Зоннушка
Портрет Надин Гейслер — девушки, которая спасла несколько тысяч человек, а потом была обвинена в госизмене
Надин Гейслер. Фото: соцсети
Ей дали 22 года лишения свободы, хотя сама она предлагала дать себе 27 лет и один день — чтобы побить рекорд женских сроков в сегодняшней России.
В общем-то, это все, что нужно знать о характере Надин Гейслер — белгородской волонтерки, которая эвакуировала украинских беженцев и развозила гуманитарку, а потом была обвинена в госизмене и содействии терроризму и внесена в перечень экстремистов Росфинмониторинга. Это вкратце. Но вообще-то ее история, конечно, богаче и запутаннее — и хотя девушка пополнила собой ряд самых известных в России политзэков и о ней написано и сказано уже много, она явно заслуживает того, чтобы эта история была рассказана еще раз и по порядку. Так, чтобы пазл из разрозненных отрывков ее интервью, постов, реплик и слухов сложился в портрет того, кого государство считает врагом народа. И если бы свою историю рассказывала она сама, то начала бы, наверное, так, как начала сказку, которую пишет сейчас, сидя в белгородском СИЗО: «Жила-была в богом забытом королевстве, о котором ни в сказке сказать, ни пером описать, девушка, звали ее Надин, а прозвали Зоннушкой».
Дети цветуечков
Жила-была, помогала матери выращивать в теплице гортензии, колеусы и ампели. Это был семейный бизнес — в теплице росли коллекционные сорта, и с некоторых пор торговля шла полным ходом: года за два до начала боевых действий мать Надин Евгения завела блог на ютубе, и после первого выложенного ролика заказы посыпались со скоростью 25 заявок в минуту. В семейном бизнесе участвовали все: женщины ухаживали за цветами, паковали заказы, отчим Сергей оформлял и отвозил их на почту. И даже февраль 2022-го, хоть и изменил в жизни многое, желания украшать жизнь цветами у покупателей явно не отбил — так что из теплицы не уходили и семейного дела не бросали. Не бросали даже при том, что еще до начала военных действий, за пару недель, а то и больше, над этой теплицей целыми днями стали низко-низко летать самолеты и вертолеты. Так низко, что видны были лица сидящих в кабине пилотов, и казалось, что вот-вот заденет и снесет стеклянную крышу. Тряслись тонкие стены, и Евгения тогда много плакала.
В день, когда все началось, Надин с матерью тоже занимались цветами — хотя стояла почти уже ранняя весна, за ними все равно нужно было ухаживать: что-то подрезать, что-то полить, что-то подкормить, натопить печку. Вот и в начале апреля пока поливали, у Надин зазвонил телефон: бывшая клиентка Ирина, пару лет назад заказавшая у девушки фотосессию, звонила попрощаться. Она жила в селе Черкасские Тишки Харьковской области — с конца февраля у нее не было еды, воды, света, а после того, как во двор упал снаряд, в доме не было даже окон. Зато на руках 88 животных — Ирина содержала приют «Территория добра», так что подопечных у нее было много, и все разные: от простых домашних кошек до волка, причем некоторые к тому же инвалиды.
Некоторые соседи погибли, многие животные погибли тем более, и Ирине тоже оставалось либо есть своих собак и кошек, либо умирать, и в любом случае жить им всем явно оставалось недолго. Все это выслушала от нее по телефону Надин.
Выслушала и потухла. Евгения вспоминает, что весь оставшийся день дочь курила сигарету за сигаретой — и без остановки что-то печатала. Я их, сказала, спасу, чего бы мне это ни стоило. Надин тогда была относительно популярным по провинциальным меркам блогером — в Инстаграме* у нее было около 1300 подписчиков — и она тут же выложила пост: нужна вода, еда, помогите, люди добрые. В три часа ночи она своим привычно зычным голосом сообщила из спальни — матери, а может, заодно и всему селу, — что на карте есть первые тридцать тысяч. Утром поехали на рынок закупаться всем, что можно было посчитать товарами первой необходимости.
Хотя, если быть точным, эта сказка началась даже не в апреле, а в марте, когда Надин посреди ночи позвонила подруга и сказала, что ее мать бежит из Украины, что сейчас пересекает границу с Россией и что в Белгороде у нее нет никого — и спросила, можно ли ей у Надин переночевать. А если совсем с самого начала, то 24 февраля 2022 года Надин встретила, будучи, конечно, очень яркой и заметной, но все-таки абсолютно обычной 27-летней зумеркой. Огромная копна кудрявых фиолетовых волос, пирсинг на ноздре, стрелки, фиолетовые же леггинсы, мировоззрение — феминизм, хобби — блогинг. Из проблем — падающие охваты и выцветшая татуировка. Из самых страшных проблем — отсутствие интернета: «Я, может, чего-то не знаю, может, в суперопасной/секретной зоне живу? То инета нет, то сети. *** [надоело]. Жесть какая-то (как можно тут жить, как вы живете(с)» (из старого сохранившегося поста в канале).
