«Мне надо спасать саму себя, чтобы продолжать светить»

Луна уехала из Украины и выпустила альбом с песнями на русском языке. Мы поговорили с ней о том, как теперь выглядит ее жизнь

Украинская певица Луна (Кристина Волощук) в феврале 2022-го находилась в Киеве. Сразу после того, как началось полномасштабное вторжение, она уехала из страны — но уже в мае вернулась. За два с половиной года войны Луна записала альбом на украинском языке («Illusion», 2023), родила ребенка (у нее двое сыновей, старший Георгий и младший Никита) и решила выпустить еще одну пластинку — с русскоязычными песнями. «Мечты» вышли в августе 2024-го — и понравились далеко не всем слушателям певицы в Украине. Сейчас Луна вместе с семьей живет в Барселоне. По просьбе «Медузы», музыкальный журналист Никита Величко поговорил с певицей о том, почему она покинула родину и решила вернуться к лирике на русском.

В этом тексте есть мат. Если для вас это неприемлемо, пожалуйста, не читайте его.

— Недавно у вас вышел новый альбом «Мечты». Насколько песни в нем новые для вас?

— Выход этого альбома — поворотный момент в моей жизни, связанный с рождением сына, переездом в другую страну и внутренним решением, которое мне давалось долго. Я называю это выходом из депрессии, начавшейся во время ковида. Тогда я не была готова к переменам: все перешло в онлайн, концерты прекратились, планы рухнули. Мне хотелось вернуть все в прежнее состояние, чтобы все продолжалось так, как я привыкла. К 30 годам я разобралась со многими [личными] внутренними моментами, но стойкость проявляется в том, чтобы быть готовой к испытаниями внешнего мира.

Альбом должен был выйти в 2022 году [и называться «Ведьмина рука»], но из-за полномасштабного вторжения я поставила работу на паузу, начав писать на украинском языке. Мысли и ощущения были разные: не выпускать его совсем или выпустить спустя время. Лишь весной 2023-го, будучи беременной вторым сыном Никитой, я смогла вернуться к написанию песен. Так появился трек «Мечты» — о переменах и внутренней свободе. Я подумала, что если я когда-нибудь и выпущу русскоязычные песни, то альбом с ними будет называться «Мечты».

— Именно сын вдохновил вас на, как вы говорите, выход из депрессии?

— Да, беременность вернула меня к себе. До этого меня затягивала новостная повестка, горе вокруг, испуганные, озлобленные, потерянные люди. Ты не понимаешь, что будет завтра, сидишь в Киеве под обстрелами, тебе очень страшно. Я в таком состоянии писать не могу.

— Но вы все же писали песни — на украинском. И в прошлом году выпустили альбом, целиком состоящий из них — «Illusion».

— Еще до вторжения я написала песню «Пташка» после поездки в Карпаты, вдохновившись этнической украинской культурой и народными мотивами.

В начале войны я в страхе покинула Украину с сестрой и любимым племянником. Помню, как мы ехали в переполненном поезде: не было билетов, на перронах толпы, в вагоне люди спали друг на друге, еды с собой тоже не было (было совершенно не до нее, потому что было страшно). Постоянно обстреливали. Мы не были готовы к войне. Тогда мы не понимали, что тревога — это сигнал укрыться и спокойно ждать. У нас тревога вызывала тотальную панику: не знаешь, что делать, просто плачешь и боишься.

Потом в Киеве реагировала иначе: тревога — это сигнал собрать тревожный чемоданчик, взять еду для детей и спуститься в подвал. Мы в этой ситуации продолжаем учиться — я читаю книгу, [старший сын] Жора делает уроки, — и больше не теряем драгоценное время. Но в начале войны был ужас. Видео в интернете о том, что «кадыровцы придут и порежут всех», воспринимались буквально. Я кричала мужу: «Это пиздец, нам всем конец!» Параллельно неслись новости о взрывах в Мариуполе, Харькове, Херсоне.

В Европе я поняла, что мне нужно домой. Свободную киевскую атмосферу я люблю больше всего на свете, там я писала все песни (и сейчас я по ней очень скучаю). Я вернулась, сначала без сына [Жорика]. Очень хотела вернуться к мужу, с которым мы работаем вместе. Мне было трудно представить жизнь без него.

