение в психиатрическую больницу имени Скворцова-Степанова, поскольку считалось, что такое поведение ненормально. Ему поставили диагноз «вялотекущая шизофрения». Это не имеющий временной границы способ наказания. Ты приходишь на комиссию раз в полгода. Тебя спрашивают: как вы относитесь к своим прежним убеждениям? А тебе 18–20 лет, и легко сказать: «Я заблуждался, я тут полежал, меня подлечили, я всё осознал». И тогда тебя, может быть, отпустят. Но если ты отвечаешь нет, то тебя не отпускают. Как говорил герой Владимира Высоцкого в фильме «Интервенция», которого, разумеется, никто из нас тогда не видел:

«Сначала тебе предложат сигареты, потом предложат жизнь. Сигареты можно взять, а от жизни придется отказаться».

Так было с Сашей. Как сейчас он себя лишает спокойной старости, так тогда, по сути, лишил юности.

— Я познакомился с Александром в больнице Скворцова-Степанова, — ворошит память Юлий Рыбаков. — Поехал туда в приемный день. Нашел его. Доступ был свободный. Мы с Сашей поговорили. А потом я сходил к лечащему врачу и спросил, сколько они собираются Скобова держать у себя? На что тот мне откровенно заявил: «Да мы бы хоть завтра его отпустили, но нам нужно, чтобы он признал, что был не прав в отношении советской власти». Существовала установка еще со времен Хрущева, который публично заявил о том, что не любить советскую власть могут только сумасшедшие. С тех пор обрадованные чекисты стали этим пользоваться.

Освободился из лечебницы Скобов лишь в 1981 году. Едва его выпустили, примкнул к деятельности СМОТ (Свободное межпрофессиональное объединение трудящихся, образованное в 1978 году группой советских диссидентов, одна из первых попыток создания в СССР независимого профсоюза).

— Попытка создания независимого профсоюза, естественно, вызвала недовольство властей, за членами СМОТ следили. Они на лето уехали в Новгородскую область в деревню Кабожа. Устроили там маленькую коммуну, — усмехается Рыбаков. — Работали на валке леса. Но в какой-то не прекрасный день в Кабожу нагрянула чуть ли не рота солдат, окружила деревню и стала СМОТовцев оттуда вычесывать. Многие члены организации были задержаны. Но Саша ухитрился из деревни удрать, переплыл какое-то озеро, доехал до Питера. Здесь узнал, что половина его товарищей по коммуне арестованы. Тогда он написал на стенах в нескольких местах Ленинграда призывы к освобождению друзей. Естественно, тут же был задержан.

Сам Скобов позднее в своих публикациях комментировал ту историю так:

«Мы между собой договорились: если кого-то из нас возьмут, то остальные должны на это отвечать какими-то акциями протеста, листовки распространять или надписи на стенах делать политические крамольные.

Все понимали, что пропагандистская отдача от таких акций, при той психологической атмосфере, которая в обществе господствовала, равна нулю. Всё уходило в песок и на народ совершенно впечатления не производило. Но репрессивная машина на такие вещи реагировала очень болезненно. Власти было очень важно иметь общий фон, что в стране никакой оппозиции нет и быть не может, тем более организованной, на что-то способной оппозиции. А это уже тогда не соответствовало действительности…»

В 1982 году диссидента вновь арестовали и поместили в психиатрическую больницу. Всего он провел в спецстационарах около семи лет, сохранив при этом здравый рассудок. У этой загадки есть очень человеческая разгадка.

В начале 90-х французские журналисты сняли документальный фильм о Скобове «Подземный огонь». В этой ленте Александр в специальной психбольнице на Арсенальной набережной дает интервью вместе со своим лечащим врачом и очень медика благодарит. За что? По существующим в те годы неписанным правилам, доктор должен был выписать пациенту галоперидол. А он его не выписал, за что мог оказаться на соседней с больным койке, если не хуже. Человек сильно рисковал. Зачем? При поступлении Скобова в психиатрический стационар этот врач долго интересовался его идеологией: увлеченный идеями образованный молодой человек был ему интересен. В конце разговора медик спросил у пациента: «А почему вы мне не задаете очень важный вопрос»? Александр ему ответил: «Потому что этот вопрос вам должна задать ваша совесть».

