Защищайтесь, сударь! - Троицкий вариант — Наука
Предлагаем вниманию читателей новую главу из будущей книги Михаила Михайлова. Предыдущие публикации: trv-science.ru/tag/mihail-mihajlov/
Моя аспирантская стипендия была небогатой, а стипендия жены на последних курсах университета вообще была negligible (я по ночам пытался овладеть английским, и это слово, на мой взгляд, ёмко определяло уровень финансов), так что по безденежью мы вынуждены были жить в разных общежитиях. Это прискорбное для нас обоих обстоятельство способствовало, однако, тому, что я много времени проводил в институте, оставаясь там иногда даже на ночь, если удавалось доказать, что реакции носят летаргический характер и проводятся в воде при комнатной температуре.
Работа шла очень ходко. Громадную роль в этом, помимо того, что я крутился как бобик, играла помощь моего шефа НН. Во-первых, он, как я уже писал, прикрепил ко мне хозлаборантку, которая освободила меня от беготни в поисках реактивов и подписей всевозможных разрешительных документов. Подобного прецедента в нашем отделе до того не было, и народ, конечно, насторожился, предположив «мускулистую волосатую руку» за моей спиной. Но я вкалывал, не считаясь со временем, и народ, удостоверившись в этом, успокоился.
Во-вторых, шеф свел меня с аналитиками и спектроскопистами. Через пару дней после начала работы он пригласил меня в кабинет и познакомил с Чернавским — руководителем электрохимической группы в аналитической лаборатории института. Поведение этого профессора меня заинтриговало. Я привык к вальяжности подобных персонажей, в особенности занимавших руководящие должности. А здесь я увидел какого-то подобострастного мужчину средних лет, преданно кивавшего после каждого слова НН. Меня попросили поделиться планами работы. В ходе беседы НН вставлял свои реплики, на которые электрохимик неизменно одобрительно поддакивал или поддерживал их медоточивыми сентенциями. В завершение разговора мы договорились с Чернавским встретиться с сотрудниками его группы на следующий день, после чего он и НН продолжили разговор на общие темы. Я уже не принимал в нем участия и дивился тому, с каким тщанием визави воспринимал каждое слово НН.
— Как тебе главарь электрохимиков? — осведомился НН, когда мы остались одни.
— Первый раз вижу таких пугливых руководителей, Николай Николаевич, — пожал я плечами.
— Это, брат, следствие страха, который в нем еще не выветрился. Его отец был причастен к специальному подразделению госбезопасности, занимавшемуся приготовлением ядов, не оставляющих следов в трупах. Смысл их применения в недавние времена, надеюсь, тебе понятен. Его расстреляли еще при жизни светоча всего человечества, а жену и сына сослали в какие-то гибельные края и освободили лишь после его смерти. Но, однако, долго мытарили и после этого. Мать Чернавского, к сожалению, быстро отправилась на тот свет, а сам он оказался очень жизнеспособным парнем, и даже в этих условиях ухитрился стать доктором наук. Но пресмыкаться перед теми, кто чуть повыше, твой новый знакомый не перестал, это, видимо, вообще не проходит. Тебе это, правда, только на руку: он будет выкладываться, чтобы тебе помочь, в надежде иметь меня своим сторонником если что.
Моя многочасовая беседа с электрохимиками завершилась чрезвычайно плодотворно. Мне стали понятны возможности приборов, которыми они были оснащены, и требования к свойствам соединений, что, к счастью, приземлило полет моих фантазий и существенно сузило ассортимент исследуемых веществ. Опыт работы с этими специалистами, несомненно, расширил мои горизонты. Я опубликовал с ними несколько открытых статей, а впоследствии с удовольствием прибегал к электрохимическим исследованиям. Знакомство с группами рамановской, УФ- и ИК-спектроскопии также мне впоследствии чрезвычайно пригодилось, однако не нашло отражения в диссертации.
Через два года «вкалывания» экспериментальная часть исследования была практически завершена, я дочищал кое-какие хвосты и завел в секретном отделе блокнот, на заглавной странице которого кокетливо красовалось «М. М. Михайлов. Диссертация № 1». Я не страдал излишней скромностью. Мне нравился плод моей деятельности. У него была четкая цель, привязанная к нуждам специального направления, хороший литературный обзор, открытую часть которого мы потом с Валентиной Сергеевной опубликовали в элитных тогда «Успехах химии». В моем активе были методы синтеза важных прекурсоров, на базе которых в одном из отраслевых НИИ уже «гондобили» целевые продукты.
Месяца за три до защиты я показал свои наброски Никонову, на всякий случай стерев № 1 в заглавии. Полистав блокнот, НН, к моему удивлению, не стал водружать меня на котурны, хмыкнул и объявил, что хотел бы завтра поговорить о диссертации со мной и Валентиной Сергеевной, которая числилась руководителем группы.