Первым делом я стремилась помочь моей стране, используя свою публичность. Мы задонатили все деньги, заработанные в первых трех турах, чтобы поддержать Украину. Я поняла, как важно продолжать писать музыку, искать вдохновение и находить смыслы. Но это оказалось невероятно трудно. Есть творческие личности, которым в такие моменты хочется высказаться, выплакаться, а меня война, наоборот, закрыла в себе.

В то же время я почувствовала важность синергии, которая пробудилась в украинском народе. Я создала альбом «Illusion», приложив сверхусилия. Назвала его так, потому что весь процесс написания был немного иллюзорным и нетипичным. Я никогда не писала о внешних обстоятельствах. Весь мой проект — о моей судьбе, о моем становлении, обо мне в целом. Или я влюбилась, или я разлюбила, или почувствовала боль от любви. А тут наступило что-то, что было далеко от моего понимания.

Война объединила украинцев и подняла мой национальный дух, но философию проекта я не изменила. Я продолжила точечно жертвовать средства военным, которые писали мне, что мои песни их поддерживают, — например, военным с «Азовстали» или из 3-й штурмовой, которые были на передовой в Авдеевке. Но вскоре я поняла, что у меня самой заканчиваются деньги. Я отдала больше, чем могла. Это привело к моральному и эмоциональному истощению.

Мне понадобилось время, чтобы разобраться в себе и найти вдохновение. После выхода «Illusion» [в мае 2023-го] я больше полугода не могла писать: ни музыка, ни тексты не шли. При этом паника у меня [к тому моменту прошла, она] была только в первые месяцы войны. Кто-то скажет, что это легкомысленно, но у меня другой склад ума: там, где я и мои дети, — там безопасность.

Мы отправили сына в школу [в Киеве], и я поняла, что нужно снова писать песни. Но требовалась пауза, чтобы осознать, кто я в этой ситуации и как честно нести свое знамя, не подстраиваясь под чужие ожидания. Тогда я решила, что наступило время для второго ребенка. Опыт первой беременности показал, что это может стать источником нового вдохновения: именно Жора изначально вдохновил меня на проект «Луна».

Когда я вновь начала писать, это был микс чувств: обида, боль от самой себя, переосознание, погружение в новостную повестку. Я чувствовала себя частью огромного океана и поддалась течению. Но потом поняла, что не все это — я. Чтобы продолжать жить, дышать и чувствовать, нужно не запрещать себе проявляться. Я стала экспериментировать с разными языками: английским, русским. И что интересно, нашла больше вдохновения для украинских текстов, когда перестала себя принуждать к их написанию.

— В альбоме «Мечты» есть две песни на украинском. Вы их написали уже после «Illusion»?

— Да, и я решила включить в альбом те песни, которые нравятся лично мне. Перед финальным трек-листом у меня было 17 сведенных песен. В итоге в альбом вошло 13: 11 на русском и две на украинском. Я определяю, нравится ли мне песня, не по языку, а по тому, как она звучит и насколько я от нее кайфую.

Все мои альбомы — границы событий моей судьбы. «Мечты» сняли напряжение с моих плеч; это выход того, что давно залежалось. Я решила, что не могу пропустить жизненный момент. Припев песни «Мечты» раскрывает суть: «Чтобы наши глаза наяву увидели сны о любви, которая в нас живет, где-то там, за вуалью этой судьбы то, что нас ждет». Эта строчка о желании заглянуть вперед, о решимости двигаться дальше и верить в лучшее будущее. Важно мечтать и воплощать мечты в реальность — особенно в трудные времена, когда так много горя. Я как артист стремлюсь приносить людям надежду и ощущение свободы.

Я поняла, что языковая проблема в Украине — это ширма для спекуляций. Все знают, что это предлог для оправдания зла, у которого совсем другие причины. К сожалению, эта спекуляция коснулась и моего жизненного пути. Несмотря на то, что [после выхода нового альбома с русскоязычными песнями] меня ждет, возможно, временное непонимание части моих слушателей, для меня это — проявление свободы, часть моего творческого самовыражения.