«Рано штык закопал в землю»

Во второй раз Скобов вышел из психбольницы в 1985 году. Восстановился на заочном отделении истфака СПбГУ и доучился. Тем не менее в начале 90-х остался без постоянной работы. Перебивался временными заработками не по специальности, пока друзья не помогли ему устроиться учителем истории в школу.

— Саша сменил несколько школ. Он глубоко знал предмет, и в обычных школах, где дети мало интересовались историей, срывали уроки, ему было трудно, — отмечает Михаил Седунов, историк, друг Скобова. — Зато когда он попал в классическую гуманитарную гимназию, где дети очень умные, талантливые, то очутился в своей стихии, там его подход оказался востребованным.

В 1997 году, во время работы в сфере образования, Скобов выиграл конкурс и написал учебное пособие «История. Российская империя 1894–1917 гг.». Тогда оно вышло в государственном издательстве «Специальная литература» большим тиражом в 25 тысяч экземпляров. Вторая часть, изданная с помощью друзей, «История России: 1917—1940 гг. Учебное пособие по политической истории России для старших классов общеобразовательных школ», увидела свет в 2003 году.

— Очень мощный, очень подробный, очень качественный учебник, — высоко оценили книгу коллеги. — Его сложно было применять в обычных школах, но в гимназиях, где углубленное изучение истории, этот учебник был бесценен.

Этот период своей жизни сам Скобов в одном из интервью назвал самым спокойным и даже благоприятным:

«1991 год был воспринят мной однозначно хорошо. А с 1991 по 1993 годы я впервые поддерживал правительство и считал, что получил всё, что надо. Тогда я решил, что больше не воюю, работаю преподавателем истории в школе… Однако 1993 год стал шоком для меня и началом расхождения с либеральной тусовкой.

Они орали: «Стреляй!» — и аплодировали, я этого принять не мог. Но продолжал верить, что Ельцин вернется на нормальный путь, что, может быть, это зигзаг и всё вернется на демократические рельсы, но… Наступил новый год, 1994-й. Он мне показал, что рано я штык закопал в землю: случился штурм Грозного в новогоднюю ночь…»

С середины 90-х пацифистские взгляды диссидента стали определяющими в его жизни. Спустя несколько лет Александр ушел из образования, целиком посвятив себя общественной, политической, правозащитной деятельности и публицистике. Старался принимать участие во всех значимых событиях, где можно было заявить о своей позиции. Выходил на антивоенные митинги. Выступил автором нескольких антивоенных обращений.

— Когда стало хорошо понятно, к чему ведет чеченская война, всем думающим людям сделалось по-настоящему страшно. Саша был в авангарде всего этого, — вспоминает Ольга Щеглова. — Печатал какие-то газеты. Участвовал в работе Демократического союза, который возглавляла в Москве Валерия Новодворская. Если говорить о демшизе, то это была самая настоящая демшиза. Но именно эти люди видели на много вперед, хотя тогда казалось, что их мысли совершенно безумны…

Не повод задуматься

Предельно плохо, по воспоминаниям родных, отреагировал Александр на «присоединение к России Крыма». Началом российско-украинской войны Скобов, как и многие его единомышленники, считает не февраль 2022 года, а именно март 2014-го — аннексию Крыма и последовавшие за тем вооруженные столкновения. Публицист в этом конфликте сразу и открыто поддержал Украину.

Не только провластных политиков, но и многих других оппонентов раздражали крайне резкие публикации и высказывания историка как о внутренней, так и о внешней политике России. Чаще всего он выступал на порталах «Грани.Ру», «Каспаров.ру», на своей странице в фейсбуке — до тех пор, пока его посты в соцсети не стали подвергаться блокировке. По этой причине в декабре 2018 года Скобов создал свой собственный канал в телеграме.

Однако поддержка Украины аукнулась оппозиционеру раньше: летом 2014 года на него было совершено нападение. Официально ни подтвердить, ни опровергнуть политическую версию не удалось до сих пор. Однако в ней уверены друзья и соратники публициста.

