«Он больше не вернется в Союз, а изобретения скроет»

Жизнь и дело академика Петра Леонидовича Капицы в стране победившего социализма

ИЗ ПИСЬМА
21 сентября 1934 года Сталин пишет Кагановичу и Куйбышеву:

«Капицу можно не арестовывать формально, но нужно обязательно задержать его в СССР и не выпускать в Англию на основании известного закона о невозвращенцах. Это будет нечто вроде домашнего ареста. Потом увидим».

С 1921 года, совсем молодой, он в Англии, любимый ученик и друг великого Резерфорда, создатель и директор Мондовской лаборатории. В 1934-м Капица приехал в Москву на Менделеевский съезд.

Кстати, еще в 1929 году тесть Капицы, академик-кораблестроитель Крылов, предостерегал зятя от поездок в СССР: «Положение сейчас таково, что никаким гарантиям того, что Вас по истечении некоторого срока выпустят обратно, доверять нельзя. Приехав однажды в СССР, Вы рискуете остаться там навсегда».

Каких-либо претензий родина предъявить Капице не могла. Каганович и Куйбышев предложили задержать его как «неотбывшего воинскую повинность». Потому что «есть все основания думать, что он больше не вернется в Союз, а изобретения скроет».

Постпреду СССР в Лондоне Майскому предложили объяснить англичанам, что страна, затратившая деньги на подготовку ученого, выучившая его, просто не может допустить, чтобы этот ученый работал на кого-то другого. Между прочим, выучила и поставила Капицу на ноги еще царская Россия.

Жена с детьми оставалась за границей, ее вытаскивать оттуда пришлось долго. Кроме того, надо было еще придумать, чем Капицу занять на Родине. Без лаборатории, без оборудования, без учеников…

Ничего, решили в Москве: приборы необходимые Капица придумает и сделает еще раз, людей наберет новых, институт мы для него построим.

«Случай Капицы» совершенно особенный в истории страны, как совершенно особенным был и сам Петр Леонидович.

Среди прочего он постоянно демонстрировал уже изжитое в СССР (впрочем, всегда и всюду — редкое) чувство собственного достоинства, уважение к себе и своей работе, готовность защищать все это на любом уровне. Что здесь было врожденными чертами характера, что оказалось приобретенным за годы пребывания в античеловеческом капиталистическом обществе — можно спорить.

Но писем, которые он постоянно направлял первым лицам страны, эти лица не получали никогда.

ИЗ ПИСЬМА
Председателю Совнаркома В. Молотову — 7 мая 1935 года:

«Товарищ Межлаук просил меня выступить с заявлением, что я предпочитаю научную работу здесь, в Союзе. Этого я, к сожалению, в данный момент сделать не могу. Причину этого я и хотел бы изложить Вам в этом письме. Главная причина в том, что меня поставили в такие условия, в которых я чувствую себя очень плохо, как я уже несколько раз говорил тов. Межлауку».

Наконец, Капице «позволили» самому связаться с Англией. И там пошли на то, чтобы передать в СССР оборудование его лаборатории и даже позволить двум его ассистентам год проработать с «интернированным» шефом!

ИЗ ПИСЬМА
Сталину — 1 декабря 1935 года:

«Мне передали, что вчера сенатом Кембриджского университета окончательно утверждена передача моей лаборатории Союзу и отправка оборудования начнется в ближайшие дни. Теперь, когда мне предстоит продолжать мою научную работу в своей стране, мне очень хочется, чтобы моя работа здесь была наиболее производительной и не менее успешной, чем она была в Кембридже. Я вам пишу это письмо, так как искренне боюсь, что при создавшихся условиях этого быть не может. <…>

Когда более года тому назад меня неожиданно задержали и резко прервали в очень интересном месте мою научную работу, мне было очень тяжело. Потом стали обращаться со мной очень скверно, и эти месяцы в Союзе были самыми тяжелыми в моей жизни. Если я вижу смысл в перенесении моей работы сюда, то я до сих пор не могу понять, для чего нужно было так жестоко обращаться со мной. <…>

Меня, по-видимому, заподозрили в чем-то нехорошем, никогда мне не говорили — в чем, но отношение было самое недоброжелательное и недоверчивое.

