«Людей здесь не будет»
Фрагмент книги Дмитрия Дурнева «Дом на линии огня» — о том, как Донбасс из-за войны постепенно превращается в зону техногенной катастрофы
Осенью в издательстве «Медузы» вышла книга «Дом на линии огня» донецкого журналиста Дмитрия Дурнева. Она рассказывает о том, как Донбасс за несколько десятилетий превратился из одного из самых богатых регионов Украины в разоренную «новую территорию» России. Одна из глав книги, «Объект „Клюваж“», посвящена экологической ситуации в регионе, которая и до войны была сложной, а в ходе конфликта стала катастрофической. «Медуза» публикует фрагмент этой главы с незначительными сокращениями.
Мы подготовили книгу «Дом на линии огня» вместе с фондом StraightForward Foundation, который помогает авторам создавать неподцензурный нон-фикшен на русском языке.
«Знаешь историю, как наши люди из Енакиево украли чугунные заглушки с ходов к месту экспериментального ядерного взрыва и сдали их на металлолом? — рассказывал мне уважаемый физик. — Потому и данных дозиметров с места взрыва нет — они в этих заглушках были!»
В 1979 году в шахте имени Юных Коммунаров взорвали ядерный заряд. Городок этот располагался рядом с Енакиево, родиной Виктора Януковича, и славился артефактами, стоявшими в типовых сервантах местных жителей: яркие, разноцветные, оплавившиеся после ядерного взрыва в стекло куски местного песка. Они наверняка нещадно фонили, но кому в советском быту приходило в голову измерять радиацию?
Зачем понадобился этот взрыв? Одни говорят, что работало «мирное ядерное оружие»: таких взрывов в Советском Союзе провели около сотни; ими, например, гасили газовые факелы, создавая в толще пустынных песков оплавленные полости как хранилища для топлива. В Донбассе же предполагалось изгнать газ из самой загазованной шахты Советского Союза — правда, получилось не очень. «Они же физики, они ничего не понимают в этом! — объяснял мне ученый-гидрогеолог. — Они просчитали ядерный взрыв в однородной породе, но в шахтах нет однородных пород, там не бетон, там вперемежку песочек, вода, залежи угля, пустоты — вот вся энергия взрыва и ушла в никуда, а газ остался».
Знакомый физик, в свою очередь, над этой гипотезой только смеялся. «Поставили задачу, чтоб город сверху не сдвинуло ни на сантиметр, вот и рассчитали взрыв в три десятых килотонны, выполнили задачу! — говорил он. — Никому этот газ не был нужен, просто СССР в условиях запрета на подземные ядерные испытания нашел вариант, как испытывать тактическое ядерное оружие».
Купить бумажную и электронную книгу Дмитрия Дурнева «Дом на линии огня. Хроника российского вторжения в Донбасс» можно в нашем «Магазе». Каждая ваша покупка помогает «Медузе» выжить.
Сейчас Россия время от времени грозит ударить по Украине тактическим ядерным оружием. Мы уже знаем, как оно выглядит и каковы долгосрочные последствия его применения. На глубине около 600 метров под большой городской агломерацией после взрыва тактического ядерного заряда образовался так называемый объект «Клюваж» — большая капсула из оплавленного песка, заполненная водой с радиоактивными цезием и стронцием. Все это было рядом с Донецком и Горловкой: просто шахта, просто шахтный пруд с откачиваемой из глубины водой — ну и поселок, где уровень онкологических заболеваний почему-то выше нормы.
Капсулу «Клюважа» сорок лет держали в сухом состоянии: шахту закрыли, но насосная группа продолжала откачивать воду. Рядом с капсулой поставили бетонные перемычки, вели мониторинг радиации под землей и в воде шахтного пруда — у сотен людей была работа.
Так было до 2018 года, пока захватившие эти земли россияне не приняли решение затопить объект «Клюваж». Точнее, подвергнуть его «мокрой консервации» — такие люди любят давать своим преступлениям умные названия. Хотя нужно признать, что у российских ученых, которые разрабатывали проект, не было особого выбора. Война в 2014 году шла на территории, где было 4000 (четыре тысячи!) опасных технологических объектов и всюду пересекались газовые, водные, электрические магистрали. Их перебивало взрывами, электропитание шахт часто обрывалось, насосы переставали откачивать воду, она поднималась и безвозвратно затапливала насосные группы — на этом руднику обычно приходил конец. Когда Россия на этих изутюженных войной территориях закрепилась, никто не собирался на чужой земле тратить огромные средства для поддержания на плаву социальной сферы шахтерских городков, завязанных на нерентабельную угольную промышленность. Шахты стали закрывать: ни новых рабочих мест для шахтеров, ни единого плана удержания подземных шахтных вод на приемлемом уровне, ни адекватной консервации…
Реструктуризация угольной промышленности — это, как показывает успешный опыт Рурского бассейна в Германии, очень дорого. А просто закрытие шахт может даже приносить прибыль — за счет сдачи металлолома, например.
