«Дети там копируют взрослых: строят свои блокпосты»

История Станислава Егорова с позывным Суворовец, который был одним из командиров в «Вагнере»

Я потомственный военный. Прадед мой был из казаков, закончил артиллерийское училище, а после войны переквалифицировался в ракетчики. Дед принимал участие в Карибском кризисе, проходил службу в ГДР. Дядя был сотрудником комитета госбезопасности. Вот и я пошел по их стопам.

Северокавказский конфликт, Сирия, Ливия, Центральная Африка, Мали — республика африканская, Луганск, Донецк. Это те места, где я был как военный.

***

На СВО я был одним из командиров подразделения в «Вагнере» — с бронегруппой, отрядом разведки, отрядом БПЛА, тыловыми подразделениями, логистикой. Это полноценный боевой организм — до 500 человек.

Очень стрессовая работа. Все время в режиме многозадачности: боевое слаживание, обучение личного состава, тренинги, доведение информации, обучение промежуточных звеньев.

Очень много времени уходит на боевое слаживание. Нужно обучить, понять, в каком узкопрофильном направлении задействовать бойца, чтоб получить максимальный КПД. Человек может хорошо водить, а может рассчитывать траекторию, помня школьный курс физики, — тогда из него можно сделать артиллериста.

Наше подразделение полностью прошло Бахмут. Это была тяжелая работа. Причем насколько она тяжелая, я начинал понимать, только оттягиваясь на отдых: только тогда приходило осознание потери близких. На фронте нет времени на сантименты, нет времени поднять убитого товарища, если ты видишь, что ему уже не помочь, надо выполнять задачи. Ты его забираешь на обратном пути, осознание приходит позже.

Нет времени на печаль. Есть постоянная работа, которую надо выполнять каждый день.

Настоящий командир воюет не из Москвы. Ты должен мочь дотянуться до подразделений, которые выполняют поставленные тобой задачи. В среднем расстояние от бойцов до полевого командира — 500 метров. То есть мы перемещаемся в ногу.

Зачастую командирам приходится «толкать» свои подразделения. Бывают люди, которые, попав первый раз в бой, испытывают стресс. Человек может в ступор впасть и будет замкнутый стоять. А может просто побежать прямо по минному полю — очень резкий всплеск эмоций, к этому невозможно подготовиться.

Так вот — «толкать», это когда десять новобранцев, слышащих, что по ним стреляют, вдруг поддаются панике и просто лежат, потому что им страшно, командир должен прийти и объяснить, что штурмовик, который не двигается, это мертвый штурмовик. Штурмовые отряды должны постоянно менять позиции — это армейская наука.

Есть психологические инструменты для того, чтобы поднять бойца в атаку. Это может быть как крик, так и спокойный монотонный голос. Когда командир взвода идет «толкать» свой боевой состав, он отлично знает, кто там лежит и как с этими парнями правильно работать.

Ну и ни для кого не секрет, что «Вагнер» всегда выполняет задачу до конца. Мы не сдавались в плен — все носили гранату на бронежилете, чтоб в экстремальной ситуации оторвать ее.

И в общем показали хорошие и достаточные результаты.

***

Проводя инструктажи ребятам, я всегда говорю, что максимально принятая от меня информация поможет им выжить. Если они хотят выполнить боевую задачу и остаться без потерь: живыми и не ампутантами.

Впрочем, даже ампутантом быть — это адекватно сейчас. Наука скаканула: хорошие протезы делают биометрические. Много у меня ребят, добровольцев, на спортивных протезах — воюют, бегают. Говорят: «Нагрузка 50 килограмм. Я теперь больше боекомплекта могу носить».

С протезами идут воевать, да. Идут ребята с дефектами, с гепатитом. Идут с заболеваниями. Хотят достойно прослужить, а не прозябать и социально разлагаться на вот этом сатанинском балу, который происходит сейчас в обществе.

