Все дороги ведут на Курский вокзал
Как карающая длань русской националистической идеологии настигла Веничку Ерофеева
Фото: Анатолий Жданов / Коммерсантъ
(18+) НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ КОЛЕСНИКОВЫМ АНДРЕЕМ ВЛАДИМИРОВИЧЕМ ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА КОЛЕСНИКОВА АНДРЕЯ ВЛАДИМИРОВИЧА.
Мир автократий — это мир антиутопий. В чем и убедилась часть населения России, которая с началом СВО побила рекорды чтения Оруэлла, сверилась с текстом, убедилась, что да, именно туда мы и попали, и продолжила жить, адаптируясь к тому, на что повлиять невозможно. Достигнув спустя четыре года невероятных высот адаптации, так что даже отменой голосовых звонков в WhatApp** и Telegram нас не проймешь. «Все божья роса», как говорил Веничка, но об этом ниже.
Автократия — это и вселенная воображаемых миров, где русский народ становится одновременно херувимом, богоносцем и ракетоносцем, несущим всем остальным народам высшее мессианское знание и доброту в рамках ШОС и БРИКС. В этих мирах у России нет границ. Здесь, ввиду отсутствия реальных достижений в сегодняшнем дне, питаются соками прошлого. На почве чего развивается карго-культ.
Минувшим летом Садовое кольцо в Москве было однажды перекрыто под празднование годовщины московской Олимпиады-1980. Раз уж режим отлучен от мирового спорта, то, соответственно, происходит историческая реконструкция важного для страны события.
Так туземцы тихоокеанских островов, после того как от них улетели самолеты союзников, стали проводить шествия с «самолетами», изготовленными из сена-соломы или чего похуже, — это в чистом виде карго-культ.
И мир имитаций: например, на мероприятие под советским же названием «Интервидение» собирается за деньги массовка, которая должна изображать иностранных гостей в национальных костюмах, болеющих за своих.
Такова антиутопия. И все бы ничего, и не к такому привыкал многострадальный и многонациональный советский, а затем российский народ. Но живущие в воображаемом Русском мире, очищенном от мигрантов и заполненном роботами из Гжели и иными вымышленными существами из докладов Малофеева, Караганова, Дугина, еще и обижаются. И пишут доносы. Причем битва идет не только с сегодняшними вызовами в виде прозападных нежелательных либералов-«иноагентов», но и с призраками из прошлого. Например, с Венедиктом Васильевичем Ерофеевым.
Изувековеченный Веничка
В РПЦ возмутились — со ссылками, как и в иные времена, на жалобы трудящихся — «героизацией и романтизацией» образа Венички, а именно с появлением «музея Ерофеева» в Петушках рядом с храмом святителя Афанасия, а также «тропы Ерофеева». Как сообщили в РПЦ, «местные жители обеспокоены, что при музее будут увековечены цитаты из произведений Венедикта Ерофеева, что негативно скажется на воспитании подрастающего поколения».
«Увековечены»! Да они уже увековечены. Отлиты в граните, в «Слезе комсомолки». Как минимум с того момента, когда в журнале «Трезвость и культура» в 1988–1989 годах была опубликована поэма «Москва — Петушки». Журнал выходил тиражом более 600 тысяч экземпляров, редакция находилась в отличном месте — на улице Чехова, то есть Малой Дмитровке. Не знаю, как решалась коллегами из «Трезвости и культуры» проблема стимулирования творчества, в каждом редакционном коллективе тех лет — по-разному (например, в теоретическом журнале ЦК КПСС «Коммунист», помимо дежурств по номеру, устанавливались дежурства у ближайшего магазина с кодовым названием «три ступеньки»), но до Елисеевского-то от улицы Чехова рукой подать… Тексты были любопытные, в перестроечном духе. Меня, например, заинтриговал заголовок «Самогоноварение-87 и другие. Журналист продолжает расследование».
Безусловно, редакция публиковала «Москву — Петушки», во-первых, по профилю, а во-вторых, в качестве контрпропаганды — мол, вот до чего можно допиться.
Разумеется, в сегодняшних антиутопических обстоятельствах поэма рассматривается, напротив, как пропаганда пьянства и алкоголизма. О чем и доложила Владимирская епархия РПЦ: «…откровенно пропагандирует одну из самых тяжелых и разрушительных страстей — страсть винопития, представляя ее как единственную форму существования и общения». Неужели, начитавшись Ерофеева, пытливая молодежь непременно последует примеру его лирического героя? Какая, однако, в РПЦ вера в силу художественного слова.