Все это, конечно, глубоко меня обижало, так как мне казалось, что ко мне должны были относиться совсем иначе. Ведь я же оставался в течение 13 лет верным гражданином СССР, хотя и занимал в Англии одно из самых видных ученых положений и мог, как мне часто говорили, натурализоваться и выиграть еще больше. <…>».

Как строили ему обещанный институт (знаменитый Институт физических проблем), отдельная сказка. «Манией грандиозо я не страдаю, все делается в маленьком масштабе. Ведь мой институт чуть не самый маленький в Союзе. Ведь это же не Магнитогорск, не Кузнецк, не Днепрострой, ведь всего нужно несколько десятков маляров, штукатуров, плотников».

Строили, как и все остальное в СССР, неряшливо, нарушая все сроки и обязательства. При сдаче насчитали 183 недоделки, на многочисленных совещаниях Капице откровенно хамили. Все бы, конечно, строителям сошло с рук, но заказчиком оказался человек, безнадежно «испорченный заграницей», и с рук не сошло: в переписку по поводу строительства крохотного, в сущности, здания были вовлечены первые лица страны. В результате — построили.

ИЗ ПИСЬМА
Председателю Госплана, зам. Председателя Совнаркома В. Межлауку — 25 апреля 1936 года:

«Но кто ответственен за строителей? Я лично затратил массу сил, но ничего не получилось. Я обр

ащался к Вам, результат тот же. В чем же тут дело? Скажите мне вообще, как Вы рисуете себе тот механизм в Союзе, который может заставить строителя соблюдать сроки?

Я уже почти два года оторван от моей научной работы. Кажется, чего проще построить лабораторию и [жилой] корпус для научных работников. Ведь это же для государства крупинка. <…>

Вот Вам картина того, что происходит. Представьте себе, что Вы увидели у соседа скрипку. Вы нашли возможность ее у него отнять. И что же Вы делаете вместо того, чтобы играть на ней? Вы в продолжение двух лет забиваете ею в каменную стену гвозди. Скрипку-то Вы силой отняли, а играть не умеете даже «Чижика».

Он писал властям очень обидные слова (например, про «Чижика»), но он не играл в обиженного, в правдоискателя. Он обращался к ним как к равным. Они к этому, повторяю, не привыкли.

ИЗ ПИСЬМА
В. Межлауку — 27 апреля 1936 года:

«Мне тов. Стецкая (помощник Капицы; одно из немногих счастливо угаданных сверху назначений. — П. Г.) сказала, что Вы ей передали, что Вы обиделись на мое письмо, что Вы считаете, что так писать нельзя, и хотите, чтобы я от него отказался.

Мне жаль, что Вы так отнеслись к этому письму, так как я считаю, что ничего плохого не написал и меньше всего у меня было желания обижать Вас <…>».

Впоследствии (судя по переписке) отношения с Межлауком наладились. Но в 1938-м Межлаука расстреляли.

Капица объясняет Гринько, наркому финансов:

«…Первое и главное — это то, что институт не является производственным учреждением, он не имеет настоящего баланса, т. е. он только тратит, но те ценности, которые он производит, являясь духовными ценностями, точному учету не поддаются… Учитывать ценность научной работы так же нелепо и никчемно, как учитывать расходы по краскам, полотну, кистям, моделям, этюдам и пр. для картины художника. Если картина плохая, то, конечно, это выброшенные деньги. Если это произведение Рафаэля, то кому интересно знать, сколько было истрачено на белила или как он расплачивался со своими моделями. Главная ценность — это творческая сила, способность художника. А как ее оценить рублями?»

Поражает настойчивость, с которой Капица пытается сеять «разумное, доброе, вечное», на самых, казалось бы, малоприспособленных почвах.

С Гринько он тоже не успел; в 1937-м нарком был арестован, обвинен в «троцкизме, сотрудничестве с немецкой, итальянской, японской и американской разведками, подготовке убийства Сталина и Ежова и других членов правительства».

В последнем слове на открытом («бухаринском») процессе нарком Гринько заявил: «Я смею сказать о моей радости по поводу того, что наш злодейский заговор раскрыт и предотвращены те неслыханные беды, которые мы готовили».

Был расстрелян 15 марта 1938 года. Реабилитирован.

