Большие маневры - Троицкий вариант — Наука

Продолжаем публикацию глав из будущей книги нашего постоянного автора Михаила Михайлова. Предыдущие тексты можно прочесть по ссылке: www.trv-science.ru/tag/mihail-mihajlov

Николаю Николаевичу к моменту моего появления в нашем отделе было 59 лет. Вскоре после Нового года мы всем коллективом отмечали его юбилей в ресторане на Ленинском проспекте. Помню, мы сидели за длинным столом напротив друг друга, а Н. Н. ходил вдоль стола и рассказывал историю института и отдела, иллюстрируя ее случаями или событиями, четко увязанными по времени, и перемежая это чтением стихов или даже цитатами из художественной прозы. Это меня поразило. Я почувствовал в нем мощный творческий заряд, одной из граней которого была уникальная память, к которой прилипало всё когда-либо увиденное или услышанное.

Потом начались тосты. В основном они были довольно тривиальны, и здесь я, уже подвыпив, не удержался и тоже что-то вякнул; впоследствии оказалось, что все это запомнили. И впредь ни одно пиршество не обходилось без того, чтобы меня не вытащили для тоста или не выбрали тамадой. В тот раз я запомнился народу еще и потешным случаем с небезызвестным уже вам салатом «Столичный». Не разобравшись в системе единого заказа, я попросил пробегавшего мимо официанта принести мне этот салат. Потом обслуга, видимо, поменялась, и во время прогулки Никонова вдоль стола и позднее во время тостов официант с салатом на полусогнутых прокрадывался от одного сотрудника к другому, шепотом спрашивая, не он ли заказал это блюдо. Наконец это ему надоело, и он в тишине между тостами спросил, кто интересовался салатом. Я в это время разговаривал с соседом и не обратил внимания на вопрос, а между тем проблема салата вызвала оживленную дискуссию. В конце концов блюдо все-таки оказалось передо мной, и во вновь наступившей тишине все взоры сконцентрировались на едоке салата… Похоже, эти два обстоятельства — тост и салат — сделали меня заметной фигурой в отделе. (Проходя, например, однажды мимо пары сотрудников, я услышал шепот: «Вот этот, с салатом, о котором я тебе говорил».)

Николай Николаевич окончил химический факультет МГУ и довольно долго работал под руководством академика Н. Д. Зелинского, известного химика в области катализа, прославившегося еще в Первую мировую войну созданием противогаза. Хотя талантами в МГУ было трудно удивить, Н. Н. явно выделялся среди научных сотрудников умением выбрать направления, фундаментальное значение которых подтверждалось позднее серьезными публикациями, а прикладное — пуском нескольких заводов по его разработкам. За исследования того периода Н. Н. был удостоен двух Сталинских премий. Похоже, что его родословная была не из простых: он в совершенстве знал немецкий язык и довольно прилично — английский.

Много позднее мне рассказывали, что время от времени он пропадал. Это были странные исчезновения. Обычно, когда кто-то отсутствовал, им могло поинтересоваться начальство: «Где такой-то? Когда будет, передайте то-то и то-то…» Но этого никогда не случалось применительно к Н. Н. Думаю, что начальство понятия не имело, где их сотрудник, но получало строжайшие инструкции не интересоваться его отсутствием. Коллеги, вымуштрованные тем нелегким временем, тоже не задавали никаких вопросов и научились не выражать эмоций, когда он возвращался.

Во время Великой Отечественной войны лаборатория, которой он руководил, была эвакуирована в один из волжских городов и размещена в здании местного университета. Несмотря на переезд, Н. Н. смог организовать эффективную работу коллектива. В лаборатории было создано несколько уникальных соединений, способствовавших заживлению ран при обработке ими перевязочных материалов. Здесь тоже, как рассказывали мне старожилы коллектива, продолжались таинственные отлучки Н. Н. Обстановка молчания вокруг них была той же: молодого специалиста, осведомившегося, куда пропал Н. Н., пригласили в одну из неприметных комнат, и он в течение нескольких часов устно и письменно давал показания на предмет того, что и кто побудили его интересоваться отсутствием коллеги. По тем временам сотрудники даже удивились его возвращению в строй, они не надеялись больше его увидеть.