В общем, шахты вокруг объекта «Клюваж» закрыли, и они стали затапливаться — а все горные выработки чаще всего связаны между собой. Вода прибывала во все еще сухие выработки бывшего Юнкома, и маломощные для такого потока насосы перестали справляться. Вот и решили сделать «мокрую консервацию», скорее всего, просто на авось: взрыв-то небольшой, как-нибудь оно там рассосется под землей, а если радиация куда-то пойдет с водой, то случится это сильно потом, когда принимавшие решение уже давно будут на других местах и должностях, после того как эта самая непонятная стекловидная капсула раскиснет, разрушится и выпустит наружу содержимое.
Проект «мокрой консервации» россияне даже обещали показать в экономической подгруппе Минской переговорной группы, обсудить такую деликатную тему на экспертном уровне. Но потом обиделись и не показали. В том числе — из-за моих текстов.
Все годы войны России против Украины я искал островки мира, места, где русские захватчики начнут искать точки соприкосновения, договариваться. И вот году в 2016-м я обнаружил, что такая тема есть — экология. Состояние недр, натыканные вдоль линии соприкосновения химические предприятия, могильники и хвостохранилища (так на Донбассе зовут озера отходов, «хвостов» всевозможных химических производств) — все это просто нельзя было игнорировать.
Оказалось, что швейцарский фонд «Гуманитарный диалог» собирает экспертов из числа горных инженеров, гидрогеологов, физиков из Киева, Донецка, Москвы и Санкт-Петербурга в одну группу. Ее участники встречались для обсуждения важных вопросов даже на не вполне нейтральной территории — одна встреча прошла в Москве, остальные на Кипре и в Стамбуле. Ученые пытались понять, что происходит с резервными подземными источниками, попала ли в водные горизонты грязная шахтная жижа с уничтожаемых рудников или еще нет? В 2016 году группа провела первую серию исследований проб подземных вод вдоль линии соприкосновения — с обеих ее сторон: тогда это еще не было невыполнимой задачей.
Была и еще одна причина, по которой профессорам из конфликтующих стран приходилось сотрудничать. До того как Россия начала системно разрушать Донбасс, он был единым народно-хозяйственным комплексом, и воюющие были вынуждены с этим считаться. Например, вода шла по большому каналу Северский Донец — Донбасс из Харьковской области через всю Донецкую по системе, где было целых девять подъемов — таких больших насосных станций. То есть сначала вода проходила подконтрольные Украине Славянск, Краматорск и Константиновку, потом — оккупированную Горловку, Донецк и Макеевку, а следом возвращалась в подконтрольные Украине Волноваху, Покровск и Мариуполь. Все это непростое хозяйство обслуживала одна нераздельная компания «Вода Донбасса», ее машины без очереди пропускали на всех блокпостах; я бывал на объекте компании в подконтрольном Украине Славянске — там собирали пробы воды со всех окрестностей и по средам машинами Красного Креста отправляли их в главную лабораторию компании в оккупированном Донецке.
Когда в 2018 году решили затопить «Клюваж», начались дискуссии: куда пойдет радиация, в какую сторону? Россияне захватили верхнюю часть Донецкого кряжа, его высоты, а украинцы оставались в низинах, поэтому что в Луганской области, что в Донецкой вода по выработкам шла с бесконтрольно затопленных россиянами шахт в сторону рудников на подконтрольной Украине территории. Иногда это приводило к катастрофам: в мае 2018 года в Луганской области за несколько дней полностью затопило работающую шахту «Золотое», которая вообще-то могла кормить свой поселок вместе со школами и больницами еще полвека.