ИЗ ПИСЕМ

Э. Резерфорду — 19 октября 1936 года:

«Сомневаюсь, чтобы мне было разрешено выезжать в скором времени, и если бы только у меня была малейшая надежда на то, что в один прекрасный день Вы могли бы навестить меня здесь (это можно было бы устроить как сугубо личный визит), — это было бы здорово. Я все еще чувствую себя наполовину пленником из-за того, что лишен возможности путешествовать за границу, чтобы видеть мир, осматривать лаборатории; это большое лишение, оно, несомненно, приведет в конечном счете к сужению моих знаний и способностей <…>».

В. Межлауку — 12 февраля 1937 года:

«Меня тут в Ленинграде очень взволновало известие, что вчера арестовали физика В.А. Фока. Я его считаю нашим самым способным физиком-теоретиком, его работы по приближенным методам интегрирования волновых уравнений современной электродинамики считаются классическими, их знают сейчас всюду, они вошли в курсы. Он еще молод (38 лет). Это совсем оторванный от жизни человек благодаря своей почти полной глухоте. Вся его жизнь в упорной работе над научными проблемами. Я не могу себе представить, что такой человек мог совершить крупное преступление. Тут, должно быть, ошибка.

Говорят, его привлекли в связи с каким-то крупным вредительством, получившимся в результате недобросовестно проведенной геологической электроразведки. Фок дал какие-то теоретические формулы. Конечно, возможно, что люди их неправильно использовали, но мне кажется совсем невероятным, чтобы Фок намеренно дал неправильную теорию. Не потому, что это очень легко установить, а потому, что Фок чересчур крупный ученый, чтобы это делать. Видите ли, это как большой музыкант, он не может фальшивить, т.к. первым делом это будет резать слух и терзать его собственные уши. Эти все соображения заставляют меня заключить, что 99 из 100, что это ошибка — с арестом Фока. А если это так, то это вызовет целый ряд самых грустных последствий для советской науки.

Говорят, кроме Фока, еще несколько месяцев тому назад было арестовано по этому же делу очень много ученых-теоретиков. Так их много арестовано, что в университете даже некому на физико-математическом факультете некоторые курсы читать. Этих людей я почти никого не знаю, и ни один из этих ученых не такого порядка, как Фок, поэтому я не могу так определенно чувствовать, как в его случае. Хотелось бы надеяться, что следствие НКВД покажет, что большинство из них непричастны к каким-либо злодействам, но и тогда у всех неправильно привлеченных останется тяжелый осадок.

Я так волнуюсь, что написал, правда, очень кратко, тов. Сталину о Фоке. Иначе я буду чувствовать, что я не сделал все, что могу, чтобы предотвратить, как мне кажется, большую ошибку».

Фока отпускают!

Владимир Александрович Фок — советский физик-теоретик, автор основополагающих трудов по квантовой теории поля, квантовой электродинамике, квантовой механике и общей теории относительности. Академик (1939), Герой Социалистического Труда. Номинант на Нобелевскую премию по физике.

ИЗ ПИСЬМА
Сталину — 28 апреля 1938 года:

«Сегодня утром арестовали научного сотрудника Института Л.Д. Ландау. Несмотря на свои 29 лет, он вместе с Фоком — самые крупные физики-теоретики у нас в Союзе. Его работы по магнетизму и по квантовой теории часто цитируются как в нашей, так и в заграничной научной литературе. Только в прошлом году он опубликовал одну замечательную работу, где первый указал на новый источник энергии звездного лучеиспускания. Этой работой дается возможное решение: «почему энергия солнца и звезд не уменьшается заметно со временем и до сих пор не истощилась». Большое будущее этих идей Ландау признают Бор и другие ведущие ученые.

Нет сомнения, что утрата Ландау как ученого для нашего Института, как и для советской, так и для мировой науки, не пройдет незаметно и будет сильно чувствоваться. Очень прошу Вас, ввиду его исключительной талантливости, дать соответствующие указания, чтобы к его делу отнеслись очень внимательно. Также, мне кажется, следует учесть характер Ландау, который, попросту говоря, скверный. Он задира и забияка, любит искать у других ошибки и, когда находит их, в особенности у важных старцев, вроде наших академиков, то начинает непочтительно дразнить. Этим он нажил много врагов.