Много позднее, в «эпоху гласности», я пытался у знакомых кэгэбэшников выяснить, куда мог пропадать Н. Н. Никто не смог сказать мне ничего путного. Остается пожать плечами и предположить, что он проваливался в какую-то временну́ю щель.

* * *

К нему относились с симпатией. Он был очень общительным и при этом вызывал полное доверие. Много раз оказывалось, что всё, поведанное ему, включая сомнительные анекдоты, не выходило наружу. Про него ходили забавные истории, в которых уже невозможно было понять, где быль, а где небылицы. Но в одну из них я верил неколебимо.

Как-то поздним вечером уборщица открыла кабинет партбюро института и обнаружила на большом столе, вокруг которого разворачивались словесные баталии партийцев, парочку в костюмах Адама и Евы. На уборщицу, гордившуюся работой в научном учреждении, причем весьма почтенном, это произвело негативное впечатление. Она отправила докладную на имя заместителя директора по хозяйственной части, копию — секретарю партбюро. Дело получило широкую огласку. Поскольку он и она были членами партии, секретарь партбюро был вынужден рассмотреть инцидент на ближайшем заседании. Провинившиеся сидели напротив упомянутого стола по разные стороны от входной двери, не глядя друг на друга. Выступившие партийцы мягко осудили героев инцидента. Затем слово получил Н. Н. Он сконцентрировал внимание присутствовавших на том смягчающем, по его мнению, обстоятельстве, что парочка занималась интимом не абы где, а в святая святых — кабинете партийного бюро, дополнительно демонстрируя тем самым приверженность делу партии. Участники заседания начали давиться от хохота, прикрывая кто чем физиономии, и секретарь вынужден был прекратить дальнейшую полемику и распустить народ.

* * *

Существеннейшую роль в успешном функционировании отдела играла общительность Н. Н. Я много раз поражался тому, как неожиданно легко он подключался к любому разговору. Помню, мы прилетели на молодежную конференцию в технологический институт в Волгограде. Нас встретили местные распорядители конференции, и мы сидели в фойе, с трудом подбирая темы беседы. В это время появился Н. Н. Он подошел, поздоровался и ударился в воспоминания, как приезжал в тот институт вскоре после войны и как пришлось с бору по сосенке со всей страны собирать для него научные кадры. Рассказал и пару побасенок про то, как они с ректором института ездили за рубеж. В общем, очаровал молодых волгоградцев, смотревших на него с пиететом, ведь перед ними был председатель конференции, крупный ученый из Москвы.

Кстати, он абсолютно без снобизма разговаривал и с лаборантками, и с уборщицами, и с вахтерами, что послужило для меня очевидным уроком: кончив вуз и будучи аспирантом, я считал себя в определенном смысле «белой костью» и только еще вырабатывал стиль общения с разными слоями общества.

Умение Н. Н. ладить с людьми, обходить острые углы и организовывать совместную работу проявлялось и в таких тонких материях, как взаимоотношения отдела с прикладными институтами. В то время «прикладники», особенно из провинции, часто комплексовали, чувствуя себя второстепенными по сравнению с учеными из институтов Академии наук. В то же время в ряде прикладных организаций во главе стояли бонзы, считавшие так: поскольку их предприятия давали заключения о пригодности материалов, именно они и должны были играть в верхах главную роль в определении научной политики. Н. Н. лаской и таской сумел сломать эти перегородки, так что в большинстве случаев коллективы от Академии наук и профильных министерств превратились в единые команды, которые успешно решали общие проблемы и выступали общим фронтом на правительственном уровне.