От артистов сейчас повсеместно требуют позиции. В Украине на почве войны — кульминация дихотомии, как и во всем мире. Правые — левые, хорошие — плохие, палачи — жертвы. Война и социум поменяли сознание. На войне невозможно без радикальности. Но я поняла, что всегда шла вразрез с дихотомией.

Я показывала своим проектом, что есть индивидуальность, — и так вдохновляла подобных себе людей. Подтверждение тому — сотни писем, которые я получила после выхода альбома «Мечты». В них украинцы благодарили за возможность послушать песни соотечественницы на ее материнском [русском] языке, хотя [они] стараются изучать державну українську солов'їну прекрасну красиву мову.

Я помогла подобным себе людям почувствовать, что они не одни — это для меня самое важное. Дала немного интимной лирики и ощущения, что есть друг, с которым можно тихонечко поболтать на кухне о том, что не заканчивалось. О том, что не принято выносить на публику.

— Себе подобным — то есть людям, которые родились в Украине или в украинских семьях и изначально говорили на русском языке?

— Они могут продолжать говорить на этом языке. У нас в стране никто не запрещает говорить на русском. Людям нужно время для перемен. Насильно заставить невозможно.

Все настроено на украинизацию. На это работают образовательные реформы, качественный украинский контент и время. Пример моего сына Жорика это подтверждает: когда он шел в школу, он говорил на русском, но теперь выступает в спектаклях и читает литературу на украинском. Я не вижу минусов в том, что он знает русский. Это пригодится ему в будущем — для общения с русскоговорящими в разных странах. Я не говорю сейчас о гражданах Российской Федерации — все мы знаем, какое количество жителей постсоветских стран [кроме них] использует русский язык.

В украинских медиа из-за войны эта тема поставлена радикально. Як у нас кажуть, що мова — це ґрунт нації. І я не можу з цим сперечатися. Але й я не можу скасувати всю історичну підноготну України. Я считаю, что резкий запрет [русского языка] в медийном мире обостряет проблему и усугубляет вражду. Украина исторически — огромная мультикультурная страна, важно мудро принимать это и давать людям время. Я не могу просто вычеркнуть себя и других, кто нуждается в контенте на русском языке. Вижу, как моим родителям, выросшим в Советском Союзе, сложно перестроиться. Они, как и многие, должны иметь возможность привыкнуть к переменам.

Я выбрала путь «лагідної українізації» — мягкой украинизации. Создала альбом на украинском, но оставила за собой право использовать материнский язык. Как мать, я понимаю глубину этой формулировки. Я не говорю людям не учить украинский — я хочу, чтобы они поняли, что они не одни, и чтобы они почувствовали мою поддержку.

Когда-то я говорила, что мне важнее всего оставаться у себя дома, где я пишу и создаю. Теперь мой дом — внутри, вокруг меня и моей семьи, где бы мы ни оказались. Это я [говорю] с огромной любовью к своей отчизне, к своей родной стране. Я не хочу обижать других [людей в Украине] своим появлением на улицах, моим неправильным, с их точки зрения, поступком. Я собралась и уехала, приняла негатив от соотечественников, разочаровавшихся в том, что я не последовала основному нарративу, продвигаемому у нас. Поменяла внутренние настройки — и навсегда забрала с собой частичку Киева.

— Ваш отъезд из Киева связан в том числе с выпуском альбома на русском языке?

— Уехала я, прежде всего, из-за усталости от постоянного стресса: тревоги, обстрелы, отключения света. Рождение младшего ребенка сделало решение об отъезде очевидным. Плюс я решила выпускать песни на русском языке.

Я выступала в Киеве на восьмом месяце беременности с украиноязычной программой. Наши военные просили исполнить песню «Пальмира», которая их поддерживает на фронте. Я спела ее в конце, и на следующее утро увидела, как меня, беременную, на всех полосах хейтят и обвиняют. Будто война случилась из-за Луны — из-за того, что Луна спела для наших военных на русском языке.

Я решила, что пока не хочу выступать в Украине. Мои песни — моя интеллектуальная собственность, которой я очень дорожу и к которой я пришла своим трудом, без меценатов и грантов. И тут мне говорят: нельзя петь песни, которые важны не только тебе, но и всей аудитории.

