Девяностые не вернутся

Почему перестрелка за Wildberries и Кашпировский не отправят страну в прошлое

После каждой, практически, бандитской разборки кто-нибудь смеется над официальной пропагандой — главное, мол, чтобы не было как в девяностых. Ну, а после стрельбы в Wildberries многие стали говорить, что девяностые вернулись. Или возвращаются.

Понятно, что такого рода утверждения — метафоры. Но за ними стоит огромный успех той самой пропаганды, над которой мы смеемся. Причем, успешна она оказалась в оболванивании не только «путинского большинства», но и вполне либеральных людей с хорошей речью.

Констатация возвращения девяностых, базирующаяся на масштабной перестрелке с человеческими жертвами, означает, что говорящие это приняли ту концепцию «лихих девяностых», которую неустанно продвигает Путин. Время бандитов, хаоса, безнадежности. Потом пришел он, навел порядок, и все стало хорошо. С тем, что стало хорошо, либеральные спикеры не соглашаются, но с оценками того периода не спорят. Конструктив девяностых годов они игнорируют точно так же, как какая-нибудь Маргарита Симоньян.

Девяностые, если смотреть не на отдельные деревья, а на лес, были временем не только и не столько распада и, соответственно, хаоса, клоунов в малиновых пиджаках с золотыми цепями, сколько строительства. Была создана рыночная экономика — с нуля, после трех поколений, когда не было не только частной собственности, но и торговли — любая торговая операция, помимо государственной, объявлялась преступлением.

Нынешнее благополучие мегаполисов, которое пока не разрушила даже война, базируется именно на этом достижении.

Тогда членами парламента, который тоже именно в этот период и появился, стали Сахаров, Ковалев, Афанасьев, Юшенков, Старовойтова и десятки других замечательных людей. И в парламент они попали не в результате подкупов и интриг, а по воле проголосовавших за них людей, которые впервые за многие десятилетия получили возможность голосовать. Конечно, всякой шпаны и откровенных бандитов в тогдашних парламентах тоже было немало. Но, во-первых, и они попадали туда по воле избирателей, во-вторых, сейчас подобной публики в Думе никак не меньше. А вот Сахарова не просматривается. В девяностые Навальный точно был бы в парламенте, как и многие сидящие сегодня в тюрьмах и изгнанные из страны. Евгений Григорьевич Ясин не случайно назвал свою посвященную девяностым программу на «Эхе» «Время надежд».

Естественно, было очень много негатива. Старое государство погибло. Новое еще только создавалось. И многие люди остались на развалинах — без опыта жизни в такой ситуации и без какой-либо помощи.

Многие не пытались ничего сделать, просто ждали, когда все наладится. Кто-то решал свои проблемы криминальными методами — не обязательно с помощью стрельбы, но действовал за гранью или на грани закона. Закон, впрочем, тоже менялся, и где его грань, было не ясно. А кто-то искал и находил некриминальные способы жизни в новых условиях. Например, челноки. Они появились благодаря указу о свободе торговли и открытым границам. Мы, наверное, никогда не узнаем, сколько российских семей пережили трудные времена благодаря этим женщинам и мужчинам с огромными сумками. Кто-то из них потом вернулся к нормальной профессиональной работе, кто-то, почувствовав вкус к свободе, ушел в бизнес.

Кстати, к концу девяностых многие болезни роста стали преодолеваться. И правоприменение нормальное стало появляться — медленно, но все же, и малиновые пиджаки куда-то подевались. И не потому, что их всех перестреляли, — просто жизнь становилась другой.

Если бы не страшное преступление — чеченская война, отравившая нарождающееся государство, — то, может быть, и Путина бы никакого не было, и все бы понемногу наладилось.

Повторение сейчас некоторых феноменов, характерных для девяностых годов — вот и Кашпировский вновь на арене, — не означает, что мы возвращаемся в то время. Если человек медленно поднимался по лестнице, в середине остановился и постоял, а потом с самого верху кубарем скатился вниз, то нельзя говорить, что он вернулся на ту ступеньку, на которой останавливался. Он просто скатился. Да и чувствует он себя в этот момент совсем не так, как когда поднимался, пусть даже и с трудом.