Профессии четкой не было — занималась в основном фотографией: фотографировала женщин, которые нуждались в повышении самооценки, принятии своей телесности, новом взгляде на себя, проработке травм и прочем подобном. Помогали во всем этом даже не сами съемки, а то, что в процессе ползания с камерой по полу вокруг очередных моделей Надин непрерывно с ними разговаривала — и за час те выкладывали ей всю свою тяжелую биографию. Совместными усилиями обе успевали вспомнить все абьюзы и газлайтинги, некоторые тут же забыть, над остальными порыдать. Клиентки уходили вдохновленные. Надин даже собиралась организовать программу помощи женщинам, пострадавшим от домашнего насилия, — но у жизни оказались другие планы.
Сама она успела выйти замуж и развестись, оставив себе в наследство от первого брака фамилию по паспорту — Россинская. В жизни и в Сети она предпочитала другую фамилию — Гейслер, и хотя позже в СМИ писали, что она назвалась так в честь не то немецкого художника, не то вообще одного из военачальников нацистской Германии, в реальности все было куда проще: это была девичья фамилия ее матери. А странное для России имя — Надин — она привезла из Казахстана, в котором родилась. В сумме никнейм получился очень даже вирусным — для Инсты самое то.
А еще она занималась кошкоспасением — и начала задолго до февраля. Ее знали все белгородские питомники, ветклиники и приюты: найденных кошек она стерилизовала, прививала, кастрировала и уже потом пристраивала, куда могла. Поняв однажды, что подопечных непропорционально много, она приехала домой, в село Яблоново под Белгородом, и сказала отчиму: будешь делать за домом клетки для кошек, чтоб оставлять их на передержку. Ну, «будешь» — значит, «будешь». Сказать Надин «нет» всегда было невозможно.
Так и жили — пока в ночь с 7 на 8 марта не позвонила та самая подруга и не попросила пустить на ночевку свою мать-беженку и ее собаку. Вскоре, правда, выяснилось, что вместе с ними из Харьковской области выехало еще семь человек с маленькими детьми на руках, и собак оказалось не одна, а четыре, не считая кошки. Все они посреди мартовской ночи оказались на пороге тесной съемной однушки Надин — голодные, трясущиеся, увешанные кошелками, пледами и всем, что последним подвернулось под руку, боящиеся, что хозяйка не пустит их в дом из-за грязной одежды.
В интервью местной газете «Берег» она вспоминала потом, что ей было чудовищно стыдно перед гостями оттого, что холодильник ее оказался пустым. Она сварила макароны, обжарила их с яйцом, пожарила блины без молока: «Ребенок годовалый трясущимися руками брал эти макароны и ел. Люди чуть ли не плакали над этой чашкой макарон. Я стояла в шоке, потому что видела, что они грязные и голодные, знала, что они вылезли из подвала, где очень замерзли», — писал «Берег».
Замерзшие дети в теплой квартире еще трое суток не решались снять куртки и свитера. На куртках эти люди спали, куртками укрывались. Они удивлялись, что в лампах горит свет, что из крана течет вода, особенно горячая. От звука закрывающихся дверей лифта они сжимались и закрывали головы руками. Спустя некоторое время разъехались кто куда: кто-то снял квартиру, кто-то перебрался к родственникам. Надин ненадолго выдохнула, но спустя месяц позвонила попрощаться Ирина из Черкасских Тишков. И тогда девушка поняла, что в жизни слишком многое поменялось, чтобы можно было жить ее как раньше.
Когда она впервые поехала на рынок закупать «все самое необходимое», она еще понятия не имела, что такое «самое необходимое», сколько его должно быть и как доставить его до места назначения. В две тачки — одна себе, другая у отчима — они накидывали с полок все, что могло таковым являться: свечи, спички, зажигалки, салфетки, крупы, консервы.
Все это они привезли туда же — в съемную белгородскую квартиру, — и на немой вопросительный взгляд сестры Алены, открывшей входную дверь, Надин ответила, как обычно, безапелляционно:
— Все, теперь мы спасаем людей.
— Угу, — ответила Алена.
Алена, хоть и родная (по отцу) сестра Надин, всегда была мало на нее похожа (по крайней мере, так говорят знакомые). Есть фото: обе в одинаковых платьях, с одинаковыми прическами, очень похожие и одинаково эффектные, одинаково энергичные. Об этом фото говорят, что это постановка: что это Надин сделала сестре макияж, подобрала прическу и стиль, указала, в какую встать позу. На других фото Алена и правда выглядит куда бледнее. Хотя «гадким утенком» она никогда не была, но и принцессой тоже: хорошая, но не героиня. Да и решительностью сестры она никогда, говорят, не обладала, и единственным по-настоящему радикальным поступком в ее жизни к тому времени было переселение в эту съемную однушку. Когда ей исполнилось восемнадцать, из дома матери и отца она ушла жить к сестре — с матерью ее отношения были очень уж напряженные, — но сделала это, видимо, не от избытка самостоятельности, а от безысходности. Так было и тут: будем спасать людей — угу.
