«Путинизм хуже сталинизма? Ну уж, ну уж!» Дмитрий Быков* поговорил с автором книги про диссидентов Бенджамином Натансом о прошлом и будущем России
Книга профессора Пенсильванского университета Бенджамина Натанса «За успех нашего безнадежного дела» в 2025 году получила Пулитцеровскую премию, а также множество профессиональных наград по всему миру. Этот 800-страничный интеллектуальный бестселлер рассказывает об истории диссидентского движения в СССР. Специально для Republic наш постоянный автор, писатель Дмитрий Быков побеседовал с Бенджамином Натансом о том, кто становился диссидентами, почему они не пошли в политику после распада СССР и насколько безнадежно дело нынешних антивоенных эмигрантов.
Книга Бенджамина Натанса «За успех нашего безнадежного дела» опровергает миф российской пропаганды об отмене и запрете на Западе всего русского и советского. Она сейчас активно включается в программу многих семинаров по изучению советской истории. Кстати, студенты записываются на эти курсы с особым энтузиазмом: всякому интересно, как многовековая империя загоняет себя в кровавый тупик на ровном месте, без всякого принуждения со стороны окружающих. Весьма немногие понимают, до какой степени это логично. Думаю, что Натанс — один из этих немногих.
Бенджамин Натанс родился в 1962 году в семье нобелевского лауреата по физиологии и медицине Даниэла Натанса, открывшего рестриктазы. Полгода учился по обмену в Ленинградском университете. Первая книга «За чертой. Евреи встречаются с позднеимперской Россией» вышла в 2002-м (русское издание — «Росспэн», 2007). Сейчас Натанс преподает русскую, советскую и восточноевропейскую историю в Пенсильванском университете.
— Как бы вы охарактеризовали пути, приводившие советских людей в диссидентское движение? Сам я видел в этой социальной группе больше ортодоксальных коммунистов или просто лоялистов, чем колеблющейся интеллигенции. Когда человек во что-то верит, для него как-то естественнее начать сопротивление. Советская элита — скажем, Сахаров — имела предпочтительные возможности, да и способности, для организации протеста. Были также сотни тех, кто имел опыт репрессий, каторжного труда и ссылки (как Якир или Икрамов). Какие особые качества заставляли советских людей становиться менее советскими?
— Вообще, это скорее советская — или эмигрантская — точка зрения, что диссиденты были зеркальным отражением так называемых ортодоксальных коммунистических активистов, ревностных сторонников партии и социализма. Это все-таки неточно (и нет ли здесь попытки их несколько принизить?).
Безусловно, советские диссиденты были продуктами советской системы — рожденными в ней, воспитанными и социализированными ею, работавшими в ней, — как и все граждане СССР. В некотором смысле ими двигала высоконравственность — по-советски говоря, принципиальность, — которую эта система как раз и стремилась культивировать. Если что в них и было советского, так это «активная жизненная позиция», которую навязывали в качестве советской добродетели. Но что меня действительно интересует, так это способность советской ортодоксии, подобно всем ортодоксиям, порождать собственную специфическую ересь — ересь гласности и строгого соблюдения советских законов. Вспомните: «Соблюдайте собственную Конституцию!». Это не было обычным пародированием или бунтом против советской правоверности; скорее это была форма ее творческого переосмысления. Версии этой специфически советской ереси существовали почти в каждой системе советского типа (Польша, Чехословакия, Китай и так далее).
Андрей Сахаров на трибуне I Съезда народных депутатов СССР, 25 мая 1989 года
Фото: Архив Сахарова / Ю. Лизунов
Что до опыта репрессий, то людей с этим опытом внутри советского диссидентского движения, и так количественно немногочисленного, были попросту единицы. Правда, люди очень значительные: Петр Якир, Виктор Красин, Лев Копелев и Александр Солженицын. Обычно последовательность была обратной: сначала диссидентская деятельность (как правило, строго в рамках советского законодательства), затем репрессии. Опыт советской каторги скорее мог оттолкнуть от участия в политике — запугать на всю жизнь. Некоторые старые лагерники как раз предостерегали молодых от участия в политике — «вы не понимаете, на что идете».
