Символист эпохи

Сны о жизни и смерти Валентина Подпомогова: какую картину написал бы мастер о сегодняшнем дне?

Приглушенный свет в пространстве с возвышенно-строгой аурой. На стенах — объекты, создающие мистическую атмосферу. Наглядна динамика настроения вошедших сюда людей: ты видишь, как любопытство на улыбающихся лицах сменяется задумчивостью, погружением в таинство соприкосновения с чем-то высоким, что связывает земное бытие с иными мирами и измерениями.

Последние два месяца таким пространством был один из залов ереванского Центра искусств Гафесчян, а объектами — философские полотна экспозиции «Сны о жизни и смерти». Их автор — легендарный армянский художник Валентин Подпомогов.

Его визуальный язык уникален. То, что делал Подпомогов, разительно отличалось от тренда и не было ни на что похоже, причем не только в армянском контексте, но и в мировом.

Он ввел в армянское искусство совершенно новый тип живописи — как по тематике, так и по художественному подходу. Его символические, метафизические полотна принесли ему признание не только в мире искусства, но и среди широкой публики. Безусловная уникальность Подпомогова еще и в том, что занялся он живописью поздно, в 50 лет, будучи полностью самоучкой.

Выставка включала специальную подборку его работ из семейной и частных коллекций. Некоторые из произведений публика увидела впервые. В отобранных картинах — философские визуальные нарративы Подпомогова вокруг метафизических границ жизни и смерти. «Нам было важно показать его с этой точки зрения, ведь эта тема проходит красной линией через все его творчество, потому что он по натуре был философом, его работы очень глубокие», — говорит директор выставочной программы Центра Гафесчян, куратор выставки Армен Есаянц.

Богом данный, Богом одаренный

Валентин Подпомогов родился в Ереване 29 апреля 1924 года. Роды прошли тяжело — это было первое кесарево сечение в Армении. Поначалу медики решили, что новорожденный не выживет, и чуть было не совершили непоправимое, но внезапно заметили, что мальчик дышит, и его спасли. На свет он появился тем не менее с серьезной патологией — врожденным пороком сердца. Из-за этого заболевания Подпомогов всю жизнь находился под наблюдением врачей.

Его отец, украинец с русской фамилией, появился в Армении вместе с красноармейскими войсками, после советизации республики решил остаться и стал работать в фармацевтике. Мама, армянка Евгения, носила фамилию Тер-Аствацатрян, и, возможно, в этом тоже есть символика, ведь «Аствацатрян» означает «Богом данный». Многочисленные таланты Подпомогова были поистине Божьим даром.

Как и отец, его мама работала в аптечной сфере, хотя в юности мечтала стать актрисой. Позже, когда у сына появился интерес к рисованию, она, со всей силой нереализованной творческой натуры, невзирая на упреки родственников, щедро тратила свои скромные доходы на карандаши: «Валя любит рисовать — пусть рисует!»

Рисовать Валя любил, но учиться по школьным предметам — нет: все его тетради, бережно сохраненные близкими, были изрисованы.

В итоге он окончил лишь четыре полных класса, что, впрочем, впоследствии не мешало ему создавать всевозможные разработки, будто был он не недоучкой, а талантливым инженером-изобретателем. Например, в ереванском Доме кино хранится автоматическая проявочная машина, которую он полностью сделал сам, — абсолютно прорывное для тех лет ноу-хау, которое вывело на новый уровень работу в кинопроизводстве. Главный инженер студии «Арменфильм» умер, так и не поверив, что тот агрегат — единоличное детище Подпомогова.

В 13 лет Валентин отправился устраиваться на работу в недавно созданный прибывшим из Москвы Львом Атамановым (Левоном Атаманяном) цех мультипликации при армянской киностудии. Нужно было помогать матери — отец почти не принимал участия в жизни их семьи, и они сильно нуждались. Требуемых для анимации навыков у юного любителя рисования не было, и Атаманов вежливо сказал: «Иди домой. Когда понадобится, мы тебя позовем». Юноша понял, что это отказ, и грустно побрел обратно. Провожая его взглядом, Атаманов заметил, что у его обуви нет подошв, а это значит, что семья мальчика живет очень трудно. Он окликнул его и сказал, чтобы завтра Валентин выходил на работу. Так начался творческий старт Подпомогова — будущего аниматора, режиссера, художника-постановщика, создателя целой плеяды любимых армянских мультфильмов, а позже, спустя 20 лет, после многолетнего перерыва в работе мультцеха, воссоздателя анимационного производства на «Арменфильме» и мастера, обучающего учеников, в числе которых и знаменитый Роберт Саакянц.