И все-таки «Армия красоток», как они с сестрой назвали поначалу себя двоих, а потом свою чуть разросшуюся, но все равно немноголюдную волонтерскую организацию, началась с них. И первое наказание они огребли тоже вместе: вскоре после того, как их квартира временно перестала быть перевалочным пунктом, они обе вышли на площадь перед местным Белым домом — раздавать колеусы вегетативные из маминой теплицы. Никакой политики в этом, в общем, не было: просто две девушки с фиолетовыми волосами, в светло-голубых пальто и желтоватых колготках раздавали на площади колеусы и алоэ «в дар».
Нужно было очень постараться, чтобы увидеть в этом пацифистский протест, но люди в штатском постарались, увидели и довольно быстро увезли детей цветов в отдел. Раздача цветов была признана «несогласованным публичным мероприятием в форме пикетирования», Алене присудили 15 тысяч рублей штрафа. «Дорогие оказались цветуечки», — оценила тогда ситуацию Надин. Правда, благодаря стараниям адвоката Евгения Соколова штраф все-таки отменили той же зимой.
Барби в бронежилете
На дачу, в приграничный поселок Казачья Лопань, Анастасия Науменко с мужем и годовалым сыном приехали поздно вечером 23 февраля — на последней электричке из Харькова. А рано утром над домом полетели ракеты. Пока была связь, Анастасия звонила, плакала и кричала «заберите нас отсюда!». Потом связи не стало — и не стало электричества. Не стало еды: продукты в магазинах были, но не было налички, чтобы их купить. Выехать обратно в Харьков они уже не смогли.
На Страстную пятницу был сильный обстрел: рвалось все ближе и ближе к дому. Спрятаться можно было только в старом погребе — Анастасия надела на сына куртку и собиралась обуть ботинки, но почему-то передумала. До погреба через двор было три шага, и только она успела их сделать, спустить ребенка и спрыгнуть сама, как прилетело в стоящий рядом сарай. Дверь выбило вместе с коробкой, окна — вместе с рамами, ее саму засыпало шлаком и щебнем. Стала бы надевать сыну обувь — не было бы ни ее, ни сына. Больше наверх из погреба она выходить не стала.
Погреб не открывался шесть лет и был не приспособлен не только для жизни, но и для склада: по стенам текла вода, электричества не было, обогреваться было нечем, спать ложились на досках.
Маленький сын, двухлетие которого отпраздновали в том же погребе, спал в зимнем комбинезоне и все время плакал, и однажды в конце концов потерял сознание — как сказал потом врач, от нервов.
Все время слышали над головой пролетающие ракеты, но муж все-таки выходил наверх ловить связь и звонить матери. Мать рассказывала, что есть какая-то волонтерка, которая развозит гуманитарку, да где ему самому было ее искать. В общем, выживали как могли, ничего не просили.
И вот в один из дней по поселку поехала «газель», из нее вышла девушка с фиолетовыми волосами — и поднявшийся наверх из погреба муж спустил вниз два мешка продуктов, бытовой химии, детского питания, памперсов. На всем этом стояла подпись: «От Надин». Анастасия поначалу испугалась: наверное, ошибка какая-то, ничего ведь не заказывали, лучше не трогать. Потом выяснилось, что заказала свекровь. «От Надин» приезжало еще пару раз — а потом семье все-таки удалось выехать и из погреба, и из поселка, и из страны.
Сколько их было — таких семей, потерявших все и отсиживавшихся по погребам, а потом получавших вдруг адресную помощь с подписью «от Надин», — сейчас сложно сказать, хотя сохранились и таблицы с заявками на гуманитарку и контактами людей, и толстые фиолетовые папки с документами (при обыске их изъяли, но потом все-таки вернули).
Ближе к аресту в разных интервью Надин называла разные примерные цифры, но в общей сложности, по этим примерным подсчетам, получалось, что за полтора года деятельности еду и лекарства от нее получило больше 20 тысяч человек, больше 300 удалось вывезти с приграничных территорий, и еще около 200 продолжали оставаться на попечении «Армии красоток» после эвакуации.
«Попечительство» означало, что помимо вывоза семей подальше от обстрелов, Надин с командой искали им жилье, оплачивали аренду на два-три месяца вперед, покупали продукты и медикаменты, при необходимости выбивали место в больнице. Людей и животных вывозили не только в Белгород и не только в Россию: кому-то из эвакуированных помогали вернуться в Украину, кого-то переправляли в Европу — тот самый волк из приюта «Территория добра», например, уехал в Германию (как считает теперь адвокат Надин, именно эти выходы «за флажки» стали в итоге одной из главных причин того, что Надин, а не сотни других волонтеров, занимающихся тем же самым, стала госизменницей).
Иногда эвакуированные оставались — так к «Армии красоток» присоединились две беженки из Харьковской области. Но в основном АК росла благодаря соцсетям: Надин, которой пригодились навыки блогинга, регулярно вела стримы, пилила посты, добавила к Инсте канал в Телеграме и аккаунт во «ВК». Контент везде был примерно одинаковым: перечисление того, сколько и где больных и голодающих ждет крупу и инсулин, сколько нужно собрать донатов, чтобы накормить табун стоящих на границе лошадей, сколько нужно денег, чтобы закрыть долги по аренде жилья.