Все понимают — такие правила. В условиях войны невозможно продвигать культуру и язык страны-агрессора. Приняв это, я решила работать и выступать для аудитории за границей, которая принимает меня и мое творчество. Я не готова жертвовать творчеством. Я не связываю свои песни с политикой России или российской агрессией.

В итоге я собрала жизнь в 30 коробок, уехала с ребенком. Выпустила альбом, чтобы напомнить себе и слушателям, что я все еще здесь и продолжаю творить. Я остаюсь верной себе. Люди могут либо принять это, либо найти других кумиров.

— Что вы чувствовали, когда писали песни на украинском для «Illusion»? Сложно было перейти на другой язык?

— Кайф, что об этом можно поговорить честно. Я всегда с уважением относилась к решительности тех, кто сумел в сознательном возрасте полностью перейти на украинский язык, проявив уважение к родной культуре. Я пробовала общаться на украинском на глубокие темы, но получалось неестественно, ведь я изучала литературу, философию, психологию на русском. Мне сложно донести некоторые мысли на украинском, это звучит скомканно. Как будто живешь с иностранцем и не можешь выразить глубокие чувства на родном языке.

В один момент я радикально перешла на украинский — злилась на россиян, которые не вышли [на антивоенные митинги], на то, что не вся моя аудитория уехала [из России], хотя многие уехали. Мы не боимся обстрелов и терроризма, вашего президента, а вы, как бы, суки такие, сидите и прячетесь. Все, [я тогда выбрала] радикализм — и перешла на украинский. Родной маме, которая не хочет переходить, потому что она так привыкла, слова больше не скажу, думала я. Мы тут все жутко срались.

Но позже я поняла, что в этом нет смысла. На языковую проблему возлагается слишком много ответственности. В условиях войны важно сохранять коммуникабельность. Важно быть честной со слушателем, независимо от языка. Я могу делать ошибки, но не отрекусь ни от русского, ни от украинского.

Я искренне люблю украинский язык и стремлюсь в нем развиваться. Бажання плекати і розвивати свою здатність до написання україномовних текстів у меня еще сильнее утвердилось именно тогда, когда я приняла себя такой, какая я есть. Мы — свободная страна, и в этом наше отличие от Российской Федерации. Несмотря на сложности, я могу свободно общаться с вами, выпустить альбом, уехать. Это мой способ проявить солидарность со своим народом — я не хочу сейчас его раздражать [своим присутствием в Украине].

Цель — не вражда, а борьба за добро. На любом языке. И мне важно, чтобы моя музыка отражала мою сущность и внутренний мир. Единственный для меня теплый альбом — «Заколдованные сны» — о влюбленности и эйфории. Остальные — поиск себя, внутренний конфликт, который продолжается и сейчас.

— Вы были готовы к реакции на альбом «Мечты»?

— Я была готова, ведь я приняла себя. Понимала, почему он вызовет негатив. Но мне было важно поднять эту тему, подготовить почву для дискуссии среди украинцев. Сейчас я получаю сообщения от людей, которые благодарят меня за честность и за то, что я, несмотря на все, остаюсь собой. Меня понимают те, кто думают и чувствуют на русском, даже если говорят на украинском в быту. Они не будут слушать [русскоязычных] артистов, которые остались в России, — и рады, что у них есть, кого послушать на близком языке.

Раньше мне часто писали, что я «артист без позиции», что есть только две позиции: или ты за Украину и говоришь только на украинском, или нет. Моя позиция сложна для многих, я стала врагом для части украинской культуры. Но в то же время я стала ближе к слушателям, которые переживают внутренний конфликт.

Мне нравятся украиномовные песни, их немного — в основном народные или моей любимой группы «Океан Ельзи». Я была их фанаткой, ездила с ними по турам. Они хорошо ко мне относились, общались со мной — из-за этого другие фанатки были недовольны и чуть не избили меня. Я с детства постоянно сталкиваюсь с негативом от некоторых людей, за что-то они меня не любят — возможно, за то, что я не боюсь быть собой. Не могу это до конца проанализировать, но со временем это ощущение только усиливается.

Моя аудитория постепенно меняется. В начале войны от меня отписались все Z-люди, которых, к счастью, оказалось немного. Да, я ездила в Россию до полномасштабного вторжения, этого не скрываю. Тогда Россия была центром многих интересных проектов — артисты стремились быть услышанными. Но после начала войны я выразила позицию.

