В Шведском королевстве - Троицкий вариант — Наука
Публикуем новую главу из будущей книги Михаила Михайлова «Как я был ученым» 1.
В моей деятельности на посту секретаря комитета комсомола института были, разумеется, и полезные моменты. В эти годы меня ввели в закрытый ученый совет и, как правило, приглашали на заседания «большого» совета института. Став «начальником молодежи», я, естественно, с интересом их посещал, как и разные другие совещания.
Они проходили в прекрасном, очень удобном конференц-зале в главном здании института. Поскольку наш отдел, как я уже говорил, размещался в отдельной пристройке в глубине двора, то зимой, чтобы туда попасть, надо было одеваться, потом раздеваться и снова одеваться… Мелочь, скажете вы? Но если вы не имели непосредственного отношения к мероприятиям в главном здании, а дел было выше крыши, любая отговорка позволяла остаться на рабочем месте.
Между тем наша группа росла, и работа в ней шла очень успешно. Появлялись стажеры из провинции, из союзных республик, аспиранты. Защитил очень сто́ящую кандидатскую Владислав, успешно работал Джо. Меня избрали старшим научным сотрудником. Накапливался материал для докторской диссертации.
На разных советах, конференциях и совещаниях очень активно выступал Н. Н. Он уже стал членом-корреспондентом Академии наук, и никто не сомневался, что на следующих выборах его изберут академиком, тем более, что одно из министерств, как мне шепнули, готово было добиться выделения персональной вакансии под его кандидатуру. В своих выступлениях он неизменно подчеркивал успехи нашей группы, всегда отмечая, что ее руководительницей является Валентина Сергеевна. Сколько я помню, моя фамилия не прозвучала ни разу. Меня это задевало, конечно, но не очень сильно, поскольку я понимал, что Валентина действительно официально начальствовала над группой, а тащить в выступлениях целую «бороду» сотрудников было просто нескладно. Я осознавал, что народ знал мои открытые работы, а также, видимо, слышал об успехах в закрытой сфере и относился вполне доброжелательно на всех уровнях.
При этом Н. Н. не обделял меня вниманием. Втроем с Валентиной или с глазу на глаз мы часто обсуждали различные повороты исследований. Он охотно договаривался со «смежниками» о проведении испытаний, помогал с оборудованием и реактивами и способствовал привлечению новых кадров.
Методом ударной возгонки
Мощнейшим средством поощрения ученых в те годы были командировки за рубеж. Удивительно, но меня с Валентиной — сотрудников закрытого отдела — он ухитрялся отправлять не только в «страны социалистического лагеря», но и в капстраны. Помимо ЧССР, меня командировали в Восточную Германию и Польшу, а Валентина, кроме ЧССР, ГДР и Польши, несколько раз стажировалась в Швеции. Сам Н. Н. ездил чрезвычайно редко. Но, может, я и ошибаюсь: иногда мы просто знали о том, что он «был в командировке».
Однажды Н. Н. пригласил меня в кабинет и познакомил с Сало Клиновичом — очень видным шведским ученым лет пятидесяти пяти, специалистом в области азотсодержащих соединений. В какой-то мере мы конкурировали с его лабораторией, поэтому он прекрасно знал наши работы, а мы — его исследования. Именно у него несколько раз стажировалась Валентина.
Прадед Сало в свое время эмигрировал из России в Германию, а позднее семья перебралась в Швецию. Никто из его родни, конечно, уже не говорил по-русски, но при удобных случаях, особенно в теплых компаниях советских ученых, Сало мог ввернуть несколько русских слов, обычно связанных с выпивкой, и поразглагольствовать о своих корнях. Он был жизнерадостен, не дурак выпить, снисходительно относился к разнице в идеологиях государств и неизменно демонстрировал непоколебимый ничем конформизм.