Донатили когда как: когда охотно, а когда лениво — люди часто «уставали от повестки», им надоедало думать о том, что мирный пейзаж за окном с зеленеющей травкой и блестящим солнышком доступен не всем. И тогда Надин привычно переходила на ультразвук: «Пока я не начала орать во все горло — никто даже не хотел слушать, даже попытаться подумать! У всех другой свой мир. Всем плевать, что люди голодают, умирают. Всем плевать, что там нет лекарств. Всем плевать на детей, стариков, животных. Мир *** в край. Когда люди и животные начнут умирать — это будет не моя вина бездействия. 4 тонны корма на 637 животных в месяц себестоимостью 600 000 нужно только в Липцах».
Попытки уместить эти тонны корма в собственной однушке давно — почти сразу — были оставлены, и Надин арендовала отдельный коттедж. «Газелька» тоже не соответствовала своему предназначению: Надин мечтала о КамАЗе — чтобы нужды всего поселка можно было закрывать одной ходкой, а не мотаться туда-сюда под летящими над головой дронами. Но КамАЗ так и остался голубой мечтой — как и бронированная машина. Дело с ней было в том, что однажды водитель в очередной раз повез гуманитарку, остановился покурить, и в этот момент в машину прилетело. Сам он не пострадал, а вот необходимость авто с броней стала очевидна. В конце концов нашли компромиссный вариант: купили инкассаторку. И когда штат АК разросся до масштабов, достаточных для того, чтобы Надин не приходилось бессменно и лично сидеть на телефоне и дизайнерить посты для канала, она стала ездить на прифронтовые территории чаще.
Она отлично знала, как выглядит со стороны. Среди многочисленных старых шортсов в почищенных, но не до конца соцсетях АК есть один:
она, затянутая в бронежилет, демонстративно надевает перед зеркалом на свою копну фиолетовых волос солдатскую каску, а потом откровенно по-девчачьи красит губы. Она отлично знала, что значит этот ходячий экспрессионизм, всплеск красок для людей, только что выползших из темных подвалов.
Отлично знала и то, что ее постоянно сравнивают с куклой, и вряд ли пыталась от этой ассоциации уйти.
Ее мать рассказывает, как в глубоком детстве Надин пожаловались подружки, что у них нет таких красивых кукол, как у нее. Тогда в один из тихих часов Надин подняла их всех с кроватей и, проведя мимо задремавшей пожилой воспитательницы, эвакуировала половину группы из детского сада. Провела по улице, потом через площадь, потом через двор к своему одноэтажному деревянному дому — во дворе нашли какую-то скамейку, на которую можно было встать и залезть в окно. Надин перелезла через подоконник в свою комнату и повыкидывала подружкам кукол, после чего довольные проведенной операцией они вернулись в садик. Воспитательнице, правда, к тому времени успели вызвать скорую. На все укоры Евгении Надин отвечала непонимающе: «Ну мам, в чем проблема? Ну, жалко Валентину Николаевну, но надо же было — ну, потерпела бы, щас придем! У девочек же нет таких кукол, как у меня!» Может быть, в конце концов решила стать такой Барби сама — и быть сразу у всех, до кого сможет доехать.
Она и свою «Армию красоток» строила так же — артистично, по уставу красоты и внутренней эстетики. Продумано было все: от логотипа до оформления постов и подписей на посылках. Во всем чувствовался стиль — и сейчас, примерно представляя объемы работы и количество часов в ее сутках, сложно понять, как она успевала еще и это. За название организации ей, правда, прилетало: «Так это ты — армия? Выводи войска!» Но «армия» была «армией» не потому, что кого-то или что-то поддерживала, а просто потому, что все ее солдаты жили одной жизнью, по определенному уставу: спасали кого могли, вместе ели, вместе спали, несли посменно караул, дежурили каждый на своем посту. «Эти люди, — говорила Надин матери о своих волонтерках, — мне не коллеги и не друзья. Они мои сестры».
Прилетало ей далеко не только за название «АК». У многих возникали понятные вопросы: как это обычная гражданская девчонка чуть ли не с караваном гуманитарки ухитряется ездить на прифронтовые территории — а иногда и «за ленточку». Так что главным подозрением на ее счет долгое время было сотрудничество с ФСБ — и самой громкой историей в этом смысле была история со статьей в «Медиазоне»**. Ее главный редактор Егор Сковорода описывает так:
«История с упоминанием «Армии красоток» в том тексте довольно простая. Мы сняли небольшой документальный фильм об украинке, которая хотела вызволить свою свекровь (…), но попала в лапы ФСБ в Белгородской области, где над ней издевались, а потом отправили под административный арест (после которого ей удалось спешно уехать из России). К фильму мы решили сделать текстовую версию всей истории, в ней упоминалось, что девушка общалась с волонтерками из «Армии красоток».