Часть аудитории, находящейся под влиянием российской пропаганды, отписалась и слала мне сообщения с заученными нарративами про «домбили бомбас». Вместо них пришли новые украинские слушатели, которые увидели, что тогда я вела соцсети на украинском, чтобы поддержать свою страну. Затем вернулась к русскоязычным песням, и теперь взбунтовалась часть украиноязычной аудитории, которой больно и неприятно. Они пишут: «Мені бридко слухати тебе російською мовою», — несмотря на то, что с 2016-го по 2022-й они слушали меня исключительно на русском языке. Так на них подействовали перемены, они не готовы меня понять и услышать. Я не стремлюсь ничего доказать таким людям — я их понимаю, принимаю и отпускаю в собственное плавание.

— Но есть и люди, которые живут в России, слушают вашу музыку и пишут вам положительные комментарии. Как вы к этому относитесь?

— Я принимаю тот факт, что они есть и будут слушать мое русскоязычное творчество. Я хочу передать им от себя привет — и сказать, щоб вони вірили в перемогу та за можливості донатили ЗСУ.

Очень важное предупреждение. По российским законам финансирование ВСУ — это уголовное преступление. Многие люди, перечислявшие деньги украинской армии — и организациям, которые ей помогают, — получили огромные тюремные сроки по статье о государственной измене. (275 УК РФ, наказание вплоть до 20 лет лишения свободы). Особенно велики риски для тех, кто находится в России прямо сейчас — или собирается туда ездить. Пожалуйста, будьте осторожны и берегите себя.

Украинским слушателям, которых у меня большинство, хочу выразить огромную благодарность. Тем, кто перешел на украинский язык, но продолжает слушать меня, — низкий поклон за то, что принимаете меня. Я их очень люблю, больше всех, и буду творить для них. Мы с ними — сограждане одной Земли, мы понимаем друг друга. Я буду радовать их новыми украинскими песнями, развивая в себе вдохновение. Я буду читать больше [украинской] литературы, смотреть качественный контент. Например, у нас «Симпсоны» переведены так топово, что сами авторы респектуют — нигде в мире больше такого нет.

Украинский язык — красивый и мощный инструмент, но мне нужно время [к нему привыкнуть]. Важно, чтобы все было естественно. Я собираюсь писать на нем до конца своих дней, несмотря на трудности. Мои страхи и рамки, которые я чувствовала в начале войны, были иллюзией. Ощущение того, что я должна что-то доказывать, было навязано обществом. Нужно развивать в себе любовь к [украинскому] языку и культуре, которую Советский Союз и империализм многие годы подавляли, уничтожали, когда совершали геноцид и расстреливали шестидесятников. Но делать это не из принуждения, а из уважения к корням.

Важно оставлять пространство для комфортной жизни, и я продолжу писать так, как чувствую. Как в моем клипе «Бутылочка» была надпись: «Быть, а не казаться». Тогда я не до конца понимала ее смысл, но теперь она стала отражением моей позиции. Нужно быть, несмотря на то что кому-то это может не понравиться. Ты — самый настоящий украинец, потому что ты свободный человек.

— Был ли конкретный момент, когда вы решили уехать из Украины во второй раз?

— Как мать я хотела обеспечить безопасность новорожденному ребенку. Хотя для меня было принципиально важно родить его на родной земле, в Украине, я не могла игнорировать постоянную опасность. Я глубоко убеждена, что определенные важные вещи происходят только на родной земле, и поэтому я не отрекаюсь от Украины и не рву с ней связи.

Однажды случился инцидент, который подтолкнул меня к решению об отъезде. Во время обстрела снаряд попал в больницу «Охматдет», в трех километрах от нашего дома. В тот момент я была в другой больнице, а ребенок оставался дома с няней и мамой. Это событие на месяц ускорило наш отъезд.

«Охматдет» — топовая детская больница. Там мог оказаться кто угодно из моих родных или детей. После этого случая я поняла, что больше не могу откладывать отъезд. Я не хотела, чтобы мой ребенок продолжал слышать взрывы, видеть страх и находиться под угрозой. Я долго надеялась, что война закончится быстро, но, когда этого не случилось, стало ясно, что пора действовать. И работать, потому что дети — это всегда расходы.