Душной ночью с 27 на 28 июля 2014 года Скобов вышел подышать свежим воздухом во двор своего дома. Мужчина сидел на лавочке, к нему подошли двое неизвестных, нанесли удар по голове и пять проникающих ножевых ранений в спину. Еще до того, как мать Александра вызвала полицию и скорую, о нападении на правозащитника сообщил в своем твиттере пресс-секретарь партии «Другая Россия» Александр Аверин: «Мерзавца Скобова порезали в Питере. Остальным сторонникам хунты тоже надобно задуматься…»

Сторонники пострадавшего задумались о том, как нацболы узнали о происшествии раньше полицейских и врачей. А сам Скобов — о чем угодно, только не об осторожности и не о страхе. Он вел себя совершенно не так, как рассчитывали его оппоненты. Чем глубже и драматичнее развивался российско-украинский конфликт, тем мрачнее, острее, несдержаннее, радикальнее становились его высказывания и публикации.

Нельзя остановить самолет

В феврале этого года Скобов выступил онлайн на «Форуме свободной России», проходившем в Вильнюсе. Смело и бескомпромиссно рассуждал о войне, о Путине, о его далеко идущих захватнических планах.

По мнению друзей Александра, он выступал резче всех из двадцати с лишним участников форума. При этом из всех выступающих только Скобов и еще один человек проживали на тот момент в России, остальные — уже нет. Но Скобов высказывался категоричнее, чем те, кто уехал. После этого выступления к оппозиционеру домой приходили полицейские — «просто поговорить». Хозяин не открыл дверь, а незваные гости не стали ее ломать. Тот визит закончился ничем.

— Я его убеждал в том, что надо покинуть страну, — говорит Юлий Рыбаков. — Если хочешь продолжать дальше в том же духе — уезжай, потому что иначе ты попадешь за решетку, а там погибнешь. На что он мне заявлял:

«Нет, я тут останусь, я хочу быть участником своего собственного судебного процесса».

— Он не раз мог остаться за границей, — отмечает Ольга Щеглова, — но у него никогда не было таких поползновений. У мужа огромное количество друзей, которые его ждали в Армении, Литве, Польше и там бы, конечно, приютили. Но он не хотел ютиться — вот в чем дело. Это тоже дорогого стоит.

— Конечно, Сашка понимал, что вся его бурная пацифистская деятельность ведет в тюрьму, — подытоживает Михаил Седунов. — Я пытался его остановить: «Куда тебе в тюрьму, ты же почти слепой?» А он парировал: «Какая разница, где жить слепому — на свободе или в неволе»? Второй аргумент: «У тебя мать на иждивении, ты за ней ухаживаешь». Его ответ: «Друзья позаботятся». Нельзя было Сашу удержать, отговорить, можно было только испортить отношения, и всё. А вы пробовали остановить самолет, который разгоняется на взлетной полосе, схватившись за его крыло?

— Такое его поведение — акт отчаяния, — считает Седунов. — Он максимально хотел бороться с тем откровенным злом, которое собой представляет нынешняя российская власть. Человек был воспитан таким образом, что со злом надо бороться. Он боролся всеми способами, какими только мог. И у него уже не осталось никакого другого способа. Другое дело — хорош ли этот способ? То, что он сделал, — это почти самосожжение. Но Саша полагал, что если он уедет, то не сможет бороться так, как живя здесь. Собственно, позиция Навального — один к одному. Абсолютно. Больше всего я боюсь, что его постигнет такая же судьба…

— Александр Валерьевич — во-первых, человек старый, осенью ему исполнится 67 лет. Во-вторых, больной. Его довольно крепко избили летом 2014 года, — напоминает друг Скобова, литературный критик, публицист, писатель и переводчик Никита Елисеев. — Это было давно, но последствия сказываются до сих пор. Он ничего не видит. У него много по-настоящему тяжелых болезней. Если он получит тот срок, что ему обещают, — 7,5 лет, то живым из тюрьмы уже не выйдет…

До конца апреля Городской суд Петербурга должен рассмотреть жалобу на арест Александра Скобова.

Автор: Дмитрий Цыганов