Но какие-то моменты, конечно, совпадают. А в основе совпадений — отсутствие доверия к государству, как тогда, так и сейчас. Тогда — потому, что оно было еще очень слабым и непрофессиональным, сейчас — потому, что оно, внешне могущественное, равнодушно к людям или даже враждебно им. Это видят и знают все — и по играм государства с пенсиями (отвратительным играм, на мой взгляд), и по его нежеланию помогать жертвам разнообразных бедствий, и по наплевательскому отношению к судьбе собственных солдат.

Недоверие к государству означает скептическое отношение ко всем его институтам — к медицине и врачам, к образованию, к правоохранительным органам (а потому споры хозяйствующих субъектов надежнее разрешать не в суде — а кто его видел, этот суд? — а с помощью Калашникова). Кто-то, кто не может и не хочет идти по криминальному пути, начинает в этой ситуации ждать диктатора-мессию — если бы Пригожин взял Москву, его бы поддержали многие. Да и популярность Сталина из той же оперы. А кто-то отказывается от рациональной картины мира, надеясь на чудеса.

Сегодняшний Кашпировский — это, скорее, курьез, морочить голову миллионам людей по телевизору, будучи депутатом Государственной Думы от ЛДПР — от кого же еще? — у него уже не получится. И возраст не тот, да и конкуренты не пропустят. Но ведь за ним, как тогда, так и сейчас, не только его личные способности шоумена и гипнотизера, но неверие людей в государственную медицину и невозможность получить качественные услуги. Мистический компонент, кстати, был и в историях с «МММ» и прочими пирамидами — люди верили в чудо. В данном случае чудо не излечения, а обогащения, в то, что какие-то люди могут вопреки законам, не то что экономическим, но законам сохранения, то есть вопреки здравому смыслу, сделать деньги из ничего.

Впрочем, тогда вся эта мистика расцветала независимо от государства, на фоне его неумения или нежелания вмешиваться. Это был своего рода свободный рынок. Определенные группы людей хотели мистики и чудес — инициативные жулики им это предоставляли в виде чудодейственной воды, которую заряжали по телевизору, или обещания «дома в Париже» (кто не помнит, я цитирую рекламный ролик «МММ»). Сейчас этот архаический тренд в руках государства. Это оно вводит в школах Закон Божий, сокращает часы на изучение английского, устами своих высокопоставленных представителей предлагает отменить Дарвина или лечиться дубовым листом. Это по государственному телевидению рассказывают, что Земля плоская, а американцы не были на Луне. Это государство рассказывает о чудо-оружии и обещает утопить Британские острова (здесь дело не только в безумной агрессивности этих угроз, а в утверждении, что мы способны это сделать). А Церковь этого государства освящает ракету «Сатана».

Вот это все не похоже на девяностые — совсем. Как и то, что тогда реабилитировали убитых и замученных советской властью, а сейчас четырем тысячам человек уже отменили посмертную реабилитацию.

В будущем девяностых тоже не будет — не волнуйтесь и не надейтесь.

Когда закончится этот морок, на смену, скорее всего, придет другая диктатура, может быть, не менее жестокая, но, есть шанс, не столь безумная.

То есть мы сдвинемся от Ким Чен Ына к Пиночету или Ро Дэ У — тоже не сахар, но все же прогресс. А вот если после периода диктатур у нас появится шанс на нормальную жизнь, то строительство ее пойдет куда труднее, чем в девяностых. Тогда было ощущение цели — интеграции в западный мир. Сейчас не ясно, куда идти. Тогда развитые страны верили в нас и нам помогали. Теперь все иначе.

Но до этого — до новых диктатур и их ухода — еще надо дожить. Пока же элементы хаоса, которые кто-то продолжит называть возвращением девяностых, будут нарастать одновременно с усилением репрессий и подавлением всего живого. Эти два процесса вполне могут развиваться параллельно.

В нашей истории были периоды, чем-то похожие на девяностые годы двадцатого века. Это последние годы Империи после подписания Манифеста октября 1905 года. Как и сейчас, страна тогда свалилась в диктатуру. Это, возможно, первые годы Великих Реформ Александра. Но когда и если История предоставит нам еще один шанс, это не будет повторением того, что уже было. Но это будет возвращением к той же безумно сложной, но, продолжаю, вопреки всему, верить, — не безнадежной задаче: построить, наконец, нормальную жизнь в России.