Узнав о ситуации с «Клюважем», я пошел за разъяснениями к главе совместной группы ученых — гидрогеологу Евгению Александровичу Яковлеву, которому тогда шел восьмой десяток. Это был удивительный старик с непререкаемым авторитетом. В марте 1986 года, за месяц до Чернобыльской катастрофы, он с группой товарищей проводил исследования в районе АЭС и обнаружил, что подземные воды в сотнях метров от реактора почему-то теплые, их что-то греет. Яковлев забил тревогу и пошел в ЦК Компартии Украины. Его отправили в профильный отдел ЦК КПСС в Москву, где жестко отчитали за паникерство. Разбор его персонального дела на парткоме назначили на 10 мая 1986 года, Яковлев пришел туда уже с вещами — собирался ехать в Чернобыль, где взорвался один из реакторов. Разумеется, никакого заседания по его делу уже не случилось. Короче говоря, доктор технических наук Евгений Александрович Яковлев политических резонов в своей деятельности никогда не учитывал, говорил все как есть.
«Понимаете, Донбасс, его природное состояние недр, изучен классически, как никакой другой каменноугольный бассейн, — пояснял мне Евгений Александрович. — За двести лет было извлечено примерно десять миллиардов кубических метров угля и пород. В целом регион оседания поверхности, если его обводить по кругу, — пятнадцать тысяч квадратных километров. То есть геологически весь регион изменен полностью! Но пока работали шахты, пока был водоотлив, пока оседания контролировались маркшейдерами — все находилось в относительном равновесии. Что происходит сейчас, толком никто не знает».
Вывод у моей статьи получался неутешительный. Не только Яковлев, но и другие эксперты подтверждали: в среднесрочной перспективе Донбасс с высокой долей вероятности станет зоной техногенного бедствия. Это будет 15 тысяч квадратных километров соляных болот с разрушенными трубопроводами и дорогами, где невозможно капитальное строительство и почти полностью отсутствуют собственные источники питьевой воды. Процесс деградации будет сопровождаться десятками локальных гидроударов, эквивалентных землетрясениям в три-четыре балла, влекущих разрушение коммуникаций и строений. Причем дело может не ограничиться территорией «Л/ДНР» — существуют серьезные трансграничные риски для Азовского моря и южного региона России с центром в Ростове-на-Дону.
После выхода материала в экономической подгруппе Минской трехсторонней группы (в ней представители России, Украины и ОБСЕ должны были решать оперативные вопросы конфликта) случился скандал. Летом 2017 года меня лишили аккредитации в «ДНР», а заодно тихо и уважительно уволили из «Газеты.ру», выплатив по ходу трехмесячного расставания три зарплаты. Больше ни одного моего текста там не опубликовали.
Мои статьи привели не только к моему увольнению — были и положительные последствия: после 2018 года ученые стали брать меня в свои экологические экспедиции. В одной из таких поездок я услышал знакомое название — участники экспедиции рассказывали, что в 1950-х под поселком Новотроицким строили урановый рудник, да так и не достроили: случилась авария, все затопили.
Я поначалу не поверил. Однако родственники в Волновахе все подтвердили: «Там карьер с потрясающе чистой водой и глубоко. Плывешь, смотришь вниз, а там экскаваторы стоят, красиво!» А радиоактивным щебнем с этого рудника, как оказалось, местные фермеры засыпали проселочную дорогу, чтоб грязи не было; пыль от этой дороги летом поднимается в воздух. Раком в Новотроицком болеют часто. Привозили ли оттуда на продажу овощи в Волноваху, я спросить не решился, но это очень характерная для Донбасса картинка: такой вот экологический апокалипсис, в котором продолжают жить люди.
«Это уже наработанная практика! — сообщил мне уважаемый Евгений Александрович Яковлев. — Мы так целый город уже теряли — Стаханов в Луганской области. Когда там упустили водоотлив, все разрушилось за три года. Случилось это на рубеже 2000-х, когда я работал в министерстве геологии Украины. Там по метеорологическим условиям из-за обледенения обесточилась одна шахта, а они там цепочкой расположены были — одна ниже другой. И из верхней шахты вода пошла во все остальные. За три — пять лет вода в городе вышла в подвалы, а кое-где — и на первые этажи. Где были низины, около рек вода создала соленые болотины. На засоленной земле ничего не растет. Ну и деформация жилья пошла от фундаментов до крыш. Люди живут местами, кусками».
Я много лет пытался попасть в Кадиевку, потому что там происходило ровно то, что Яковлев и другие ученые сулили в будущем всему Донбассу, — вплоть до небольших техногенных землетрясений, возникавших, когда в одной из шахт обрушивались тысячи тонн земли и пород, выдавливая наверх воду, разрывающую все на своем пути. В огородах Кадиевки образовались соленые озерца из шахтных вод, грязная от сгнившей древесины и растворенной нефтехимии вода попала в колодцы и подвалы, что-то потрескалось… Но город же как-то продолжал жить? Много лет до войны, а потом и в оккупации? Я мечтал написать репортаж о жизни после конца света, просил устроить мне туда командировку главного редактора «Новой газеты», лауреата Нобелевской премии мира Дмитрия Муратова, он даже писал подробные письма куда-то в администрацию президента России с просьбой обеспечить безопасность журналисту, пишущему репортаж сугубо об экологии, не о войне. Но дело было летом и осенью 2021 года, в Кремле всем уже было не до того.