* * *

В свою частную жизнь Н. Н. не впускал никого. Несмотря на наше тесное общение, мы с ним никогда не касались личных проблем. Лишь однажды вечером, поздней осенью, когда мы возвращались из Горького, расслабленные успешными переговорами, долгой дорогой, теплом в автомобиле и тихой музыкой, он вдруг спросил, как у меня складываются отношения с женщинами. Я сознался, что по молодости был активен по этой части. Правда, добившись столь желанного, быстро привыкал ко всему, и мне становилось скучно, после чего следовали неизбежные выяснения отношений, женские слезы и упреки. Единственным исключением стала моя жена. Уступая предшественницам по отдельным категориям, она, очевидно, выигрывала в многоборье. «Знакомая ситуация», — сказал Н. Н. Больше мы к этой теме не возвращались.

Я знал, что у него был взрослый сын, который связал свою жизнь с «Северáми» и редко появлялся на Большой земле. С будущей женой, по слухам, Н. Н. познакомился еще в студенчестве. Они вместе строили научную карьеру, но впоследствии она начала страдать от аллергии, настолько сильной, что слегла, заработала еще кучу болезней и вторую половину жизни провела практически в полубессознательном состоянии. Н. Н. категорически не хотел надолго помещать жену ни в какие клиники, а нанял сиделку и вел, в сущности, затворническую жизнь. За шесть лет до моего появления в отделе супруга Н. Н. умерла.

* * *

Валентина Сергеевна была лет на двадцать моложе Н. Н. Она окончила химический факультет МГУ и распределилась в академический институт, переживавший сложный период осторожного перехода от изучения проблем яровизации картофеля по Лысенко к исследованию двойных спиралей по Уотсону и Крику. В условиях этой неопределенности у научной молодежи института было довольно много свободного времени. Валентина не была красавицей, но была, что называется, хороша собой, очень общительна и обладала прекрасным чувством юмора. Особый шарм ей придавала в общении с людьми еле уловимая ироничность. Собеседник, как правило, чувствовал ее и либо вдохновлялся, переходя на более живое общение, либо, напротив, сникал, и тогда Валентина теряла к нему интерес. Познакомившись с ней поближе, я понял, что это было врожденное чувство, распространявшееся на любого собеседника независимо от пола, возраста и социального положения. Она абсолютно свободно и в одинаковой манере общалась в институте с электриками, уборщицами, аспирантами и профессорами. Демократичность Валентины оказала на меня колоссальное влияние, и я постепенно полностью перенял ее манеру общения, но не ее ироничность.

Общаясь с Валентиной и Н. Н. подчас в неофициальной обстановке, я вначале чисто интуитивно ощущал, а затем уже и осознал, что должен держать язык за зубами. Они почувствовали это и в моем присутствии вели себя вполне раскрепощенно, не скрывая симпатии друг к другу. Они доверяли мне, а я всецело верил обоим. Эх, так хотелось иногда блеснуть какой-нибудь недавней остротой Н. Н., брошенной Валентине! Но я знал, что, если это дойдет до его ушей, будет навсегда разрушена тонкая ткань нашей доверительности. Постепенно эта скрытность относительно взаимоотношений с людьми при всей внешней общительности стала чертой моего характера, чему, конечно, способствовала и работа в секретном отделе.

Вокруг Валентины образовался тогда небольшой кружок «золотой молодежи», хотя сама она была дочерью не слишком успешной певицы, выступавшей, как это тогда было принято, перед сеансами в кинотеатрах. Об отце ее я ничего сказать не могу, как, возможно и сама Валентина. В ее кружок входили Иван Крученя, Маша Чернова и Александр Медведцов. Смеясь, Валентина всегда звала его Сашкой.