Но не анимацией единой занимался Валентин Подпомогов. Он стал блестящим художником-постановщиком игровых кинофильмов и театральных спектаклей (к слову, работу главного художника на фильме «Цвет граната» Параджанов предлагал именно Подпомогову, однако получил отказ: зная характер режиссера, Валентин Георгиевич, при всей его нежной любви к Параджанову, не сомневался, что они не сработаются), делал иллюстрации, декорации, дизайн, скульптуру, создавал надгробия, был первым главным художником армянской столицы, снимался в кино как актер. И кроме того, он сам был живой достопримечательностью Еревана.

Городская легенда

Его уважали, обожали, ценили. Он очень легко завораживал людей своей энергией. Двери его дома и мастерской не закрывались — это был богемный оазис в самом лучшем смысле этого сочетания слов. Вокруг Подпомогова плелись мифы и легенды. Знаменитые подпомоговские анекдоты, шутки, крылатые фразы, розыгрыши и хохмы передавались из уст в уста и передаются до сих пор, спустя 27 лет после его ухода из жизни. Валентин Георгиевич был искусным рассказчиком, общительным и остроумным. Он смотрел не на род занятий или «статусность» человека, а прямиком в его душу, умел по-настоящему дружить и подставлять плечо. Академики и дворники, народные артисты и санитарки, партийные работники и диссиденты, сотрудники органов и люди из криминального мира — круг его друзей и приятелей был необычайно широк. Его манеры отличала неповторимая элегантность — словом, он был настоящим артистом. И настоящим ереванцем. Говорили: «Наш Валя — соль Армении. Кто не знает Подпомогова, тот не знает Армению».

Безграничная фантазия, страсть к изобретательству, тяга к интересным решениям плюс золотые руки мастерового — и свою мастерскую он превратил в уникальный объект. Многоуровневое пространство, перила, лестницы, решетчатые двери, витражные люки, оригинальный бар-погреб, камин, вензели и гербы — одни его замыслы опережали другие.

Если к друзьям художника приезжал какой-то гость, его непременно приводили к Подпомогову. Кого только не перевидали стены его мастерской…

«Оленька, стоп!»

Как-то приехала в Ереван журналистка из Москвы Ольга Дмитриева и пришла в мастерскую к Подпомогову. Восторженно посмотрев картины, воскликнула: «Валентин Георгиевич, я о вас напишу статью в «Собеседник» — о том, как здесь, в провинции, талантливый русский художник…» — «Стоп! — прервал ее Подпомогов. — Во-первых, Оленька, это не провинция. Во-вторых, я не русский художник, а армянский. И в-третьих: я не даю вам согласие писать обо мне». Сказал как отрезал и при этом подарил журналистке одну из своих картин.

Художник, не любящий выставки

«Валя совершенно не был привязан к своим картинам. Он говорил: «Я привязан к картине, пока ее пишу, а как только завершаю работу, эта нить обрывается. У каждой картины есть своя судьба, своя дорога, и по этой дороге она должна идти». И без тени сожаления спокойно расставался со своими работами, раздаривал их, продавал», — рассказывает Ася Подпомогова. Супруга Валентина Георгиевича, посвятившая свою жизнь ему и сохранению о нем памяти после его ухода, охотно рассказывает о нем журналистам, принимает гостей, знакомых и незнакомых, чтобы показать мастерскую, картины, эскизы, тетради, фотографии. Вот стоит мольберт с красками, и кажется, будто художник ненадолго отлучился, скоро вернется, и родится новый шедевр…

Подпомогов был неординарной личностью и большим оригиналом. Ведь это весьма необычно, когда художник не любит выставляться, — а он не любил.