Донос на покойного
Но главное для Владимирской епархии, которая обнародовала «Заявление по вопросу популяризации творчества и личности Венедикта Васильевича Ерофеева», не совсем этот сюжет, а клевета на русский народ. «Двушечку» за оскорбление чувств уже не дашь, Ерофеев давно помер, да и само его бессмертное произведение написано «на кабельных работах в Шереметьево» осенью 1969 года. Но возвести над скромной могилой писателя величественный Тадж-Махал русской идеологии, оказывается, можно. На негативной основе, на отрицательном примере.
Вообще, вся идентичность русских квазипатриотов негативная, она строится от противного: мы не такие, как… Далее по списку. Ладно, мы не такие, как западные люди. Но мы и не такие, как герои Ерофеева. В «Москве — Петушках», впрочем, есть на что обидеться, поскольку это еще и социальная проза, сконструированная на советских идеологических штампах. И звучит она, эта проза, более чем актуально, только персонажи в Веничкином анализе международной обстановки и внутреннего положения поменялись, а суть политики — нет.
Вот поэтому-то и оскорбились радетели Русского мира текстом почти 60-летней давности. За три с половиной года в России поменялось все, а за 60 лет — ничего. В чем-то и похуже стало…
Чтобы повод не казался нелепым и мелким, он увеличивается в размерах до монументального и облекается в обвинительную риторику, ставшую приметой сегодняшнего языка ненависти — закулисные злые силы «возвеличивают», «романтизируют», «героизируют» Ерофеева. Модное слово — «деструктивный». Творчество несет «деструктивный заряд, пагубный для личности и общества». То есть оправдание религиозными мотивами смерти с последующим прощением грехов — это одобряется, а констатация художественными средствами убогости русской жизни при поздней советской власти — «деструктивный заряд».
Кстати, Владимирская епархия рекомендует читать вместо Ерофеева классическую русскую литературу. Я бы на их месте поостерегся: свободолюбивые стихи Пушкина, «немытая Россия» Лермонтова, «Мертвые души» Гоголя (тоже клевета на русский народ, ох, какая клевета), «Горе от ума» Грибоедова, «Преступление и наказание» Достоевского («героизация» убийства старушек?), да весь Герцен, да вся громада Толстого вкупе с его антивоенным, наотмашь, памфлетом «Опомнитесь!». Давно же не читали в епархии весь свод антидеспотической русской литературы и публицистики — вот уж что несет «деструктивный заряд» в антиутопическом понимании. Толстого, впрочем, уже один раз предшественники нынешних радетелей нравственности отлучали от церкви.
Не зря интеллигентные собеседники Венички пили «за орловского дворянина Ивана Тургенева, гражданина прекрасной Франции». И вообще литературоведческий анализ, совмещенный с историко-социологическими оценками, хорош: «И вы смотрите, что получается! Мрак невежества все сгущается, и обнищание растет абсолютно! Вы Маркса читали? Абсолютно! Другими словами, пьют все больше и больше! Пропорционально возрастает отчаяние социал-демократа, тут уже не лафит, не клико, те еще как-то добудились Герцена! А теперь — вся мыслящая Россия, тоскуя о мужике, пьет, не просыпаясь! Бей во все колокола, по всему Лондону — никто в России головы не поднимет, все в блевотине и всем тяжело!.. И так — до наших времен!»
«Жертвенный труд»
«Искажение национальной идентичности» как «клевета на русский народ», «имеющий богатейшую историю, культуру и традиции, основанные на вере, добродетели и жертвенном труде». Это еще один пункт обвинений. Все вышеперечисленные качества имеет русский народ, успокойтесь уже, как и португальский, гренландский, новозеландский, нигерийский, китайский, американский и, безусловно, духовно и культурно близкий северокорейский народы. Но есть нюансы.
Особенно «жертвенным» был труд миллионов в ГУЛАГе. А описанный Ерофеевым «труд» в виде сворачивания и разворачивания кабеля знаком каждому бывшему советскому человеку — от «забора и до обеда», «мы делаем вид, что работаем, вы делаете вид, что платите». Как там в «Москве — Петушках»:
«И до времени все шло превосходно. Мы им туда раз в месяц посылали соцобязательства, а они нам жалованье два раза в месяц. Мы, например, пишем: по случаю предстоящего столетия обязуемся покончить с производственным травматизмом. Или так: по случаю славного столетия добьемся того, чтобы каждый шестой обучался заочно в высшем учебном заведении. А уж какой там травматизм и заведения, если мы за сикой (карточная игра. — А. К.) белого света не видим, и нас всего пятеро!»