На следующий день в кабинете, задумчиво листая мой блокнот и держа долгие паузы, НН повел речь о том, что в группе сделана прекрасная работа, которую высоко оценивают сотрудники отдела и представители отраслевых НИИ. Перенос акцента с моих результатов на итоги деятельности группы меня сильно удивил, поскольку, честно говоря, Валентина Сергеевна обычно просто подписывала отчеты, не вникая в подробности. Я часто растолковывал ей побудительные моменты наших экспериментов. Тем не менее она была кандидатом наук, старшим научным сотрудником и руководителем группы. У нас сложились прекрасные отношения. У меня как аспиранта была абсолютно ясная цель — сделать качественную работу и защитить диссертацию. Всё. Никаких проблем в наших взаимоотношениях я не видел, они меня не то, что не волновало — они просто отсутствовали в моем сознании.
НН тем временем затронул неблизкие мне в тот период вопросы существования отдела.
— Понимаешь, — втолковывал он, — именно сейчас нам во всех отношениях важно выйти на всесоюзный и даже международный уровень. У нас достойнейшие, но по большей части закрытые работы. Кто их знает? А нам важен престиж. Не в последнюю очередь потому, что за ним всегда идут деньги. А они — не только зарплаты, хотя и это существенно. Это и приборы — вспомни про твой «Шимадзу», — и командировочные, и возможность пригласить новых сотрудников, консультантов, оплатить испытания и т. д. Улавливаешь, куда я клоню?
Мне были понятны все пассажи НН, но разрази меня гром (мне нравилось это выражение, идущее, кажется, из переводной литературы!), если я понимал, к чему он клонил. В тот период, не скрою, меня цепко держало единственное страстное желание защитить собственную диссертацию.
— Но не буду больше растекаться мыслью по древу, — наконец произнес НН. — Я всей душой желаю, чтобы ты через три месяца защитил свою диссертацию. Но настаиваю, что это должно произойти на открытом диссертационном совете. Материала у тебя полно, есть несколько открытых статей, уверен, что ты сможешь освободиться от всех своих секретов и представить к защите отличную открытую работу. Это в свою очередь даст нам возможность застолбить приоритет в исследованиях с этими продуктами. Ты уж прости меня, Михаил, но это — императив.
Валентина молчала, и я сообразил, что она уже была в курсе беседы. Что прикажете мне делать? Я осведомился, остается ли в силе обговоренный срок защиты. Шеф однозначно подтвердил и попросил Валентину принять деятельное участи в редактировании работы. Она согласилась.
— Не расстраивайся, — поднялся и подошел ко мне НН. — На закрытом заседании на твоей защите сидели бы только сотрудники отдела и максимум человек семь со стороны — члены секретного совета. А на открытую защиту наверняка прибежит кроме них человек сто, да еще ты разошлешь авторефераты по всей стране. Прославишься! — хлопнул он меня по плечу.
Я поплелся переделывать диссертацию.
* * *
За месяц до защиты я выкинул весь секретный материал и выстроил довольно удачно, как мне казалось, новый формат для открытых диссертации и автореферата. Валентина, надо сказать, существенно помогала мне, быстро редактируя всё, что я ей лихорадочно сбрасывал. Конечно, мне было жаль обрывать выстраданные и интересные взаимосвязи отдельных кусков работы, но я проникся соображениями НН и действовал рационально. Когда пришла пора, шеф подкинул мне сто двадцать адресов научных организаций страны для рассылки автореферата. Не скрою, я был горд этим рекордом для нашего отдела.
Через пару недель НН показал мне письмо из киевского технического университета. Знакомые коллеги просили его прислать меня с лекцией по теме диссертации.
— Вот видишь, — сказал шеф, — народ заинтересовался твоей работой. А кто бы о ней знал, если бы ты защищался по закрытой линии. Очень немногие. Иди, быстренько оформляй командировку и дуй в Киев за их счет. Прочтешь там лекцию, попрактикуешься. Вернешься — и мы с тобой дочистим твой доклад на защите кандидатской.
После оформления всех формальностей, звонков на Украину, я отправился в аэропорт. Во мне всё кипело. Я страстно хотел побывать в Киеве и донести свои результаты до потомков запорожских казаков. Конечно, я уже полетал по европейской части страны, но в составе туристических групп, когда мне просто выдавали билеты на самолет. Сам я их никогда не приобретал, но был уверен, что это плевое дело. Однако в аэропорту выяснилось, что билеты в Киев на ближайшую неделю давно раскуплены. Я понимал, что позднее уже не смогу отправиться в столицу соседней республики, поскольку надо будет заниматься докладом и готовиться к защите, и был в совершеннейшем отчаянии.