«Плохие картины не воруют»

За 24 года занятия живописью он оставил не очень большое наследие. Многие картины осели в частных коллекциях в Армении и за границей. Несколько работ украшают постоянную экспозицию ереванского Музея современного искусства и этнографического музея «Сардарапат». А некоторые картины у него попросту украли. «Плохие картины не воруют», — шутил мастер. Нередко он делал авторские повторения своих работ.

«А вот эта его работа — первая», — Ася показывает картину «Ностальгия», написанную в 1974 году. На ней изображена грустная обезьяна с выразительными и отчего-то очень знакомыми глазами, зажатая, словно в клетку, в металлическую раму. Тогда эта картина потрясла весь Ереван.

По мистическому совпадению последней законченной работой стала картина «Последняя верста». Минуя верстовой столб, старая лошадь движется к концу своей жизни. За столбом — аллегорические каменные ворота, свет, путь в вечность. Когда Подпомогов писал это полотно, Асю не покидал страх: как бы это не стало символичным… Увы, ощущения ее не обманули. Валентин Подпомогов умер в 74 года, летом 1998-го.

«Знаете, я ассоциирую Валю с родником чистой воды. Это был человек со всеми степенями свободы. Наиделикатнейший человек. Всегда готовый сделать другому что-то хорошее. Гениальный тип человека. Те годы, что мы провели вместе, были жизнью выше, чем на седьмом небе». Пара провела вместе почти девять последних лет его жизни.

Искусствовед Зара Малоян была ученицей Подпомогова, в начале 1980-х она около двух лет занималась в его мастерской.

— Мастерская была словно воронка, которая затягивала, оттуда невозможно было уйти, — вспоминает Зара. — Там иначе шло время, искажалось пространство. Валя был невероятный харизматик. Казалось бы, он ничего такого не делает, но при этом он неуклонно меняет тебя. Сам того не желая, он создавал вокруг себя некое особое пространство, будто из общего пространства он вырезает некий кусок и делает там свой мир. Ты открываешь дверь и попадаешь в другую реальность, которой он управляет.

Никто кроме

— Определенно могу сказать, что никто из армянских художников столько не писал на чувствительные для Армении темы, как он. Полководец Андраник был написан им в советское время. Реквием памяти жертв Геноцида армян 1915 года тоже написан в советское время, когда никто из художников на эту тему не писал. Уже позже, после развала СССР и обретения независимости, все стали национально ориентированными патриотами, верующими и начали много писать на подобные темы, но до того Подпомогов был практически единственным художником, кто это делал. Вы и картины Богоматери ни у кого не встретите — только у него. Подобные работы, в принципе, делали — например, художники изображали Богоматерь с младенцем и подписывали: «Материнство». Он делал вещи, совершенно нетипичные для советского художника. Армения была, пожалуй, единственной из всех советских республик, где не был силен прессинг соцреализма. Разумеется, в то время советское руководство приветствовало и лучше оплачивало идеологические вещи, но за неидеологические никого не гнобили. Тем не менее на эти темы художники воздерживались писать. А Подпомогов писал.

Фактура до иллюзии

— Он был безумно талантлив и в процессе постоянно учился. Хороший глаз, хорошая рука, к тому же он был настолько умен, что находил способы компенсировать отсутствие академической школы. Например, он отказался от ярких цветов — и правильно сделал, потому что работа с цветом требует особой внутренней организации. У него был целый ряд таких профессиональных решений, в которых не было бы нужды, если бы он получил художественное образование. Например, чтобы нарисовать руку, он сначала снимал с нее слепок, а чтобы нарисовать колокол, он этот колокол сделал.

Он очень хорошо видел кадр, прекрасно видел пространство. Оттого, что всю жизнь был кинохудожником, он великолепно знал свет. Никто не знал свет, как он.

И сейчас не знают. И никто не знает фактуру, как он знал. Он мог имитировать все что угодно. Мог взять кусок пенопласта и сделать из него камень. Однажды он на моих глазах из гипса сделал абсолютно неотличимый туф, а в другой раз из марли сделал парчу. То есть он до такой степени владел материалом, что получалась фактура до иллюзии. Помню, сидела в мастерской, рисовала букет роз в подарок своей подруге. Там была шелковая драпировка, которая у меня никак не получалась. И тут подходит Валя, берет кисточку и буквально несколькими мазками делает шелк. Несколькими мазками, понимаете? А ведь шелк рисовать очень тяжело. Абсолютная уникальность!