Русский мир принес в наш дом ужас — сегодня [на момент разговора] это Львов, вчера была Полтава, где погибли 50 человек. Но я для себя поняла, что хватает людей, которые делают репост каждого взрыва и говорят о том, что Россия — это страна-террорист. Моя задача — транслировать позитивные вибрации, давать терапевтический эффект. Поэтому мне надо спасать саму себя из таких обстоятельств, чтобы продолжать светить. У меня другая миссия — я для того, чтобы проецировать добро. Помогать людям, которые сидят в жопе, у которых нет ни денег, ни сил, ни хера вообще нет. Мне пишут слова благодарности люди из горячих точек — и вот это для меня важно.

Я никогда не стремилась продвигать русскую культуру в Украине и осуждаю артистов, оставшихся в России. Даже Дельфина, которого я уважала с детства [и который остался в России, осуждаю]. Многие артисты не позволяют себе давать концерты в России, потому что понимают ужас ситуации. Ведь деньги от продажи билетов идут на налоги, и это значит, что ты все равно часть этой системы. Для меня это ограничение жесткое и принципиальное. Я не питаю злобы к людям, которые уехали, к тем, кто осознал, что не хочет отождествлять жизнь с тем, что происходит в их стране. Они не платят там налоги и не связаны с этой системой.

Я не считаю, что все, кто остался в России, — идиоты или что каждый из них путинист. Но нужно иметь голову на плечах, понимать реальность и смотреть вперед. Я не настроена позитивно к тем, кто остается в Российской Федерации и просто закрывает глаза на весь ужас. Мне пишут: «Почему альбома нет на русских площадках?» Вы издеваетесь? Я не хочу, чтобы мой альбом был на русских площадках, потому что не хочу соприкасаться с этой системой, не хочу, чтобы какая-то часть денег пошла на поддержку всего этого.

Да, люди могут слушать мои песни с помощью VPN — пожалуйста. Это так же, как с песней «Пальмира». Вагнеровцы решили, что это их неофициальный гимн, — но какое это имеет ко мне отношение? Артист не может контролировать, как его песню интерпретируют слушатели, и не обязан это делать. Я знаю, что эта песня — антивоенная. Написала я ее до вторжения, но мои недоброжелатели все равно используют это против меня и теперь приписывают мне ее, как гимн ЧВК Вагнера.

Я заметила, что чем больше ты пытаешься объяснить что-то людям, тем больше теряешься в темном лесу. Невозможно донести позицию тем, кто настроен негативно, — они все равно останутся недовольны. Я-то знаю, что эта песня написана из добрых побуждений и что она поддерживает наших военных. Она и будет продолжать их поддерживать. А если вагнеровцы ее слушают, то пусть знают: ничего хорошего им от этого не ждать, потому что я еще та ведьма.

— Почему вы переехали в Барселону?

— Это край Европы, ближе к морю. Если переезжать в безопасное место, то надо, чтобы и менталитет местных людей подходил. Уверена, что во Франции, куда я уехала после начала вторжения, много замечательных добрых людей, но там многие показались мне слишком агрессивными. Испания же приняла меня с распростертыми объятиями: позитив, легкость, море. Я всегда мечтала пожить на море, но не могла объяснить почему. Теперь решила реализовать эту мечту и пожить здесь не месяц, а более длительный период.

Этот переезд нужен и мне, и моей музыке. Здесь я хочу обустроить студию, выдохнуть все сомнения и недовольства. Слишком долго я жила под диктовку внешних обстоятельств: пандемия, ограничения, постоянные конфликты. Хватит. В Барселоне люди расслаблены, у них есть сиеста. Мой образ нервный, но через музыку я стремлюсь расслабить слушателей. Поэтому и сама хочу жить в спокойствии. Теперь я артист мира, свободный и независимый, любящий свою родину. Для меня важнее быть полезной своей музыкой, а не пытаться выглядеть «идеальным гражданином» и подстраиваться под чужие ожидания.

— Как ваш муж, музыкант Александр Волощук, решил покинуть Украину — и что, у него не было проблем на границе?