И поскольку у «Красоток» и самой Надин была неоднозначная репутация среди украинских волонтеров, с которыми мы общались и взаимодействовали, мы походя упомянули и об этом. Вопросы к ней были связаны в первую очередь с ее регулярными поездками «за ленточку» — вряд ли это было возможно без помощи российских силовиков. И с тем, что она возила гуманитарку не только гражданским жителям, но и российским военным.
В тексте сначала были не очень удачные формулировки, и мы не стали спрашивать позицию самой Надин (потому что текст был совсем не об этом) — это неправильно вышло, и за это я извинялся перед ними. К сожалению, Надин и после этого не стала говорить с нами, ограничившись множеством постов в соцсетях «Красоток». Но на вопросы о своих поездках в (…) зоны она там так и не ответила.
Дальше более сложная часть истории. У меня появилось больше свидетельств о том, как Надин пыталась выстраивать сотрудничество с силовиками и людьми из Минобороны. Мы размышляли о том, стоит ли это публиковать отдельно, и если да, то как именно (все же возникает много вопросов по безопасности волонтеров и т.п.). Примерно в то же время стало известно, что Надин уехала из России, и стало понятно, что я бы хотел все-таки сначала попробовать задать все вопросы Надин в уже безопасной для нее стране.
Но в действительно безопасное место она так и не перебралась и вернулась в Россию. Здесь ее почти сразу арестовали, отправили в СИЗО по чудовищным обвинениям — в этот момент, как мне представляется, публиковать что-то стало совершенно неуместно.
История самой Надин — самая сложная для меня. Она совершенно точно помогла огромному количеству людей (и зверей тоже), это невероятно круто, и я без оговорок этим восхищаюсь и даже представить не могу, каково было ей и другим волонтерам (и сколько людей им благодарны за помощь или даже спасение). Как мне представляется, именно это — желание помогать — привело Надин к решению как-то взаимодействовать (или делать вид, что взаимодействует) с силовиками: без этого она бы не получила возможности помогать людям «за ленточкой», которые для нее были очень важны. Думаю, что в итоге именно эта игра с дьяволом из лучших побуждений привела к такому откровенно жестокому приговору — кажется, что действительно посчитавшие ее «своей» силовики так отомстили Надин за то, что они сочли «предательством».
Вообще, Надин и «АК» тогда составили огромный, развернутый ответ «Медиазоне», который до сих пор лежит в волонтерском тг-канале. В этом ответе они, во-первых, выделили в публикации конкретные фразы, которые посчитали неправдой и объяснили по каждой свою позицию, а во-вторых, приложили скрины переписки с героиней материала, по которым видно, что диалог действительно строился немного не так, как беженка описывает. Надин ждала от «Медиазоны» то ли публичного опровержения, то ли публичного диалога — и именно поэтому, видимо, не отвечала на личные сообщения ее главреда.
Что касается взаимодействия с военными, то, судя опять же по соцсетям «АК», она его не особенно скрывала. Жители Казачьей Лопани, в том числе Анастасия Науменко, говорят, что когда «за ленточку» перестали пускать, она передавала гуманитарку на КПП, и те везли ее дальше — причем часто до адресов после этого из полного набора доезжал только пакетик макарон или пачка детского питания, в чем обычно обвиняли, естественно, тоже Надин. А по поводу своих поездок на подконтрольные РФ территории она сама говорила так: «В тот период, когда я доставляла гуманитарную помощь в Харьковскую область, проехать через границу можно было по загранпаспорту Российской Федерации, в котором ставилась отметка о пересечении границы. Также при поездке в Украину действовали следующие правила: в случае, если вы пересекаете границу на своем транспортном средстве (а не на эвакуационном автобусе), вы должны иметь при себе документы на машину, трактор, газель и так далее. Можно пройти даже пешком. В случае провоза какого-либо груза (у меня — гуманитарной помощи) предоставить доступ к грузу для досмотра. Список запрещенных к провозу предметов легко нагугливается. Многие жители Харьковской области на своем транспорте выезжали через пограничный пункт (например, в Шебекино), закупались в России продуктами и всем необходимым, а после возвращались домой. Любая поездка туда-обратно как для них, так и для меня в любой момент могла стать последней».
И все равно чаще всего ей прилетало именно за нечеткость: голодающие, переставшие быть голодающими, и тем более благополучные мирные требовали определиться, за кого она — за тех или за этих. В стримах она отвечала: «Меня часто спрашивают о моей политической позиции — мне в этот момент хочется послать человека на хрен.
У меня бабушки лежачие после инсульта заперты в своих домах, в каком-нибудь Зажопинске сидит чувак, у которого даже воды нет. Там люди реально голодают. Я могу либо помогать этим людям, либо разговаривать о своей политической позиции. Я выбираю помогать.
Выбор простой: или я в белом пальто стою красивая, или я просто что-то делаю. Я хочу делать».