Что касается модели существования алкоголического лирического героя повествования, то с научно-статистической точки зрения к Веничке претензий быть не может. В период 1964–1965 годов душевое потребление спиртных напитков в СССР выросло в 2,2 раза, количество правонарушений на почве злоупотребления алкоголем — в 5,7 раза, число больных алкоголизмом — в 7 раз, почти все прогулы — из-за пьянства. Смертность — зашкаливала. В 1986 году на наркологическом учете состояло 4 миллиона человек. Годовой поток вытрезвителей — 9 миллионов человек. Докладные министров недалеко ушли от Веничкиных констатаций: уже после антиалкогольной кампании «в июле-декабре 1989 года продажа сахара возросла на 22%». Министр торговли СССР Кондрат Терех докладывал: в 1986 году продажа одеколона в Москве выросла в полтора раза, реализация клея — более чем на 30%, жидкости для очистки стекол на 15%. Тут кое-что пожестче Веничкиной «Слезы комсомолки». Из килограмма сахара — литр самогона. Из клея БФ путем русской смекалки можно было выгнать этиловый спирт, для этого нужен был сверлильный станок — как раз к вопросу о «жертвенном труде»…
Вот они это серьезно? Произведения Ерофеева «культивируют уныние, отчаяние и насмешку над институтами общества и государства, что способствует расколу, а не консолидации граждан». Конечно, нужно веселиться, ходить строем по перекрытому Садовому кольцу, участвовать в автопробегах и крестных ходах, превратить свой мозг в приставку к телевизору — тогда и будет консолидация. И вот тогда-то русский народ начнет отличаться от представителей «деструктивного» Запада.
Примерно так, как у Ерофеева:
«…Глубоко спрятанные, притаившиеся, хищные и перепуганные глаза… Девальвация, безработица, пауперизм… Смотрят исподлобья, с неутихающей заботой и мукой — вот какие глаза в мире чистогана… Зато у моего народа — какие глаза! Они постоянно навыкате, но — никакого напряжения в них. Полное отсутствие всякого смысла — но зато какая мощь! (какая духовная мощь!) эти глаза не продадут. Ничего не продадут и ничего не купят. Что бы ни случилось с моей страной, во дни сомнений, во дни тягостных раздумий, в годину любых испытаний и бедствий — эти глаза не сморгнут. Им все божья роса…»
Впрочем, есть в претензиях Владимирской епархии к писателю зерно правды. В пятом пункте своего доноса на покойного товарищи пишут:
«Отсутствие нравственного идеала. Все произведения пронизаны идеей бесцельности, тщетности и экзистенциального тупика. В них полностью отсутствует какой-либо положительный или нравственный идеал, надежда на спасение и преображение, что противоречит основам христианского мировоззрения, лежащего в основе нашей культуры».
Так писали полвека назад о произведениях буржуазной литературы. Только вместо христианского мировоззрения было марксистско-ленинское.
Наша церковь вслед за Министерством иностранных дел выучила богатое слово «экзистенциальный». Ибо «положительная» цель, которая ничто, а движение к ней — все, это «экзистенциальная битва с Западом». Очень-очень нравственная цель, ведущая к спасению, когда-нибудь там, за горизонтом. Примерно так же выглядел коммунизм в период Веничкиных блужданий по дорогам, каждая из которых ведет к Курскому вокзалу, а не к храму.
Три с половиной года идет то, что идет. И если считать школьными основами христианства десять заповедей, то наших официозных церковников трудно заподозрить в строгом следовании им.
Все это старая национал-имперская Русская идея, основанная на глубоко архаичных представлениях о мессианстве русского народа в том виде, в каком он существует в пропагандистских речах, докладах и доносах.
Как раз лирический герой Ерофеева и утверждал те самые христианские ценности. Только они не замечены епархиальными читателями. Это ценность маленького человека, она называется — жизнь: «…о, если бы весь мир, если бы каждый в мире был бы, как я сейчас, тих и боязлив и был бы так же ни в чем не уверен: ни в себе, ни в серьезности своего места под небом — как хорошо было бы! Никаких энтузиастов, никаких подвигов, никакой одержимости! — всеобщее малодушие. Я согласился бы жить на земле целую вечность, если бы мне прежде показали уголок, где не всегда есть место подвигам».