— Я с начала десятых годов твердил, что путинизм хуже так называемого застоя и даже сталинизма, потому что советский проект основывался на идеях и практиках Просвещения и вдохновлялся лозунгами прогресса. Семидесятые казались лучшим временем советской империи (или просто самым умным временем). Что вы можете сказать о путинизме и его перспективах? Можете ли вы предсказать что-то вроде оттепели — или медленный упадок, или внезапный взрыв, как в 1917 году?
— Путинизм хуже сталинизма? Ну уж, ну уж! Путин не отправил 18 миллионов россиян в лагеря, не убил несколько миллионов посредством голода и массовых расправ, не депортировал целые народы в Сибирь. Но я понимаю вашу точку зрения: сталинизм апеллировал к универсальным идеалам Просвещения, которые многих привлекают и сегодня, в то время как правительство Путина отвергает универсализм как таковой и принимает формы цинизма, которые были подавлены в советскую эпоху. Или, по крайней мере, вытеснены в подсознание. Многие россияне согласны с вами в том, что видят 1970-е — ретроспективно — как золотую эру, которую Юрий Слезкин называл «исторической передышкой». Впрочем, для многих сегодняшних граждан это просто ностальгия по молодости.
Что касается будущего путинской системы: я не уверен в своей способности предсказать, что произойдет в следующем году, не говоря уже о следующем десятилетии. Многое зависит от того, как пойдет война против Украины и как российская экономика справится с нагрузкой этой войны и весьма суровыми экономическими санкциями, введенными Западом.
Путин сосредоточил в своих руках огромную власть, но бессмертным не стал.
История России показывает, что транзит власти гладко не проходит. Как бы невероятно это ни звучало, в России до сих пор нет ни правил, ни норм, ни руководящих принципов для этой процедуры. Мы видели, как легко Путин обходит конституционные ограничения на срок его пребывания в должности, но это ведь ровно до тех пор, пока он у власти. У меня предчувствие, что очень небольшое число людей — и не факт, что лично Путин, — будет определять следующего правителя России. У меня также есть предчувствие, что большинство россиян не будет сопротивляться этому процессу — они примут его, кто-то с легким ворчанием, кто-то с удовлетворением.
Но потенциально нарушить относительную стабильность нынешней системы могут два фактора: значительное ухудшение военного положения России в Украине или значительный спад в российской экономике. Об этом говорит исторический опыт, и не только российский. Я думаю, что Путин, который обращается к истории чаще и интенсивнее большинства мировых лидеров, хорошо осознает эти уроки. Я чувствую, что российское государство делает все возможное, чтобы предотвратить военное поражение или экономический спад. Все прочие задачи для власти третьестепенны.
Наталья Солженицына, Владимир Путин, патриарх Кирилл и Дмитрий Медведев на церемонии открытия памятника Владимиру I, 4 ноября 2016 года
REUTERS / Sergei Karpukhin / scanpix
Но успех не гарантирован. Путин использовал подготовку к войне для систематического демонтажа независимых институтов в России; он использовал саму войну для усиления своего контроля и сделал Россию гораздо более авторитарной, чем она была до 2014 или 2022 года. У всех авторитарных систем одна врожденная проблема: они не терпят инакомыслия и разногласий. Обсуждение главных вызовов исключено. На ключевых позициях оказываются только те, кто не спорит с лидером. В долгосрочной перспективе это блокирует принятие хороших решений.
— То есть количество аутоимунных проблем…
— Будет возрастать ежегодно.
Подпишитесь, чтобы прочитать целиком
Оформите подписку Redefine.Media, чтобы читать Republic
Подписаться [Можно оплатить российской или иностранной картой. Подписка продлевается автоматически. Вы сможете отписаться в любой момент.]