У нас в институте с ним было нелегко, хотя он поддавался уговорам и становился лучше. Я прощал ему его выходки ввиду его исключительной даровитости. Но при всех своих недостатках в характере, мне очень трудно поверить, что Ландау был способен на что-то нечестное».

Но, видно, уж очень виноват был Ландау, и Капице пришлось еще несколько раз обращаться к небожителям.

ИЗ ПИСЬМА
В. Молотову — 6 апреля 1939 года:

«У нас в Союзе той областью теории, которая мне нужна, владел в полном совершенстве Ландау, но беда в том, что он уже год как арестован. Я все надеялся, что его отпустят, так как я должен прямо сказать, что не могу поверить, что Ландау государственный преступник. Я не верю этому потому, что такой блестящий и талантливый молодой ученый, как Ландау, который, несмотря на свои 30 лет, завоевал европейское имя. Правда, у Ландау очень резкий язык, и, злоупотребляя им, при своем уме, он нажил много врагов, которые всегда рады ему сделать неприятность. Но, при весьма его плохом характере, с которым и мне приходилось считаться, я никогда не замечал за ним каких-либо нечестных поступков.

Конечно, говоря все это, я вмешиваюсь не в свое дело, так как это область компетенции НКВД. Но все же я думаю, что я должен отметить следующее как ненормальное: Ландау год как сидит, а следствие еще не закончено, срок для следствия ненормально длинный».

Капицу вызывают на Лубянку, и заместители Берии Меркулов и Кобулов предлагают ему познакомиться с многотомным делом Ландау. «Нет, — говорит Капица, — я этого делать не буду. Я не вижу мотивов преступления». К такому языку помощники Берии не привыкли; своим отказом познакомиться с результатом их труда Капица ставил под сомнение все показания Ландау, выбитые из него следователями.

Ландау отпускают, взяв с Капицы расписку, что он берет на себя за Ландау полную ответственность.

Сейчас мы знаем Льва Давидовича Ландау как одного из величайших физиков ХХ века. Академика. Нобелевского лауреата 1962 года.

ИЗ ПИСЬМА
Маленкову — 23 марта 1944 года:

«Я очень бы Вас просил дать указания работникам Вашего аппарата о следующем.

Подгонять меня лично в работе не надо, и я всю свою жизнь никому не позволял это. Мне думается, что работникам ЦК следует относиться к ученому с должным и искренним почтением, а не снисходительно-любезно-покровительственно, как они обычно делают. От такого обращения у меня все нутро воротит».

Капица словно забыл, что живет в стране, построенной на сплошном вранье и самовосхвалении. И позволяет себе писать прямым текстом — и кому! Причем сам себя не боится именовать космополитом!

ИЗ ПИСЬМА
Сталину — 14 марта 1945 года:

«Вот прошло 27 лет после революции, мы много построили, много освоили, а как мало своего крупного мы внесли в технику! Лично я могу назвать только одно крупное наше достижение — это синтетический каучук. Это достижение действительно мирового масштаба, тут мы были вначале впереди, но, к сожалению, сегодня нас уже обогнали и Америка, и Германия. Но как мало мы сами чувствовали и чувствуем значение этого крупнейшего достижения. Академик Лебедев, пионер и создатель, должен был бы быть национальным героем, а он после поездки в жестком вагоне схватил сыпной тиф и умер в 1934 г. Это позорнейший для нас случай. Нужно тут прямо сказать, что в капиталистической стране, если Лебедев погиб бы, то, вероятно, в своем салон-вагоне и при крушении своего поезда. Это не случайность, это показывает только то, что мы не чувствуем еще необходимости в людях, делающих новую технику. Их история у нас всегда одна — это Левша Лескова. Отчасти, может быть, это просто потому, что гения народного у нас уйма, поэтому мы так по-хамски с ним обращаемся.

За эти 27 лет капиталистические страны дали по моему подсчету около двадцати фундаментально новых направлений развития техники, по силе равной нашему синтетическому каучуку. Я отношу к ним, например, синтетическое горючее, пластмассы (плексиглас и пр.), турбину внутреннего горения, телевидение, сверхтвердые сплавы (карбид вольфрама), ракетные самолеты и пр. А мы дали всего одно».