Разговор шел на немецком. Шеф предложил интересную программу сотрудничества, включавшую стажировки наших ученых в Лундский университет, где Клинович заведовал кафедрой органической химии. Я понимал, что итогом этой программы станет синтез веществ, нужных нашему отделу целевых энергоемких структур. Сало, конечно, не должен был знать об этом, хотя, возможно, и догадывался. В ходе обсуждения Клинович, однако, не предлагал стажировки своих сотрудников в нашем отделе. Я поначалу удивился этому, но потом сообразил, что, имея давние связи с Н. Н. и слушая его лекции, он всё прекрасно понимал, хотя, разумеется, не знал подробностей. Шеф обещал провести программу через соответствующие каналы «методом ударной возгонки». Сало пригласил нас обоих посетить его лабораторию в любое время. Лучше всего, конечно, после утверждения программы. К концу беседы появилась бутылка коньяка, Сало оживился и не преминул потрясти нас знанием русских алкогольных терминов и преданием о далеком предке, тоже как будто не чуждавшемся спиртного… В общем, давние привязанности двух профессоров реализовались в полной мере.
На «загнивающий» Запад
После ухода шведа Н. Н. спросил:
— Ну что, брат, маханем в Швецию?
— Я, честно говоря, думал, что это просто фигура вежливости.
— Нет-нет, это серьезно. Ты наверняка уже уловил, для чего это нам надо и какие у нас там цели. Свои, конечно. Кроме того, мне шепнули в верхах, что отношения со шведами будут улучшаться, и посоветовали присмотреться к автогиганту SAAB. Я знаю, что в автомобильной промышленности есть несколько узловых чисто химических проблем. Позже я тебе расскажу о них. Кое-что мы можем начать решать прямо сейчас. А если мы завяжемся как следует с Сало, а через него с SAAB, нам цены не будет. Это, брат, не наши внутренние хоздоговора. Это крупное международное сотрудничество.
На этом мы расстались, и, хотя надежда на поездку в Швецию с Н. Н. грела душу, я понимал, что дело это не скорое, зависящее от множества обстоятельств, в том числе даже от настроения клерков. Через месяц в текучке дел я забыл об этом разговоре.
Шеф, однако, оказался «скор на руку» и здесь. Месяца через три он предложил мне быстро оформить документы с тем, чтобы вылететь в Стокгольм через две недели. Разумеется, я выполнил всё, что необходимо, но меня беспокоила проблема языка. В школе и университете я изучал немецкий и прилично знал его, но в английском оказался совершенным бездарем. Хотя у меня сформировался приличный лексический запас, и я свободно прочел, например, «Фиесту» и «Прощай, оружие» Хемингуэя, но на слух английскую речь я воспринимал очень тяжело. Возможно, это был какой-то врожденный недостаток, от которого я не избавился и на старости лет, хотя и объехал с лекциями весь мир. Но что делать? Уж очень хотелось поехать в Швецию, посмотреть разок на «загнивающий» Запад.
Нашу поездку шеф представлял так: мы летим в Стокгольм, там я останавливаюсь на день-два, после чего на поезде следую в Лунд, где в лаборатории Сало стажируюсь почти полгода. Шеф пробудет в столице Швеции около десяти дней, проведет несколько встреч в посольстве и в представительстве SAAB, а также прочтет лекции в одном из университетов. Затем он прибудет в Лунд, пообщается с Сало и руководством университета, прочтет там лекцию, а затем, примерно через неделю, отправится домой. Я знал, что Н. Н. постарается ужать все свои дела до нескольких дней. Дело в том, что в середине года должны будут состояться выборы в Академию наук, и у Н. Н. будет высокая вероятность выбраться в академики. Ради этого стоило не слишком задерживаться у шведов.
Командировка состоялась вскоре после Нового года. Меня провожала жена, мы приехали в аэропорт задолго до регистрации, сидели, болтали, пили кофе, почему-то дорогущий во всех аэропортах, и ждали шефа. Вдруг меня по громкой связи пригласили подойти к информационной стойке.
— Наверно, всё отменяется, — сказал я Ларисе и поплелся к справочной. Я понимал ее чувства. С одной стороны, она, конечно, радовалась за меня и гордилась мною. А с другой, не хотелось расставаться: вот он, родной, рядышком, и всё спокойно.
В информационном центре мне дали телефонограмму из Президиума Академии, в которой говорилось, что Н. Н. задерживается в Москве из-за неотложных дел, а я должен вылететь в Стокгольм и действовать в соответствии с утвержденными инструкциями. Я показал телефонограмму Ларисе. Она обняла меня, всплакнула и пожелала счастливого пути. Я отправился на регистрацию.