— Проблем с выездом не было. Решил выехать, так как естественные социальные процессы в Украине [реакция на агрессию России] парадоксально все больше напоминают структурные установки РФ.

— Общаетесь ли вы сейчас с бывшим мужем Юрием Бардашем*? Что думаете о его* деятельности?

— Связь с Бардашем не поддерживаю с 2020 года. Нас уже давно ничего не связывает. Тем более что долг алиментов в несколько миллионов гривен он сыну Георгию так и не выплатил, уехав в Россию в самом начале полномасштабного [вторжения]. Деятельность его, на мой взгляд, выглядит жалко. Он очень нишевый пропутинский рупор: что-то типа [Артемия] Лебедева, только с очень маленькими охватами и маленьким мозгом. Рада, что он там [в России] и не оказывает пагубное влияние на моего сына.

— В новом альбоме есть песня «Плачут девочки», которая ранее вышла на украинском как «Сльози ллють дівчата». На каком языке она была изначально написана?

— Оригинальная версия была на русском языке, для [невышедшего] альбома «Ведьмина рука». Она очень мне нравилась. Я даже выпустила возможную обложку этого невышедшего альбома — перевернутый портрет с красным прицелом. Задумка была сделать альбом мрачным, театральным, грустным. Со временем я стала чувствовать, что эта обложка будто отражает мое состояние в обществе. Хорошая я или плохая? Что я сделаю дальше? Постоянное ощущение, что на меня смотрят через лупу, стало настолько раздражающим, что я решила отказаться от этой идеи [выпустить «Ведьмину руку»]. И решила создать что-то светлое.

Песня «Плачут девочки» планировалась с клипом, и, когда началось полномасштабное вторжение, мне было больно, что столько усилий ушло впустую. Поэтому у меня возникло желание перевести ее на украинский, так как очень нравился саунд — постпанковый, с быстрым ритмом.

Некоторые считают, что артисты должны нести ответственность за чужие сомнения. Но я имею право общаться с аудиторией так, как хочу, удалять комментарии. Иногда меня упрекают: «Почему ты не поддерживаешь кого-то, почему не говоришь об этом?» А может, я хочу, чтобы люди просто слушали мои песни? Не нравится — не слушайте. Я тоже человек, могу обидеться или разозлить слушателей. Это моя музыка, мое видение, моя сцена. Теперь доступны оба варианта — на русском и украинском. Но если вам [от этого] больно — разберитесь с этим сами, я никому не желала зла.

— Вы сказали в начале интервью, что скучаете по Киеву. Чем жил город в последнее время перед вашим отъездом? Как менялась жизнь в разные моменты после вторжения?

— Киев очень поменялся. Он другой, потому что уехало очень много людей, в том числе творческих и интересных. Кто-то почувствовал себя как рыба в воде в новых энергиях, начал хорошо зарабатывать, потому что пошел спрос на внутренний продукт. А кто-то хочет больше ориентироваться на Европу, плюс под обстрелами небезопасно.

У украинцев миллион разных обстоятельств, их истории сложились по-разному. Но костяк старого Киева выехал — это факт. Новые люди, которым выгодно, интересно и перспективно оставаться в Украине, — это те, кто приехали в большую столицу из Харькова, Херсона, Запорожья. У них горят глаза, они принесли новое настроение.

Но в Киеве война и, извините, атмосферка та еще. Обстрелы, нервы. Метро, дети, бомбоубежище. Вечно прерванные уроки в школе. Постоянный стресс. Те, кому выгодно, у кого так сложились обстоятельства, кто не может или не хочет выехать, бросить работу, принимают эти обстоятельства. Другие люди уехали и скучают по довоенному Киеву. Но что же тут поделаешь?

Киев пережил очень многое. Современное молодое поколение считает, что мы живем в историческое время — и сейчас все поменяем. Но ко мне недавно пришла мысль — а когда было не время перемен?

В Украине постоянно происходит какой-то пиздец в историческом плане. Она постоянно переживает сложные времена. Киев как стоял, так и будет стоять. Энергия у него будет меняться. Но настроение Киева останется. Просто сейчас, на третий год [полномасштабной] войны, я не нашла убежища, мне негде растить новое творчество. Все, чего я хочу, — чтобы мой ребенок ходил в школу и не тратил по пять часов в убежище без свежего воздуха. Чтобы, если закончится связь на телефоне, я не переживала. Чтобы не прилетало в соседний дом, и осколки не падали, и у нас не тряслись окна. Я от этого всего просто устала — и пока что на время отпустила Киев.