Каждый раз, возвращаясь домой, я вижу этот контраст. Какая-то часть людей перестала уважать старших. Потеряно хорошее отношение к младшему поколению: хотя бы стеснение курить при детях на площадках. Все больше человек этому поддаются, деградируют, разлагаются. Не могут даже шнурки завязать. Весь день проведя в интернете, они не знают, где они находятся, как куда-то добраться, как доехать. Смотрят какие-то бесполезные ролики, не несущие смысловой нагрузки.

Тяжело, тяжело видеть моральное разложение людей, которых ты защищаешь. Ну не до веселья сейчас. Понятно, что не надо скорбь держать круглосуточно. Но хотя бы вести себя прилично. Мальчикам не наряжаться в девочек, девочкам — в мальчиков, мальчикам — в кошечек… Ну что вообще происходит? Есть легкое непонимание, когда приезжаешь и видишь, что кто-то говорит, что он кот. Моя бабушка сказала бы: «Антихрист, в церковь отвести надо».

Есть же куча каких-то хороших благотворительных дел, которыми можно заниматься: возить вещи в детские дома, помогать детям. Да хоть во дворе выйти и качель починить. Хотелось бы, наверное, такими видеть людей.

***

Это не ***, это работа. Работа такая. Она происходит постоянно на разных континентах. И ведется она всегда в интересах страны — под каким бы соусом или вывеской ее ни подавали.

Меня считают международным террористом в 23 странах мира, но это издержки профессии. Цена за то, что я стоял на защите своей Родины. Выполнял боевые задачи.

***

У меня есть фикус, который я назвал в честь своего сослуживца. Это был один из моих заместителей. Родом из Ульяновска. Приехал воевать добровольцем, обучился, хорошо себя зарекомендовал. Я заочно знаю и его отца, и маму, и жену бывшую, и ребенка, и дочку маленькую.

Я его обучал полностью — с нуля. И оставлял вместо себя.

Он погиб при выполнении одной из операций. Задачу выполнил, но когда уже возвращался назад, его накрыло артиллерией. Просто безжалостно, как-то по-скотски. Тело забрать не удалось. Сейчас там даже нет буферной зоны. И поэтому нецелесообразно ни с какой стороны: ни с точки зрения командира, ни с точки зрения этики посылать людей вытаскивать мертвых под огонь. Это не цинизм, это рационализм.

Фикусом этим занимаюсь только я: выращиваю, пересаживаю, поливаю. И он путешествует со мной везде — как личная память о моем товарище.

***

Ни для кого не секрет, что большинство военных подвержены посттравматическому синдрому. Сейчас ведется большая работа: психотерапевты, психологи… стараемся делать это максимально комфортно для вернувшихся, с привлечением самих военных, потому что человек, который воевал, никогда не будет слушать простого мозгоправа. Ему нужно, чтобы ему такой же воевавший помогал. Все, как на ***: слушай меня, и все будет нормально. Хочешь социализироваться, слушай боевых товарищей, которые уже немножко что-то делают.

У меня самого ПТСР проявляется. И я обращался, конечно, за помощью, чтобы провести работу над собой, потому что это точно не про семейное счастье, не про адекватное восприятие мира.

Гнев. Я в моменте могу превратиться в совсем не такого доброго и улыбающегося гражданина. Могу довольно в грубой форме пожурить, выдать прям на долгую память какой-то конструктивной критики. Потом уже понимаю, что можно было как-то покорректней, потактичней. И многие мои товарищи подвержены этому симптому.

У меня мальчишки буквально недавно не поехали в гости. Разозлившись на нервах, пошел открыть форточку — закрутился и упал с пятого этажа. Повезло — ни одной царапины. Но это не всегда так хорошо заканчивается.

Чаще все заканчивается в отделах полиции, когда вызывают жены, которые не могут справиться или некому позвонить боевым товарищам, которые бы приехали. Гражданские люди очень пугаются, когда человек, который приехал с ***, начинает злиться.