Символист или сюрреалист?

Подпомогова непросто отнести к какому-то конкретному «-изму». Сам он себя называл символистом и «рамистом». Искусствоведы Центра Гафесчяна видят в его работах монументальный канонизм с сюрреалистическим акцентом, уточняя, что, безусловно, он не был сюрреалистом в принятом понимании, но был им в некотором подходе к используемому визуальному языку, и в целом его живопись по содержанию относят к аллегорическому, мистическому сюрреализму.

Зара Малоян убеждена, что Подпомогов — именно символист: «Все, что изображено на его полотнах, имеет свой смысл, значение, символ, и каждый миллиметр продуманный. То есть в его работах отсутствует концептуальное ядро сюрреализма — в них нет ничего спонтанного, бессознательного, сновидческого. Напротив, каждая деталь на своем месте, у каждой есть свои символические значения. Совершенно уникальный художник, один из самых глубоких. Он и человек был непростой, и живопись у него сложная. Если говорить о художниках второй половины ХХ века, я бы поставила его в топ-20 — за уникальность».

«Сны о жизни и смерти»

Одна из картин, вошедших в недавно экспонируемый цикл, — «Тайная Вечеря». У Христа в руках вино и хлеб — это Его кровь и тело. Свечи — это Апостолы, тени от которых падают на стены в виде их силуэтов. Гаснущая свеча — Иуда, который предаст своего Учителя. Тень от тернового венка означает, что Он знает, что Его ожидает. Картина называется Sors, то есть Жребий. На столе крестообразной формы лежат белый и черный шарики — который выбрать?

Возможно, об этом размышляла, глядя на картину, жительница Еревана, филолог и гид Элина: «Я давно знакома с творчеством Подпомогова, восхищаюсь им еще со студенческих лет. Сюда, на эту выставку, я пришла уже второй раз. Очень люблю этот жанр. На «Тайную Вечерю» я смотрю уже полчаса и не могу оторваться».

А Ивана из Санкт-Петербурга задержала картина Mea culpa — манифест, написанный в 1983 году, во время обострения холодной войны: «Поразительно, что эти работы принадлежат кисти художника-самоучки, у которого не было академического образования. Удивительно, как он воздействует на зрителя. И конечно, впечатляет, что изготовленные им рамы продолжают идею картин и являются единым целым с ними — раньше я такого не видел. Безусловно, этот художник достоин выхода на мирового зрителя, за пределы Армении. Я очень рад, что узнал о нем здесь. Хотелось бы, чтобы его творчество освещалось больше и шире».

Рамка к картине «Вечно живой» выглядит как крышка гроба. Автор, мягко говоря, не был поклонником ленинской идеологии и советского строя. Он был убежден, что Ленина надо похоронить. Из-за того, что он не похоронен, Россию ничего хорошего не ждет, считал Валентин Георгиевич.

А вот и подпомоговский «Комитас». Не просто композитор, а сердце армянской культуры. «Мы не знаем, как это удалось художнику, но даже когда в зале полностью темно, свет, который несет «Комитас», работает так, будто внутри горит лампа. Мы даже думали не ставить свет возле этой картины, потому что она ярко светится изнутри», — комментирует экспонат Армен Есаянц.

Рядом — портрет Высоцкого. Автор изобразил поэта на Армянском нагорье, ведь его мачеха была армянка, и он крестился в армянской церкви. Без рук — как символ того, что в советское время у него не было свободы.

Элемент, который Подпомогов проносит через многие свои работы, — свеча. К свече у него всегда было особое отношение как к символу жизни и смерти.

Одна из любимых и самых пронзительных картин мастера — «Страна Айастан»: два быка напряженно, с титаническим усилием тянут плуг, пытаясь вспахать голые камни. Это — символ Армении.

Сегодня наш мир сходит с ума, ведутся преступные войны, гибнут люди, а сотни миллионов других людей смотрят жестокие кадры с экрана, будто шоу, игру или фильм с абстрактным сюжетом, превращаясь в циничных сторонних наблюдателей, теряющих способность к эмпатии. Если бы мастер был сейчас жив, какую картину бы он написал?..

Евгения Енгибарян