Все важные моменты моей жизни произошли в Киеве. Только рождение сына [Жорика] — в Америке. Я киевлянка в третьем поколении, муж — в четвертом. Это свой город до мозга костей. Другого ближе нет. Поэтому воспоминания очень трепетные. Но я не хочу зацикливаться на мыслях о том, как я скучаю, как мне одиноко, что я ничего не могу делать. Надо их отбрасывать от себя. Жизнь одна, и нужно ценить каждый божий день.

— Вы говорите, что у вас нет тревоги, что обстрелы заденут именно вас, — но при этом однажды ракета попала в район парка Шевченко очень близко к вашему дому. Даже в тот момент восприятие не изменилось?

— Тогда я сразу побежала на место событий, достала телефон, начала снимать, почувствовала жесткий адреналин. Конечно, было немножко страшно, но я все равно не думала тогда уезжать. Только малыш — человеческий детеныш — пробудил во мне материнские чувства. Я не хочу, чтобы это беззащитное существо осталось с мамой без руки или без ноги, или вообще без мамы, или вообще не ощутило возможности прожить эту жизнь и почувствовать, вкусить ее. Тем более с такими чудесными генами, в такой психологической безопасности, — ребенок у нас будет расти в суперадекватной семье, в партнерских отношениях без дурацких конфликтов.

Что бы там ни говорили, но есть ощущение, что у террористов всегда что-то есть в запасе. Когда они хотят, они как будто могут херачить так, что никакая ПВО не поможет. Они стреляют в школы, в роддома — они ебнутые просто.

Я сейчас переписывалась с мамой троих детей: «А тебе как — не страшно?» Она говорит: у меня работа привязана к Украине, [и поэтому я остаюсь]. В Украине очень хорошо развивается внутренний бизнес. Народ сплотился, внутренняя экономика пошла вверх. Кафе открываются, бренды шьются, продвигаются продукты, йога, психологи. И эта девушка мне говорит: «Я не знаю, найду ли себя за границей и такой спрос, который есть в Украине. Я боюсь, что у меня не будет работы, поэтому лучше буду детей прятать в убежище, но, по крайней мере, у нас будут деньги». Видите, насколько у всех разные ситуации.

Я подумала: боже, у меня есть большая аудитория за границей. Сколько людей уехали — я могу давать концерты, я могу расти в своей работе и вывезти детей в безопасность. Мне не надо искать новую работу — я решила воспользоваться своим же достижением, а не, извините меня, проебать его.

— Вам в этом году исполнилось 34. Как вы себя чувствуете?

— Пару дней перед днем рождения у меня было неважное настроение. Такое бывает. Но в сам день рождения я почувствовала радость, оказавшись в безопасности, среди близких, с прекрасными перспективами. Заряд у меня мощный, непоколебимый. В детстве родители казались такими взрослыми, когда им было 34, а теперь мне самой столько лет, но я совершенно не чувствую себя на этот возраст. Для кого-то я серьезная тетя, но внутри все еще юная, хоть и мудрая душа.

Мне нравится пребывать в зрелом возрасте. Я чувствую уверенность в себе. С возрастом я начала ценить каждый момент. Я все чаще задаю себе вопрос: чего же я на самом деле хочу? И живу более качественно. Это качество жизни делает меня счастливым человеком, несмотря на все, что происходит вокруг.

Очень хочу, чтобы темные времена скорее закончились. Чтобы не просто умер Путин — а чтобы сломалась империалистическая система России, облегчилась судьба Украины с таким жестким соседом, желающим все поглощать и подстраивать все под себя. Хочу мира в Украине, возвращения территорий 1990-х годов, процветания светлому, разному, уникальному, творческому украинскому народу, который проживает сложный и не похожий ни на что путь.

Конечно, я всегда буду видеть свой народ круче других, но мне это нравится. Я обожаю даже тех в Украине, кто меня ненавидит.

Беседовал Никита Величко