Never mind, never mind
В аэропорту Стокгольма меня встретила энергичная женщина восточной наружности — «ошведившаяся» китаянка или вьетнамка (позднее я обнаружил, что в Швеции было полно ассимилировавшегося народа из тех краев). К моему ужасу, в английский язык она вплетала восточный интонационный колорит, так что я не понимал абсолютно ничего. Мой немецкий она не воспринимала. Я только уловил, что ее звали Мия. Она обрушила на меня жуткую смесь звуков и горячо жестикулировала. Я пытался ее успокоить, повторяя «never mind» (по-английски: «ничего», «неважно»), на что она только всплескивала руками и заходилась пуще прежнего. Наконец, я почувствовал, что происходит нечто серьезное, и жестами попросил ее написать ключевое слово. Она даже быстро изобразила предмет ее волнения: оказалось, пропал мой чемодан. Жестами она дала понять, чтобы я не покидал своего места и ждал ее. Я попытался прикинуть, каково мне будет в Швеции без дополнительной одежды, электробритвы, прозрачек для лекции, мелких сувениров… Мия появилась где-то через часик. Она поняла, что общение со мной лучше продолжить в текстовой манере, и написала, что чемодан обнаружен на территории аэропорта, и его доставят в мой отель в течение дня. Постепенно контакт налаживался. Дело совсем пошло на лад, когда я попросил ее высказываться как можно медленнее или даже по слогам. Так я смог понять, что мы поедем в отель на ее автомобиле, а завтра она отведет меня в офис шведской академии, где меня уже ждут.
Наутро Мия подхватила меня в лобби отеля, отвела в офис академии неподалеку, объяснила, что я говорю по-немецки, и исчезла. Был, как сейчас помню, вторник. В помещении находились две женщины и мужчина. Я представился и, глядя на женщин, спросил, кто из них Агнесса. Она должна была снабдить меня деньгами и отправить в Лунд. Они переглянулись и с интересом посмотрели на меня. Наконец мужчина дал понять, что Агнесса будет только в понедельник. Я озадаченно оглядел их и осторожно объяснил, что по утвержденной программе должен отправиться в Лунд. Слово «программа» ничуть не мобилизовало сотрудников шведского офиса.
— А куда вам торопиться? — удивился мужчина. — У вас же еще полгода впереди. Вы раньше в Швеции не были, в отель вас вселили. Поживите в Стокгольме, здесь есть что посмотреть. А в понедельник появится Агнесса и отправит вас на стажировку. Не торопитесь. Мы, шведы, не любим суеты.
— Но у меня же нет денег!
— Это поправимо. Мы вам сейчас дадим кое-что, а уж потом вы с Агнессой окончательно рассчитаетесь.
— Но меня же ждут в Лунде!
— Не беспокойтесь. В Лунде пока ждут не вас, а звонка о том, когда вы прибудете. Не думаю, что они там всё побросали в ожидании вашего появления, простите.
А что? Мне понравился этот вариант, и я согласился дожидаться Агнессы. Мне выдали кроны на недельное существование, и я отправился бродить по Стокгольму.
Упоение Стокгольмом
Отель, в котором мы должны были жить с Н. Н. и куда меня привезла Мия, был зашибенный. Не припомню отеля такого класса в Европе среди тех, которые мне позднее заказывали уже как профессору и лектору. В более роскошных отелях я жил только в США. Ресторан ошарашил обилием съестного, разнообразием соков и фруктов, о существовании которых я даже не подозревал. Я вставал в семь утра, быстренько приводил себя в порядок и спускался в ресторан. Там я пробовал различные соки и фрукты, затем выскакивал на улицу, часика полтора знакомился с архитектурой центральной части столицы, а потом возвращался в отель и спокойно завтракал, стараясь порадовать себя чем-нибудь подиковиннее.
Читатель, возможно, удивится такому интересу 35-летнего мужчины к еде. Но судите сами: в детстве и ранней юности — диетическая пища из-за болезни отца, а затем девять лет общежитий с сосисками, сардельками, пельменями, скромные институтские столовые. Это и развило во мне несколько гипертрофированное любопытство к съестному.