Почти про каждый донбасский топоним можно найти историю, грозящую экологическим коллапсом и местным жителям, и на сотни километров вокруг. Я закончу рассказом про Нью-Йорк. Так городок рядом с Горловкой в XIX веке назвал местный барин, а потом продал эту землю немецким переселенцам-меннонитам, которые там и жили под американским именем вплоть до Второй мировой. С началом холодной войны Нью-Йорк переименовали в Новгородское, а после возвращения горячей в наши места — единодушными стараниями местных жителей вернули историческое название: видимо, местные посчитали, что заголовки вроде «Снаряды упали на окраинах Нью-Йорка» как-то помогут защитить город.
Еще во время Первой мировой в Нью-Йорке построили завод по производству взрывчатки. Он работал больше ста лет и скопил под городом два хвостохранилища по 400 тысяч тонн — кислотное и щелочное озера, переливающиеся всеми цветами радуги. Окружали озера дамбы, которые подсыпали специальной глиной из карьера в Горловке. А ниже их была рукотворная река отходов четвертого, «неопасного» класса — от местной горнообогатительной фабрики, примерно на пару миллионов тонн речушка. Получалось, что при прорыве дамб химия хлынет вниз в мусорную речку и пойдут отходы в большую жизнь и вместе с водами Северского Донца за пару недель выйдут к водозабору российского города Новошахтинска.
Я любил такие интегральные истории про то, что перед экологическими рисками агрессор и его жертва равны — вода-то общая, что в Северском Донце и Доне, что в Азовском и Черном морях.
В 2024-м бригада «Азов» продолжала твердо удерживать поселок в 300 метрах от этой экологической мины. Я брал интервью у офицера разведки бригады, 28-летнего подполковника с позывным «Скромный», и тот на телефоне показывал мне картинки с этими озерами, с интересом уточняя, в чем же их уникальность. Я в свою очередь просил его поделиться видео с беспилотников — все равно ведь летают над степью, стреляют в русских, пишут процесс на портативные камеры…
От «Азова» я съемок не дождался, но смог дотянуться до совсем секретных людей, близких к Генеральному штабу ВСУ, и те, вникнув в проблему, уже летом 2025 года согласились показать (но не дать для публикации) военные спутниковые снимки Ирине Николаевой — руководителю группы экологов, которая изучала хвостохранилища до вторжения России. На фотографиях мы увидели существенно обмелевшие химические озера — жидкость не доходила на пару метров до дамб по кругу. Николаева думала несколько дней, а потом сказала мне, что простое выпаривание воды не могло привести к такому обмелению, возможно, страшная химия протекает под хвостохранилище — сто лет назад и позже при Советском Союзе стандарты были мягкие, дно подобных озер химии просто засыпали глиной или материалом из отвалов породы.
Дамбы вокруг озер не подсыпают уже три года. Такие озера есть еще под разбитой Авдеевкой; они остались от уничтоженного в ходе многомесячного российского штурма коксохимического завода — самого большого в Европе. Под Никитовкой стоит огромный брошенный ртутный комбинат с рудником. В Луганской области вам расскажут о хранилищах старого ракетного топлива и взрывчатки на заводе в Рубежном, о химических предприятиях в Лисичанске, об уникальных радиоактивных шахтах, с развалин которых сейчас годами бьет по Белогоровке российская артиллерия.
«Людей здесь не будет, — уверенно сказал мне главный геолог шахтоуправления „Торецкуголь“ Петр Фоменко еще в 2017 году. — Шахты закончатся, вода, может, в питьевые горизонты поднимется, а ковыль и тюльпаны в степи будут цвести такие же. Ну, может, чуть изменится рельеф».
Может быть, он прав. Может, леса вырастут снова, а степь над шахтами без людей залечит раны быстрее. Может, когда-нибудь здесь по развалинам городов будут ходить сталкеры и по косвенным приметам, по остаткам терриконов угадывать места выхода на поверхность бывших шахтных стволов. И рассказывать экскурсантам, что когда-то здесь жили люди.