Так что, не носила она пальто белое, а носила камуфляжный броник — и это начинало все меньше устраивать и «наших», и «ихних». Полились угрозы: среди донатов стали встречаться переводы по 10 рублей с подписью «на венок» и «на гроб»; счета, на которые приходили пожертвования, стали блокироваться; в один из дней неизвестные обстреляли склад с хранившейся там гуманитаркой. И о том, что вокруг девушки накаляется атмосфера, ее предупредили прямо. А в ночь на 1 апреля 2023 года ни с того ни с сего взяла и сгорела теплица — та самая, в которой семья выращивала колеусы и гортензии.
Ни виновника, ни доказательств того, что это был поджог, нет до сих пор — есть только версия родителей и электриков, сказавших, что само так не загорелось бы. Вечером, перед сном, в теплицу зашел Сергей — взять банку закаток. Евгения работу с цветами уже закончила: как всегда, все было тщательно пролито из шланга — так тщательно, что все, от полов до стен, было пропитано водой. Сергей проверил, догорела ли печь, ушел в дом, легли спать — а минут через сорок позвонили соседи: у вас полыхает теплица. Тушили сами, помогали соседи, через полтора часа приехали пожарные — но тушить уже было почти нечего. А наутро выпал снег — шел всю ночь, намело по колено, наполовину засыпав сгоревшие руины.
Ни тогда, ни даже сейчас никакого знака, никакой угрозы в сторону Надин в этом Евгения не увидела — и до сих пор сильно сомневается, что пожар был как-то связан с тем, чем занималась дочь. Но сама Надин все это полностью и безоговорочно восприняла на свой счет — может быть, сгоревшие гортензии были теми соломинками, которые ломают спины. Вскоре после этого она уехала из России.
«Она же не Навальный»
А потом вернулась. Уезжала она в Грузию — и жила там у Ирины, той самой, которую вместе с ее 88 животными встречала в числе первых беженцев. Сменная симка, капюшон, очки — все положенные атрибуты из шпионских блокбастеров были при ней. Еще до ее отъезда Евгения, узнавшая об угрозах и о том, что дочери придется эмигрировать, взвилась: «Я не для того тебя рожала! Какие обстрелы? Какие угрозы? Что такое ФСБ? Дочь, у нас другая жизнь — я хочу, чтоб ты, как раньше, гуляла по нашему саду с фотоаппаратом, а не ездила ни за какую ленточку!» Но «как раньше» все равно бы уже не получилось — Надин теперь сильно отличалась от бывшей себя.
«Да, я часто бываю грубой, да, я ору, реву, матерюсь на чем свет стоит, — писала она в постах. — Ору по ночам «ложись». Добро пожаловать в мой мир, он пропитан кровью, болью, голодом и страхом.
Меня не передергивает от вида крови, искалеченных тел и прилетов — кажется, что-то во мне сломалось. Я видела людей с внутренностями наружу, обугленных живых людей. Не знаю, как говорить с обычными людьми, вроде слушаю, киваю — а мыслями за ленточкой».
И в Грузии она долго усидеть, конечно, не смогла — хотя не только из-за невозможности жить нормально. У нее были проблемы с деньгами — оставаться у Ирины долго она не хотела, а платить за съемную квартиру было нечем. Она продолжала волонтерить онлайн — но дом Ирины стоял чуть ли не в лесу, и там то и дело пропадал интернет («Как вы тут живете (с)»). А здесь, между Россией и Украиной, застряли недоэвакуированные 46 пуделей: осенью хозяйка очередного зоопитомника вывезла собак и двух котов из-под обстрелов в Белгородскую область, но когда попыталась вернуться в Украину к детям, пограничники отказались ее пускать: они заподозрили, что у пуделей могут проявиться навыки разминирования. «Вдруг именно они поедут разминировать территории», — передавала Надин слова бдительных пограничников изданию «7х7». Конфликт с силовиками был очень громкий, Надин собиралась помочь оформить для хозяйки приюта российский паспорт, чипировать собак и попытаться провести их через границу еще раз. И в конце концов решила вернуться в Россию.
Скорого ареста тогда, как говорится, ничто не предвещало — никто ее не искал, никто о ней не спрашивал. Только позже, уже по материалам дела, стало понятно, что за ней давно следили — и в Грузии, и в России. Она вернулась вскоре после Нового года — побыла дома, у родителей, чуть больше недели, а потом снова переехала в свою белгородскую однушку.
В самом конце января, рано утром, в это однушку вломился тяжело вооруженный отряд ФСБ: всех, кто был в квартире, положили лицами в пол, Надин и еще одного активиста, который оставался в тот день у нее в квартире, увезли на допрос.
Приехавшая в конце того дня квартиру Евгения увидела вместо однушки поле брани: все было перевернуто, везде разлит кофе; кружки, чашки, постель — все вперемешку, как будто прошелся смерч. В то же утро другой отряд влетел в сельский домик самих родителей — и пока гости тщательно, но безрезультатно искали по всем углам какие-то 60 миллионов валюты, один из них предложил Евгении поговорить о политике:
— А давайте поговорим с вами о размножении гортензий? — предложила в ответ Евгения. — У меня сорта новые, Франция, Германия, я вам расскажу, как их черенковать. Хотите?
