Тот, над кем нельзя хохотать. Илья Калинин о том, как в России сломали комедию
За несколько лет до полномасштабного вторжения России в Украину на только появившихся российских стримингах возник жанр политической комедии. «Домашний арест», «Последний министр», «Год культуры», «Мертвые души» — критики недоумевали, как и почему госкорпорации, стоящие за платформами, пропускают эту крамолу в эфир. Историк культуры Илья Калинин объясняет, что с российской политической сатирой не так и почему она, критикуя отдельные элементы русской жизни, не подрывала, а поддерживала статус-кво.
Скромное обаяние бюрократии
В 1972 году Луис Бунюэль выпускает драматическую комедию «Скромное обаяние буржуазии», обнажающую лицемерие и нарциссизм французского высшего среднего класса. Его представители живут внутри персональных, хотя и социально опосредованных, фантазмов, что делает их общение гротескно беспомощным. Вернуть связь с реальным миром не удается даже финальной развязке, когда вся представленная в фильме компания становится жертвой марсельской мафии. Трагическая встреча с действительностью оказывается всего лишь сном одного из героев.
Международное признание, премия «Оскар» и довольно успешный прокат лишний раз подтвердили поставленный Бунюэлем диагноз — нарциссизм благополучного обывателя сделал его нечувствительным к критике в собственный адрес. Раздраженный сарказм режиссера был воспринят буржуазным зрителем как легкая ирония, вполне безболезненная прививка, только усиливающая иммунитет к социальному обличению.
Кадр из фильма «Скромное обаяние буржуазии» (1972), реж. Луис Бунюэль
За полвека, прошедших с момента выхода фильма, его название превратилось в мем.
«Скромное обаяние» стало формулой, сочетающей в себе признание вины и отрицание ответственности.
Она работает как своеобразная индульгенция, «отпускающая грехи» тому, кто готов в них бесстыдно признаться. Степень откровенности прямо пропорциональна безболезненности последствий. Ироничное саморазоблачение не просто смягчает вину, но как будто полностью освобождает от нее, победоносно настаивая на внутренней правоте «раскаивающегося».
Заключенная в этой формуле амбивалентность опирается на цинизм, делающий по-человечески обаятельным пренебрежение к нормам, а уважение к ним — эстетически пошлым и эмоционально отталкивающим морализаторством. Ссылка на «скромное обаяние» работает как действующий на опережение прием, обесценивающий моральные основания потенциального критика. Мимическим воплощением этой формулы является деморализующая оппонента жизнеутверждающая улыбка подлеца, уверенного в своей безнаказанности.
Первые десятилетия XXI века породили в России свои формы «скромного обаяния» и свой тип буржуазии, который чем дальше, тем больше совпадает со служивым бюрократическим сословием. Возникли и собственные примеры его сатирического обличения, которым удается виртуозно соблюсти баланс между критической установкой и благодушной интонацией социального примирения, сделав свой выстрел одновременно громким и холостым. За годы, предшествовавшие вторжению в Украину, российская индустрия телесериалов смогла создать узнаваемый образ «скромного обаяния» российской бюрократии, представляющий собой смесь из формально воспроизведенного массового запроса на справедливость и содержательно снятых общественных противоречий.
В свое время Гоголь, пытаясь исправить Россию, прибегал к комизму, в котором «сквозь видимый миру смех льются невидимые миру слезы» («Мертвые души»). Его «наследники» хотят оставить все как есть, и потому используют смех как терапию, призванную осушить слезы на лицах зрителей, сделав реальные социальные проблемы забавными и уже потому безобидными, как чудовище, неожиданно заговорившее фальцетом.
Это уже не смех сквозь слезы, а смех до слез.
Этот смех предлагает паллиативный и не требующий усилий выход из описанной Гегелем диалектики раба и господина. Он позволяет первому не вступать в борьбу за господство, удовлетворившись фиктивным и аффективным превосходством над сатирически разоблачаемым господином и смирившись с его властью в реальном мире. По сути, этот тип социальной сатиры возвращает нас к той традиции советских анекдотов, высмеивающих политическое руководство СССР, от Сталина до Брежнева, которая была гибридной социальной формой, сочетающей приватную критику режима с его публичным признанием.
Кадр из сериала «Год культуры» (2018), реж. Тито Калатозишвили
Роман Волобуев в интервью, поводом для которого стал выход его сатирического сериала «Последний министр», абсолютно точно диагностировал социальную специфику этого смеха: «Мы сейчас смеемся практически над всем, и понятно, что это связано отчасти с нашей беспомощностью, когда сделать ничего не получается и можно только хихикать». Иными словами, это смех внутри ситуации, в которой нет ничего смешного.
Подпишитесь, чтобы прочитать целиком
Оформите подписку Redefine.Media, чтобы читать Republic
Подписаться [Можно оплатить российской или иностранной картой. Подписка продлевается автоматически. Вы сможете отписаться в любой момент.]