Медведцов, будущий академик, а тогда жизнерадостный кандидат химических наук из МГУ, был сыном очень известного в 1920–1930-х годах архитектора. В какой-то момент тот, к сожалению, поддержал оказавшуюся идеологически небезупречной идею Ле Корбюзье, и с тех пор упоминания о нем набирались только петитом. Тем не менее Александр получил прекрасное образование, хорошо ориентировался в живописи и архитектуре, а судьба отца приучила его к крайней осторожности в выражении своих общественных и политических взглядов. Он был старше своих друзей всего на три-четыре года и познакомился со всей троицей, будучи аспирантом, когда вел семинар в их группе. По воспоминаниям Маши, на первом занятии Валентина в начале выступления Медведцова состряпала такое деланно-заинтересованное лицо, что молодой преподаватель не выдержал и рассмеялся (он был очень смешлив). «Интересно?» — спросил он. «Чрезвычайно», — ответствовала она, вибрируя глубоким контральто.

Вскоре они образовали, по выражению неугомонного аспиранта, «большую четверку». Александр приударял за Валентиной, но он был весельчак, и она не чувствовала серьезности в его намерениях. Она также не была уверена в будущем «Сашки», не лишая его, впрочем, окончательных надежд. Валентина была практична.

Машенька, дочь академика, директора одного из академических институтов, также выпускница химфака МГУ, была весьма недурна собой, вежлива и спокойна, воспитанная суровым отцом в стиле тургеневских барышень. Остальная троица мягко подтрунивала над старомодностью ее взглядов. Она, однако, была неким нравственным камертоном группы, и все «вылазки» и взаимоотношения с «внешним миром» осуществлялись лишь по ее благословению. Конечно, она жила надеждой на появление прекрасного рыцаря, но вместо него однажды, отряхивая осколки разбитого образа, вдруг заявился улыбающийся Медведцов. И Маша, которую он почему-то звал «Маша-Машенька», безответно и беззаветно полюбила сорванца Александра. Конечно, она видела, что он неравнодушен к Валентине, страдала, вздыхала в сторонке, но не желала быть помехой их счастью. Они были близкими подругами с Валентиной, та всё прекрасно смекала и, смеясь, часто ей говорила: «Машка, наберись терпения! Всё будет тип-топ, как в лучших домах Парижа энд Лондона». Это направление бесед с бедовой подружкой дочь академика, впрочем, не поддерживала, стеснялась.

К Маше в свою очередь был неравнодушен Иван, сын директора крупного автозавода в провинции. Его чувства, однако, носили скорее дружеский характер, чуть приправленный желанием иметь подружку, «как и все». Ванюшка был умным, чуть флегматичным увальнем, рано понявшим, что химия — не его стезя. В университете он валял дурака, а теперь сполна наслаждался свободой и неопределенностью. Как он залетел в химию, было непонятно. Скорее всего, так пожелал его отец в разгар «химизации народного хозяйства». Иван его глубоко чтил, не хотел разочаровывать и поэтому вынужден был впитывать химические знания на уровне, гарантировавшем получение диплома о высшем образовании. Реально его интересовали только автомобили, о которых он знал всё. Отцовских денег у Ивана было немерено. Он снимал квартиру в престижном районе Москвы и разъезжал на автомобиле, марку которого было совершенно невозможно установить из-за постоянных усовершенствований этого транспортного средства. Надо отдать ему должное, водитель он был образцовый. Его знали и с удовольствием с ним общались работники ГАИ, интересовавшиеся очередными новинками в авто. Он исподволь, не торопясь, готовил себя к слабо развитому тогда в стране поприщу, связанному с организацией автомобильных гонок.

Обо всём этом мне поведала Валентина после одного из фуршетов по поводу чьего-то юбилея. По ее словам, вся четверка жила и в ус не дула. Театры, концерты, рестораны — за всё платил Иван. Вначале остальные члены команды пытались расплачиваться вскладчину, но добрый Ванюшка убедил их, что эти суммы были так пренебрежимо малы по сравнению с тем, что имелось у него в бумажнике, что ему даже неловко видеть эти гроши. Тем не менее щепетильная Маша каждый раз устраивала «хипеж» по выражению Ивана, который он норовил погасить поцелуями, а она отбивалась от него кулачками с зажатыми рублями. Но победа неизменно оставалась за большими деньгами.