За предшествующие дни я подготовил «прозрачки» для выступления и доклад и так свыкся с мыслью о поездке в Киев, где я не был! Незадолго до этого мы с женой побывали на спектакле «Дни Турбиных», и я представлял себе, как пройду по этим набережным над Днепром! Следы глубочайшей печали, видимо, так проступили на моем лице, что ко мне подошла пожилая женщина с повязкой, дежурная по аэропорту и спросила, что случилось. Я, заикаясь и не в силах справиться со своим неподдельным горем, показал ей автореферат и через пень-колоду объяснил свою проблему.
— Господи! — воскликнула она. — Я думала, документы или деньги пропали! Или кто-то помер. Действительно, надо позарез лететь?
— Да, — печально ответствовал я.
— У тебя деньги на билет есть?
— Конечно.
— Ладно, не печалься, пойдем в кассу.
Я поплелся за ней, зная, что билетов там ни на сегодня, ни на завтра, ни на послезавтра нет, нет и нет. Однако дежурная поговорила с кассиршей, и та взяла мои деньги и выдала моей доверительнице какой-то документ. Дальше я, как козлик за морковкой, потрусил за дежурной в комнату пилотов. Там она дала кому-то мой билет и сказала: «Ребята, этого мальчонку надо сегодня доставить в Киев».
— У нас же международный рейс, ни одного свободного места, — ответили ей.
— Я вам всё сказала, — это уже был голос начальственного состава.
Она показала мне на стул.
— Садись, у тебя рейс через сорок минут. Всем счастливого пути.
Она ушла. Летчики помолчали, разглядывая меня, потом продолжили свои разговоры. Там же находились две стюардессы, которые подсели ко мне, пытаясь разобраться, что я за птица. Я вытащил два автореферата…
В самолете меня посадили рядом с туалетами на лавку и пришпилили к ней двумя перекрещивающимися на груди ремнями безопасности. На мне была синяя джинсовая рубашка, значительная часть груди была скрыта ремнями, так что я вполне мог сойти за члена экипажа. Вскоре после того, как мы набрали высоту, ко мне подошел представительный иностранец и вопрошающим кивком головы попросил разрешения посетить туалет. Думаю, выражение счастья еще не пропало с моей физиономии, и я продемонстрировал мужчине исключительное поощрение его намерениям. Выйдя из кабинки, он поковырялся в своем портмоне и предложил мне какую-то мелочь. Я энергично отказался. Он попытался мне ее навязать, но поняв, что я не хочу брать деньги в руки, положил монеты рядом со мной. Я их уже не трогал. Очевидно, он сказал соплеменникам, что туалет платный, и предупредил, что небольшие деньги не следует навязывать стюарду непосредственно. Поэтому позднее страждущие просто докладывали мелочь к тем монетам, что лежали на скамье. Они расплачивалась либо после выхода из кабинок, кланялись и уходили, либо клали мелочь и входили вовнутрь только после моего кивка. Я заметил, что два рассеянных иностранца положили монеты до и после посещения заветных мест, но решил не вмешиваться в уже накатанное действо. Мне понравилось руководить авиапассажирами. Пару раз, когда кабинки были заняты, я даже прерывал процесс проникновения в них. Контингент был вежлив, высококультурен и вполне самодостаточен: один из посетителей положил купюру, взял сдачу из кучки мелочи и продемонстрировал мне ее в раскрытой ладони.
В конце полета появилась стюардесса, увидела деньги и очень удивилась. Тем не менее, зная, что в полетах сплошь и рядом случаются нештатные ситуации, она принесла большую миску, сгребла туда всю мелочь и отправилась в кабину летчиков, наградив меня ослепительной улыбкой.
В аэропорту меня встретили представители университета и увезли в ведомственную гостиницу. На следующий день я выступал у них со своим сообщением, и мне кажется, что всё прошло неплохо. Присутствующие задавали довольно много вопросов, и по ним я почувствовал, что они хотели бы подключиться к этому направлению. Что меня удивило, так это абсолютная серьезность обсуждения. В Москве я привык к тому, что в дискуссии неизменно просачивалась скидка на «молодо-зелено», кто-нибудь обязательно напоминал о молодости исполнителя, что несколько снижало уровень рассмотрения проблем. Здесь этого не было и в помине. Шеф был прав: вояж оказался по-настоящему полезным. Перед защитой в адрес нашего диссертационного совета из Киева пришел очень стоящий отзыв на автореферат.