— Нет.
— Вот и я не хочу про политику.
Потом Надин рассказывала, что после ареста ее привели в подвал. Один из оперативников из-за спины спросил: «Стандартные методы?» Второй ответил, что не надо: ее нельзя, она слишком медийная.
Стандартные методы, судя по рассказам, были применены к ее менее медийным знакомым — к свидетелям. Рассказы из первых уст о том, что именно с ними делали, теперь уже получить не в журналистских силах (по крайней мере, не в моих), но составить общее впечатление — кое-какое по пересказам, кое-какое по фактам — можно.
Сестра Надин Алена вскоре после допроса оказалась в психбольнице — на суд ее привозили санитары. В своих показаниях она подтвердила, что Надин спонсировала украинскую армию и что хотя поначалу сестра была «нейтрально политически настроена», со временем у нее «появились более резкие негативные высказывания по отношению к действиям российских военных и органов власти», и в конце концов она стала «крайне негативно настроенной по отношению к РФ», «окончательно встала на сторону Украины в происходящем вооруженном конфликте» и была «полностью погружена идеями помощи ВСУ». Потом Алена, судя по всему, поняла, что сказала, — началась истерика, и в конце концов девушка оказалась в клинике. Показания, которые она давала потом, были довольно путаными — хотя и обвиняющими, — но суд и следствие это явно мало беспокоило: они все приобщались к делу.
Одна из волонтерок — тех, которые благодаря Надин смогли эвакуироваться из Харьковской области и позже стали помогать ей в работе, тоже подтвердила все, в чем ту подозревали. Она пришла на суд — но встреча, по словам Надин, оказалась драматичной: девушка долго и пристально смотрела на подругу, и в конце концов Надин ответила этому взгляду, что понимает ситуацию, что девушке надо спасать себя и семью, и лучше ей сказать все, чего от нее ждут. И девушка сказала, подтвердив все доводы обвинения.
До жившей в Грузии Ирины дотянуться было труднее, но у нее в России осталась сестра, и вскоре к ней пришли гости. Сотрудники ФСБ выразили свои пожелания просто и внятно: или выводите сестру на связь, или возьмемся за вас. Разговаривали с Ириной по зуму — получив от сестры подтверждение личности. Как говорит ведущий дело юрист Алексей Прянишников** и как подтверждают родители Надин, читавшие расшифровку разговора, Ирина рассказывала как есть: что волонтеры АК возили гуманитарку, что помогали людям вообще, а не какой-то бригаде какого-то полка, вот чеки, вот переводы, вот банк. Защищая Надин, Ирина не учла только одного: что логика следствия слегка расходилась с общечеловеческой, и для следствия любые кем угодно проведенные транзакции через украинские банки в итоге сами собой оказывались спонсированием ВСУ.
Так в обвинении появилось еще одно доказательство: пять денежных переводов с карты Ирины на карту украинского волонтера Ковальчука.
И, конечно, без попыток вытянуть «чистосердечное» обойтись тоже не могло — и там методы тоже были вполне стандартными: от наседки в камере, ставшей потом тайной свидетельницей, до прессинга на допросах: активный и трудолюбивый опер Константин то предлагал провести допрос на полиграфе, то угрожал добавлением статьи о госизмене. «Госизмена», правда, вскоре возникла сама собой, а вот чистосердечного добиться так и не удалось.
А поначалу в ее обвинении не было ни терроризма, ни госизмены — Надин арестовали по статье 280.4 («Публичные призывы к осуществлению деятельности, направленной против безопасности государства»). Остальное — традиционная для внесенных в реестр экстремистов и террористов 205-я и изменническая 275-я — «догружались» уже по ходу дела. Обвинение по всем трем эпизодам строилось на одном и том же факте: в каком-то инстаграмном аккаунте появилось два поста с призывом спонсировать батальон «Азов»***. Аккаунт назывался «ua_help_nadin» — из чего, видимо, следствие сделало вывод, что «аккаунт принадлежал Надин Гейслер. Везде она настаивала на том, что никакого отношения к этому аккаунту не имеет и, судя по оставшимся в интернете многочисленным официальным постам от первого лица, нигде этот аккаунт сама не упоминала. И все-таки суд посчитал доказательства ее вины неопровержимыми — потому что на странице «ua_…» были обнаружены два поста с призывами спонсировать «Азов», и в одном из этих постов был упомянут официальный аккаунт Надин. То, что призывы в постах и правда есть, подтвердила лингвистическая экспертиза, а вот принадлежность аккаунтов так никто прозрачно подтвердить и не смог: Прянишников, говорит, что принадлежность была установлена «оперативным путем», то есть неизвестно как».
Вообще, Прянишников считает, что статьи о терроризме и прочих угрозах госбезопасности «пошли в народ» примерно с лета 2022 года. Все началось с принятых в марте «закона о фейках» и «закона о дискредитации армии», а потом количество дел по этим и смежным статьям начало увеличиваться в геометрической прогрессии.
