Неформальный формалист. Дмитрий Быков* о том, за что мы любим фильмы Петра Тодоровского
Сегодня Петру Ефимовичу Тодоровскому исполнилось бы 100 лет. Больше всего зрители знают и любят его за поздние картины — «Военно-полевой роман», который был номинирован на «Оскар», и «Интердевочку», ставшую символом перестроечного кино. Дмитрий Быков в юбилейном тексте обращает внимание прежде всего на ранние фильмы Тодоровского — от дебютного «Никогда» до «Городского романса», рассказывая о человеке и режиссере, который никогда не притворялся и всегда оставался собой.
Он не дожил до векового юбилея всего 12 лет — и казалось, ничто ему не грозит: настолько он, найдя наконец себя и занявшись режиссурой в 35 лет, так и оставался вечно сорокалетним, неуязвимым, неиссякаемым.
В фильме Валерия Тодоровского «Стиляги», который, на мой вкус, подпорчен компромиссным финалом, есть важная тема: главным стилягой, самым упертым и бескомпромиссным, оказался в конце концов бывший комсомольский активист, борец со стиляжеством и паразитизмом Мэлс. Эту роль сыграл Антон Шагин, и это дает надежду на то, что его зет-переход не окончателен: такие люди не гнутся, а ломаются, и только этот перелом позволяет им достичь своего человеческого максимума. (В финале, как он написан у Короткова, Мэлс играл на верном саксе для стиляг, но никто не танцевал: музыка у него получилась не танцевальная.)
И вот я думаю, что линия эта в фильме — а отчасти и во всем творчестве Валерия Тодоровского — навеяна размышлениями об отце.
Ведь Петр Ефимович всю жизнь снимал о неофите, прорвавшемся классом выше.
И чаще всего это трагедия: ситуация, когда на обычного человека обрушивается талант, ничем не заслуженный, как это всегда бывает, и даже мешающий («Фокусник»). Когда на обычную усталую женщину обрушивается подлинная любовь — и любовь к такому человеку, который сломает ей всю будничную жизнь («Любимая женщина механика Гаврилова»). Когда подлинная страсть достается персонажу, рожденному для тихого уюта с некрасивой, но доброй спутницей («Военно-полевой роман»). Когда студенты-кинематографисты заигрываются во фронду («Какая чудная игра»).
Петр Тодоровский
Одной из главных сюжетных линий советского кино был этот внезапный скачок в следующий класс, квантовый переход или как хотите — когда человек невеликих заслуг и достоинств вдруг ощущает бремя таланта или долга, и тогда его уже ничем не собьешь с крестного пути. Современная Россия часто предлагает совсем другой вариант — игру на понижение, резкую деградацию, и большинство свидетелей понимающе переглядываются: всегда, всегда в нем что-то такое было, намекающее на такой вариант. Напротив, внезапное превышение сил и возможностей редко воспринимается с радостью: большинство ждет, когда герой, вынужденный прыгнуть выше головы, сломает шею. Такой прыжок случился, например, с Окуджавой, когда поэт-шестидесятник оказался вдруг гением, создателем нового жанра, — и не зря они с Тодоровским дружили, вместе делали картину «Верность». В СССР, при всех его мерзостях, было больше стимулов к росту, а не к падению. Это мне не кто-нибудь сказал, а Алла Пугачева, с которой случилось такое же превращение из эстрадной певицы в символ народной души.
(И никуда она к вам не вернется, твари, даже не думайте.)
Подпишитесь, чтобы прочитать целиком
Оформите подписку Redefine.Media, чтобы читать Republic
Подписаться [Можно оплатить российской или иностранной картой. Подписка продлевается автоматически. Вы сможете отписаться в любой момент.]