Капица, невзирая ни на что (включая зависть и недоброжелательство коллег), добивается огромных успехов. Внедрена в производство разработанная им кислородная криогенная установка. По его предложению 8 мая 1943 года создается Главное управление по кислороду при СНК СССР (начальником Главкислорода назначен Петр Капица). В 1945 году он получил звание Героя Социалистического Труда и две Сталинские премии I степени. Его включили в состав Особого Комитета и Технического Совета по атомной бомбе.

ИЗ ПИСЬМА
Сталину — 3 октября 1945 года:

«Товарища Берия мало заботит репутация наших ученых (твое, дескать, дело изобретать, исследовать, а зачем тебе репутация). Теперь, столкнувшись с тов. Берия по Особому Комитету, я особенно ясно почувствовал недопустимость его отношения к ученым.

Когда он меня привлекал к работе, он просто приказал своему секретарю вызвать меня к себе. (Когда Витте, министр финансов, привлекал Менделеева к работе в Палате Мер и Весов, он сам приехал к Дмитрию Ивановичу.) 28 сентября я был у тов. Берия в кабинете; когда он решил, что пора кончать разговор, он сунул мне руку, говоря: «Ну, до свидания». Ведь это не только мелочи, а знаки внешних проявлений уважения к человеку, к ученому. Внешними проявлениями мы передаем друг другу мысли».

ИЗ ПИСЬМА
Сталину — 25 ноября 1945 года:

«Почти четыре месяца я заседаю и активно принимаю участие в работе Особого Комитета и Технического Совета по атомной бомбе (А. Б.). В организации работы по А. Б., мне кажется, есть много ненормального. Во всяком случае, то, что делается сейчас, не есть кратчайший и наиболее дешевый путь к ее созданию.

Товарищ Ванников и другие из Техсовета мне напоминают того гражданина из анекдота, который, не веря врачам, пил в Ессентуках все минеральные воды подряд в надежде, что одна из них поможет.

Товарищи Берия, Маленков, Вознесенский ведут себя в Особом Комитете как сверхчеловеки. В особенности тов. Берия. Правда, у него дирижерская палочка в руках. Это неплохо, но вслед за ним первую скрипку все же должен играть ученый. Ведь скрипка дает тон всему оркестру. У тов. Берия основная слабость в том, что дирижер должен не только махать палочкой, но и понимать партитуру. С этим у Берия слабо. <…>

Я ему прямо говорю: «Вы не понимаете физику, дайте нам, ученым, судить об этих вопросах», на что он мне возражает, что я ничего в людях не понимаю. Вообще наши диалоги не особенно любезны. Я ему предлагал учить его физике, приезжать ко мне в институт. Ведь, например, не надо самому быть художником, чтобы понимать толк в картинах. <…>

Берия, если бы не был так ленив, то, поработав, с его способностями и «знанием людей», несомненно, мог бы потом разбираться в творческих процессах у людей науки и техники, чтобы стать первоклассным дирижером оркестра А. Б. Но для этого нужно работать, а черкать карандашом по проектам постановлений в председательском кресле — это еще не значит руководить проблемой.

У меня с Берия совсем ничего не получается. Его отношение к ученым, как я уже писал, мне совсем не по нутру. Например, он хотел меня видеть, за эти две недели он назначал мне прием 9 раз — и день и час, но разговор так и не состоялся, так как он его все отменял, по-видимому, он это делал, чтобы меня как-то дразнить, не могу же я предположить, что он так не умеет располагать своим временем, что на протяжении двух недель не мог сообразить, когда у него есть свободное время.

При создавшихся условиях работы я никакой пользы от своего присутствия в Особом Комитете и Техническом Совете не вижу. <…>

P. S. Мне хотелось бы, чтобы тов. Берия познакомился с этим письмом, ведь это не донос, а полезная критика. Я бы сам ему все это сказал, да увидеться с ним очень хлопотно».

Он их НИКОГО не боялся, в этом все и дело. Не демонстрировал храбрость, просто — не боялся.

П. Рубинин, в течение 39 лет бессменный референт Капицы, писал: «Как рассказал мне однажды Петр Леонидович, ему в институт позвонил сам Берия. «Товарищ Сталин показал мне ваше письмо. Надо поговорить. Приезжайте». «Мне говорить не о чем, — ответил Капица. — Если вам нужно со мной поговорить, то приезжайте ко мне в институт». И повесил трубку. И Берия приехал! И привез с собой великолепный подарок — богато инкрустированную тульскую двустволку».