— Чувствовалось, видимо, что для репрессий не хватает инструментария, и в Уголовный кодекс начали вводить эти статьи, — сказал Алексей. — Эти статьи пограничные: конечно, кто-то из специалистов, наверное, может с ходу определить разницу между госизменой и деятельностью против безопасности государства, но вообще-то границу провести очень сложно. Поэтому они и расходятся теперь «в розницу» — потому что можно без проблем за один эпизод обвинить сразу по нескольким статьям. Так работают сегодня репрессии.
Найти свидетелей защиты оказалось делом почти нереальным. Коллеги-волонтеры или молчали, или подтверждали то, что от них требовалось подтвердить, а подопечные «Армии красоток» были или не в России — и, соответственно, не могли обеспечить свою явку в суд — или у них в России был кто-то, кто не любил невежливых гостей. Были те, кто, как Ирина, говорил по видеосвязи — и настаивал, что все деньги и вся помощь шла исключительно мирным гражданам. И все-таки из нескольких десятков тысяч людей, которых Надин эвакуировала, которым привезла еду и лекарства, чьих котов спасла, — в суде в ее защиту не выступил ни один.
А перед последним заседанием адвокат по назначению Антон Присный успокоил: «Не переживайте, ей много не дадут, она же не Навальный». И оказался не прав.
Так и стала Надин Зоннушкой. И сидит она теперь в белгородском СИЗО, в камере, где даже при ракетной опасности спрятаться некуда, — если только в туалет. И сочиняет сказки, и пишет письма, и стихи, и рисует.
И ждет, когда же ее из этой темницы освободят. Но не для того освободят, чтоб она ехала в теплицу свою цветуечки выращивать, а для того, чтоб вышла она на волю — и стала политзэкам помогать.
«И пока ни одного в стране не останется, — говорит, — не успокоюсь».
Из писем
«Мои хорошие, на связи активистка, волонтерка, фотограф-садовод, главный цветуечек СИЗО! Тонометр мой нашелся (вроде и не теряли его, неизвестно, в чем затык был две недели), выдадут на днях вместе с градусником. Врач сказал, сразу писать заявление и проситься к нему, если снова повторится, а было вот что: неделю я не могла встать с кровати, была температура (не знаю, какая), буквально трясло, надевала в два-три слоя всю теплую одежду, ложилась в позу зародыша, прижимая руками к себе колени вплотную, дышала ртом, чтобы хоть чуть-чуть согреться горячим воздухом. Терпеть это состояние каждый день с 6.00 до 22.00 было очень тяжело, до слез. Укрыться курткой мне так и не разрешили (про одеяло вообще молчу). Я лежу на кровати, трясусь, куртка в метре от меня…это как умирать от жажды, имея стакан воды под рукой, тяжело физически и морально. Жестоко. Но нарушать нельзя, будет хуже. Слава всем богам, что в этом месяце меня не трогали, когда вырубало в таком состоянии, каждый день с самого утра я предупреждала о своем состоянии всех дежурных.
<…>
8 апреля 2022 года (это день рождения Надин. — В. А.) был одним из моих самых счастливых, тяжелых и судьбоносных. я не спала уже вторые или третьи сутки подряд. Ночь я провела на улице, в чьих-то сапогах и куртке, под уличным фонарем, сортируя закупленное, одна. Черкасские Тишки, Русская Лозовая, Борщевая. Всем должно хватить еды, всего должно быть поровну. Утро я встретила с лохматым пучком на голове, с грязными волосами, не умываясь, не чувствуя голода и холода, без остановки считая каждую консерву и пачку влажных салфеток. <…> К маме я приехала поздно вечером, думала, что пойду в теплицу с тортом и вином, буду прыгать, петь и плясать. Отключилась с полбокала, без сил, под треск дров в печке. Это утро я не забуду никогда — звонили и писали родственники тех людей, кому я отправила гуманитарку. Люди смогли выйти на связь, сообщить, что их намного больше выжило, что делят еду на всех, передают ее дальше и дальше, что дедушка плачет от хлеба в руках. Я вылетела из теплицы в пижаме и валенках, рыдая и крича на бегу: «Получилось, мама. Люди вышли на связь!» Я была самая счастливая. На одной из коробок конфет «Бонжур» я написала: «Я Надин, сегодня у меня день рождения, проставляюсь сладким, верю, что все получат мою гуманитарку, я вас не брошу! Это было мое желание на день рождения, и оно сбылось. И эту коробку сохранили по сей день.
8 апреля 2023 уже года. Прошла целая вечность. Истрепали душу, в клочья разодрали. Сделали из меня человека, идущего напролом. Я снова загадала желание и задула свечи, в казахской тематике, с платком на голове.
8 апреля 2024 года я встречаю в тюрьме, с улыбкой и гордостью за то, сколько всего удалось сделать! Сколько людей в итоге спасено, после одного моего решения снять обращение у себя на балконе: «Я прошу всех неравнодушных не проходить мимо, пока они еще живы».