На мою защиту набежало, действительно, много народу, помимо сотрудников отдела и членов диссертационного совета. Конференц-зал был почти полон. После моего доклада и ответов на вопросы слово дали НН. Народ любил его выступления. Они всегда были нетривиальны. По традиции в задачу руководителя входила лишь общая характеристика диссертанта без затрагивания существа работы. НН поведал, что исследование выполнялось в группе Валентины Сергеевны и под ее руководством, что, как известно, являлось гарантией качества. Меня он сравнил с богатырями воинства Петра Первого. По мнению императора, «такие воины должны были иметь вид лихой и придурковатый, чтобы не смущать начальство излишним разумением». В последующей речи шеф показал, что хотя и при некоторых отступлениях от требований самодержца, последний остался бы доволен мною, как — он надеется — удовлетворится и диссертационный совет. Народ оживился. Никонов, как всегда, снял официоз с мероприятия.
После него неожиданно взял слово академик Медведцов. Он был членом диссертационного совета, входил в закрытые комиссии по переаттестации аспирантов, где я дважды отчитывался, а также по академической линии курировал секретные работы нашего отдела.
— Я хочу поздравить НН с началом прекрасного исследования, а также с тем, что он нашел для его реализации замечательного исполнителя, нынешнего диссертанта. Я внимательнейшим образом слежу за развитием этой перспективнейшей работы. Жалею только о том, что многие важные заделы, выполненные Михайловым, остались за рамками представленной диссертации. Что поделаешь, это дело руководства отделом. Просто прошу иметь в виду, что помимо доложенной части работы диссертант выполнил не меньший объем первоклассного исследования с активным использованием современных физико-химических методов.
Во время выступления академика я стоял лицом к залу и увидел, как НН дал знак Чернавскому. Тот кивнул и попросил слова.
В своем выступлении он отметил, что коллектив электрохимиков давно и чрезвычайно плодотворно сотрудничает с группой Валентины Сергеевны. Она всегда поражала его исключительным любопытством к возможностям их методов. Вот и сегодня роль Валентины Сергеевны была очень выпукло обрисована во всех выступлениях, а особенно ярко проявилась в работах, доложенных диссертантом. Он также полагал, что Михайлов вполне заслуживает…
Голосование было единогласным, что, впрочем, вообще было характерно для этого совета. Меня долго поздравляли, расцеловала жена, бывшая на защите, и побежала на почту дать телеграмму в Серпухов.
После защиты был небольшой фуршет. Присутствующие расслабились. Чего уж только я там о себе не наслушался! Народ после нескольких рюмок не скупился и использовал, думаю, всю палитру позитивных определений. Где-то в середине пиршества меня подозвал к себе Медведцов.
— Ты, Мишка, молодец, — сказал он. — Я тебя заприметил еще во время твоих охотничьих рассказов и подумал, что не может их автор быть унылым мужиком. Поздравляю тебя от всей души! Давай чокнемся. Какая-то часть твоей эпопеи завершена. Она была более-менее очевидной, поскольку аспирант — винтик государственной машины, который, как правило, не трогают. Дальше, думаю, тебе будет непросто, я знаю вашу ситуацию. Почти всё будет зависеть от тебя самого. Мой тебе совет: не торопись. Смири гордыню, она у тебя есть, я чувствую. Действуй по замечательной русской поговорке: придет время — настанет и пора. Я сейчас на кафедре организую молодежную лабораторию. Подумывал тебя пригласить в качестве зава. Но ты, оказывается, не москвич. Жалко. Ну ничего, не пропадешь, я в тебя верю.
В это время к нам подошла Валентина Сергеевна. Я не знал, знакомы ли они, и подумал о том, что надо бы ее представить академику. Но, к моему удивлению, они обнялись и расцеловались.
— Отлично выглядишь, Валюшок. Специально взял слово, чтобы посмотреть на зал. И таки убедился, что прекраснее тебя женщин не существует.
— Охотно верю, Саша Серафимыч. А я убеждаюсь, что ты по-прежнему Звонарь Восхитительный.
— Вот и обменялись, — засмеялся Медведцов. — А я было уговорил твоего питомца перейти ко мне заведующим молодежной лабораторией, да уж больно большой изъян у него: не приписан к московскому граду.
— Это его, слава богу, и спасло от твоих загребущих рук. Найдет свое место и без твоей лаборатории!
— Да, уж, от тебя ласкового словца не дождешься. Извините, к сожалению, должен бежать. Мне вон уже водитель знаки подает. Поцелуемся на прощание! Счастливо! Рад был тебя повидать! А тебе, Михаил, еще раз мои поздравления!
Он умчался. Я повернулся в Валентине Сергеевне.
— Удивлены? — засмеялась она. — Ладно уж, расскажу. Сегодня особый день. Но вы, пожалуйста, не распространяйтесь. Александр Серафимович — «Сашка-сорванец» для меня, он же за мной в университете ухлестывал, умолял выйти за него. Почти добился своего! Но тут, Михал Михалыч, к сожалению или к счастью, вдруг появился другой. Всё, дорогой, что-то я разболталась. Пошли к народу…