Наконец Сталин преодолел свою необъяснимую снисходительность, и Капицу со всех постов погнали. Он продолжал заниматься научной работой с двумя сыновьями вместо ассистентов у себя на даче, оборудовав под лабораторию сторожку («изба физических проблем»). Опыт пригодился: оба стали хорошими учеными.

ИЗ ПИСЬМА
Из письма С. Вавилову, президенту АН СССР, — 28 декабря 1949 года:

«Я получил Ваше письмо от 30 сентября с.г., в котором Президиум Академии наук просит меня сообщить причину неявки на заседание 17.IX и в дальнейшем в случае невозможности прибыть на заседание Общего Собрания заблаговременно об этом сообщать ему.

Я думаю, что чисто по-человечески Вы должны понять, что после того, как в 1946 г. меня сняли решительно со всех занимаемых мною должностей и, самое главное, как ученого лишили возможности научно работать в тех областях физики, как низкие температуры, сильные магнитные поля, жидкий гелий и пр., где мои работы были в полном разгаре и где мои достижения и открытия получили уже широкое признание, и после более чем трех лет, как меня все еще продолжают лишать возможности научно работать — вряд ли мое душевное состояние может быть нормальным. Ведь это то же самое, что лишать музыканта музыкального инструмента, художника оставлять без красок и кистей или писателя — без карандаша и бумаги».

ИЗ ПИСЬМА

Секретарю ЦК ВКП(б) Г. Маленкову — 25 июня 1950 года:

«После двух лет работы я получил от проректора МГУ (ак. Христиановича) письмо, что за непосещение собрания в честь семидесятилетия товарища Сталина я буду уволен, мое письменное объяснение, почему я не мог быть, было признано неубедительным, и в том же месяце меня уволили».

Тогда же Капицу изгнали из МФТИ, созданного при его участии.

…А в 1953 году умер Сталин.

Будем справедливы. В виде исключения судьба Капицы при Сталине сложилась удивительно благополучно: остался жив, даже не сидел ни разу. После смерти вождя он в 1959 году был удостоен Большой золотой медали имени Ломоносова — высшей награды советской Академии наук. К своему 80-летию в 1974 году получил вторую Звезду Героя Соцтруда, был кавалером шести орденов Ленина. В 1978 году его наконец «настигла» Нобелевская премия по физике.

***

Википедия приводит 50 фамилий физиков, подвергшихся репрессиям в СССР.

• В 1933 году арестован и в 1935 году казнен Сергей Иванович Дружинин — специалист в области строительной механики и сопротивления материалов, член-корреспондент АН СССР.

• 22 августа 1936 года арестован по обвинению в участии в контрреволюционной террористической организации и подготовке террористических актов физик Борис Михайлович Гессен, член-корреспондент АН СССР. Расстрелян 20 декабря 1936 года.

• 26 декабря 1936 года арестован Виктор Григорьевич Глушков, специалист в области гидротехники и гидродинамики, член-корреспондент АН СССР, академик ВАСХНИЛ. Расстрелян 23 мая 1937 года.

• 6 августа 1937 года арестован физик Лев Васильевич Шубников. Расстрелян 10 ноября 1937-го.

• 8 февраля 1938 года арестован и уже 8 июля расстрелянАлександр Александрович Саткевич — видный ученый в области гидро-, аэро- и термодинамики, членкор АН СССР, начальник Военно-инженерной академии РККА, бывший генерал-лейтенант царской армии.

• 18 февраля 1938 года расстрелян Матвей Петрович Бронштейн, доктор наук, одна из несбывшихся надежд отечественной физики.

• 9 марта 1938 года арестован и 28 мая того же года расстрелян Ганс Густав Адольф Гельман— физик-теоретик, пионер квантовой химии.

• 4 сентября 1941 года арестованАлександр Филиппович Вальтер, член-корреспондент АН СССР, доктор физических наук. Погиб 8 октября 1941 года во время этапирования в Новосибирск «для дальнейшего ведения следствия и содержания под стражей».