Всё это время, однако, мне на давал покоя вопрос, как я угодил в отель такого класса. Понятно, что номер в роскошном отеле заказали для Н. Н., но как туда допустили меня? Так или иначе, я упивался Стокгольмом. Вечерами шлялся по центру, бродил из музея в музей, даже забрел в королевский дворец и чуть было не записался на встречу с монархом — тогда это было просто. Но я представил себе ощущения Нины Петровны, начальницы нашего секретного отдела, получившей по спецканалам информацию о том, что старший научный сотрудник М. М. Михайлов с допуском к документам по второй форме имел аудиенцию с королем Швеции Карлом XVI Густавом. Это было бы явным перебором. Я решил не беспокоить монарха.
Дня через три я, наконец, понял, почему нахожусь в этом неподобающем мне по статусу отеле. Просто у меня был маленький номер без окон и рядом с лифтом. По-видимому, раньше это была каморка служащего-лифтера. Но поскольку я уходил ранним утром, а появлялся глубокой ночью, то грохота лифта не слышал. Я вполне удовлетворился, установив истину, а вопросы престижа меня в те годы не волновали.
Через неделю моего пребывания в Стокгольме я встретился с Агнессой. Она дала мне деньги, билет в Лунд и наказала Мии отвезти меня на вокзал. Там, усадив меня за столик и угостив кофе, шведка с восточными корнями стала рисовать железнодорожные пути, прямоугольник поезда, кружок какой-то станции и ответвление в сторону бόльшего кружка — Лунда. Она обводила маленький кружок, затушевывала его, выбегала из него указательным и средним пальчиками до тех пор, пока я не понял, что это станция пересадки. Убедившись в том, что я не безнадежен, Мия усадила меня в купе и, выдохнув, попрощалась. К тому моменту мы почти полюбили друг друга.
Коллоквиумы без стаканов
Сало встретил меня на вокзале и отвез в университетский кампус, где мне уже была приготовлена комната. На следующее утро он показал мне лабораторное помещение, где мне предстояло провести почти полгода, познакомил с сотрудниками и провел по зданию химического факультета, продемонстрировав библиотеку, хранилище реактивов, конференц-зал, отдел физико-химических методов и т. д. Вечером я рассказывал на кафедре о собственных исследованиях. Это, пожалуй, нельзя даже назвать лекцией, поскольку бо́льшую часть нашей встречи составили вопросы, ответы на них, обсуждения свойств соединений, доказательства их строения и т. п. Шведы, славившиеся своим хладнокровием, подбегали к доске, рисовали структуры, схемы механизмов реакций, предлагали собственные гипотезы… Я был очень доволен беседой, почувствовал себя «среди своих», а главное, убедился, что с этими профессионалами у меня будут надежные рабочие отношения. Так и получилось.
Сало относился ко мне исключительно предупредительно, даже по-дружески. На его «саабе» мы объехали по уик-эндам весь юг Швеции, он познакомил меня с местными научными сотрудниками, профессорами, с частью которых я сохраняю связи и поныне. Профессор Клинович очень ценил добрые отношения с нашими химиками. У него была добротная, но несколько старомодная химия. В связи с этим его не очень охотно приглашали с выступлениями на всевозможные форумы на Западе, что его, по-видимому, задевало. Зато в СССР он, известный пацифист и конформист, не вызывал идиосинкразии у властей и был всегда желанным гостем. Его имя на внутренних конференциях автоматически делало их «международными» или «с международным участием». Это был глубоко порядочный, исключительно воспитанный и симпатичный человек. Я очень ценил теплые отношения с ним.
Моя работа на его кафедре шла успешно. Я вкалывал в охотку, как в лучшие годы в аспирантуре. Сильно помогало то, что здесь быстро выполнялись анализы, нужные реактивы поставлялись через пару дней, в библиотеке был избыток научных журналов, разрешалось самим пользоваться множительной техникой и т. д. Со всем этим у нас на родине были, к сожалению, сложности.