Эту опасность интуитивно чувствуют и сами вернувшиеся. Человек понимает, что его боятся. Даже если намерения его были самыми добрыми. И это его еще больше раскручивает — этот страх.

Здесь много раздражителей: нечестность, несправедливость, аморальное поведение, хамство. Военные — люди с завышенным чувством справедливости. Как уж мы ее понимаем. Не всегда это заходит окружающим.

***

Мальчишки приезжают с деньгами, начинают снимать стресс. Не всегда умеют закончить. Конечно, происходят и семейные расстройства на этом фоне.

Многих жен устраивало, что муж деньги присылает, а она его не видит. Очень удобненько полгода так прожить. Это ни для кого уже не секрет.

А потом он возвращается с гневом, без руки, без ноги. И тут начинают говорить: вот, военные отмороженные, плохие приходят. А почему он таким становится? Потому что, возвращаясь, он видит, что все деньги, которые он высылал жене, их нет. Зато есть сомнительные связи. Какие-то смешки соседей. И непонимание зачастую каких-то нерадивых чинушек. Не знаю, можно ли называть это ПТСР, тут и у нормальных людей не выдержала бы психика.

Просто идет перегрузка. Можно называть ее как угодно. Но ни один человек морально не справится, когда ему со всех позиций прилетает.

Осталась совсем мало жен декабристов, которые за своими мужьями готовы идти до конца, быть им плечом и тылом. Большинство обращаются в предательство, в ложь, в обман. И это чувство неоправданного ожидания или сомнения, оно, конечно, дополнительно удручает.

***

В обществе к военным есть много негатива. Люди с ума сходят. С жиру бесятся. Они никогда не видели ни смерти, ни горя.

Собирали мы в Донбасс коляски, костыли и средства гигиены. Организовали в московском подвале временный склад. Ну и граждане написали заявление, мол, мы пытались рейдерски захватить подвал — попросили выкинуть наши вещи оттуда.

Я поехал, конечно, в управу района, переговорил, объяснил ситуацию. Попросил помощи с предоставлением помещения. Мне сказали: помещений свободных нет. Отправили в департамент имущества Москвы. Там теперь все это на рассмотрении…

Но, опять же, встречаются хорошие люди: сотрудники «Жилищника», которые сами предлагают какую-то помощь, какие-то подвалы служебные под склады дают временно отвести. Но часто, к сожалению, можно просидеть весь день под кабинетом с каким-то прошением, а тебя принципиально не примут. Самодурство.

У меня нет куска плеча — было тяжелое ранение. Но врачи поставили заключение, что мягкие ткани не повреждены, жить мне это не мешает, рука на месте. Я когда это услышал, попросил врача показать свое плечо. Говорю: «Оно у вас такое же, как у меня? Такое же нормальное?» Ответа, конечно же, не получил.

Очень многое в социуме построено на бюрократии, на каких-то документальных проволочках. Из-за этого военный, вернувшись домой, через 30 минут в МФЦ выскакивает оттуда и говорит, что снова идет на ***. Потому что это что за ад? Я думал, Бахмут был адом. Нет, ад — это районное МФЦ.

***

Если сейчас будет объявлено о мире, все это примут. Все хотят мира. Если верховное командование готово заключить, значит, они знают, что делать. Мы всегда согласны с президентом, с правящим режимом, мы за президента, за народ.

Все, конечно, согласятся. Работы будет очень много и после: разминирование строительство, сельскохозяйственная деятельность, налаживание счастья, строительство детских садиков, чтобы дети играли с плюшевыми мишками, а не с обугленными камнями на обочине или на импровизированных блокпостах. Да, дети копируют это у взрослых: строят свои блокпосты, несут дежурства на обочинах, надевают какие-то потрепанные касочки, какие-то шинельки, красят какие-то себе палочки, тормозят, руками машут.

Хотелось бы, чтобы у детей было детство.