Помимо ежемесячных стационарных семинаров, Сало проводил по пятницам на кафедре так называемые пивные коллоквиумы. Закупались маленькие бутылки пива или безалкогольных напитков, и народ поглощал их «из горла», без всяких стаканов. С некоторой эмоциональностью после толики пива, не переходившей, впрочем, границы уважения друг к другу, обсуждались многочисленные химические проблемы. Не скрою, я просто купался в этой атмосфере и рассчитывал в ней просуществовать еще почти четыре месяца.
Возвращение раньше срока
Но однажды в нашу лабораторную комнату почти вбежал запыхавшийся Сало и позвал в свой кабинет. Звонила Валентина. Примчавшись и схватив трубку, я сквозь шипение и скрежет едва расслышал голос своей руководительницы, которая просила меня прервать стажировку и вернуться в Москву. Больше она ничего не сказала, но всё и так стало ясно. Меня приглашают принять участие в избирательной компании шефа, помочь во множестве организационных мероприятий.
— Это будет дьявольски интересно, — подумал я. — Посмотреть изнутри на всю эту механику выборов в члены Академии наук. Великой Академии, в которой тогда работали уже увенчанные лаврами и будущие лауреаты Нобелевской премии Семёнов, Капица, Ландау, Басов, Прохоров, Тамм, Черенков, Гинзбург…
Я объяснил ситуацию Клиновичу. Она была непростой. По тем временам чтобы прервать зарубежную командировку, нужно было согласовать это с целым сонмом наших и шведских организаций. Кроме того, я должен был вернуть деньги, выданные мне на оставшиеся почти четыре месяца, бо́льшую часть которых я уже потратил на всевозможные подарки и одежду для жены и ребятишек. Конечно, оставался альтернативный вариант — извиниться и продолжить стажировку.
Клинович долго барабанил пальцами по столу и, наконец, вымолвил:
— Хорошо, Майкл, попробуем. Я беру на себя шведскую академию. Уверен, что мне удастся их уговорить без конфликта. Что касается денег, то не беспокойся, я их погашу, а ты вернешь мне эту сумму рублями, когда я появлюсь в Москве. Дадим телеграмму Валентине, что мы ждем разрешения на завершение стажировки с советской стороны.
Мы так и сделали. У меня в голове, конечно, была полная каша. С одной стороны, интересно было принять участие в выборной компании шефа. Но, честно говоря, жалко было бросать так удачно начавшееся исследование. Здесь у меня уже появились приятели, и я ценил абсолютно свободную, раскованную атмосферу пивных коллоквиумов с неожиданными, интересными зигзагами идей, поездки с Сало по югу Швеции, да мало ли еще что!
Через пару дней Сало торжественно объявил, что со шведской стороны препон к отъезду нет. Он был явно доволен и, конечно, надеялся на успешное избрание Н. Н. в академики. Это дало бы ему мощнейшую поддержку в Советском Союзе, гарантирующую успешное сотрудничество, контракты, поездки, участие во всевозможных форумах…
К нашему удивлению, уже на следующий день Сало получил факс из Стокгольма: согласие советской стороны на завершение стажировки М. М. Михайлова.
Проводили меня шведы весьма вдохновенно. Пили «Столичную» и «Абсолют», оценивали с разных ракурсов битву при Полтаве, кажется, выпивали как за победителя, так и за побежденного, но твердо помню, что последний тост был за мир во всем мире.
Далее я проделал весь путь в обратном порядке и встретился с Мией. Мы расцеловались, она отвезла меня в мою светелку в отеле, которой, похоже, никто, кроме меня, никогда не пользовался, а на следующий день проводила в Москву.
* * *
Из аэропорта я сразу же, не заезжая домой, кинулся на такси в институт и, оставив чемодан на вахте, отправился в кабинет шефа. Он оказался заперт, и я поднялся в комнату Валентины Сергеевны. Постучал, вошел и увидел стоявшую вполоборота женщину в широкополой шляпе и темном одеянии. Самым удивительным выглядело то, что на ней были большие темные очки, которые вместе со шляпой почти закрывали лицо. Женщина повернулась ко мне, сняла очки, и я увидел заплаканные глаза Валентины.
Фотографии Стокгольма —
Елены Савицкой