Время от времени в Москву приезжал его отец, директор автозавода, и останавливался на квартире у сына. Он познакомился с его друзьями и остался в высшей степени удовлетворен увиденным. Он даже увеличил содержание «мальчонке». Директор автозавода искренне не знал, куда девать деньги в стране победившего социализма.

В той квартире и состоялась встреча, разрушившая все сложившиеся в четверке взаимосвязи.

* * *

В очередной приезд отец заявил Ивану, что хочет пригласить для неофициальной беседы профессора по имени Николай Николаевич. Тогда в воздухе витали идеи о подушках безопасности в автомобилях, и директор завода надеялся увлечь ими ученых, связанных с химией азота, поскольку именно этим газом как инертным предполагалось моментально заполнять эти емкости. Для пущей комфортности решили начать встречу с междусобойчика с молодежью.

Появился Н. Н. Его познакомили со всей честной компанией. Он с удовольствием выпил, рассказал байку о своем водителе, который внизу разбирался с гаишником, посочувствовав при этом последнему. Внимательно прислушиваясь ко всему, что обсуждалось за столом, Н. Н. вставлял замечания и был, казалось, постоянным участником застолья. И тем не менее все, включая оторопевшего директора завода, почувствовали, что среди них находится какая-то поразительная личность, источавшая неведомую присутствовавшим удивительную энергию. В те времена слово «харизма» не употреблялось.

«И вот тогда-то, — рассказывала мне Валентина, смеясь, — я почувствовала, что не напрасно ждала, что мне был нужен именно этот человек! И дождалась, к счастью! В компании нашей всё, конечно, сразу пришло в движение. Сашка смекнул, что я уже недосягаема. Он же, как флюгер, всегда исключительно тонко чувствовал ситуацию и славился своей практичностью. Теперь он мгновенно сообразил, что нельзя упускать неровно дышавшую к нему Машеньку, доченьку академика, да еще и директора. Обомлевшая от неожиданности Маша сразу же сложила лапки. А Иван горевал недолго, и утешился организацией каких-то ралли; женщины в его рейтинге всегда котировались ниже автомобилей и даже запасных частей к ним. Кроме того, вокруг него постоянно крутились девицы из рекламных агентств, связанных с торговлей автомобилей. Но, подчеркну, взаимная симпатия у всей четверки сохранилась, слава богу. С ней мы и идем по миру».

Отдадим должное напору Валентины. В тот вечер она с таким трагизмом изобразила ситуацию в их институте и бессмысленность существования в нем талантливых исследователей, осторожно сославшись на примеры из собственной практики, что Н. Н. согласился с необходимостью резких перемен и предложил ей перейти в его отдел. Я уверен, что он всё прекрасно понимал, чувствовал манкость Валентины и решил ей помочь не только из альтруистических соображений. Толика ироничности сработала. Маша и Иван не рискнули обратиться к Н. Н. с той же просьбой.

* * *

Уже через месяц Валентина Сергеевна была сотрудницей Н. Н. Как-то вскоре после этого она догнала шефа, выходившего после работы во двор, где стояла его черная «Волга».

— Вы в какую сторону едете? — осторожно осведомилась она у Н. Н.

— На Котельническую набережную, — ответил Н. Н., проживавший в знаменитой сталинской высотке.

— Ой, Николай Николаевич, — обрадовалась она. — А у меня как раз билет в «Иллюзион», я опаздываю.

— Садитесь, подвезу.

Валентина подошла в машине с правой стороны, ожидая, когда Н. Н. сядет на водительское место, и спокойно поглядывала на народ, выходящий из отдела. Не торопясь, она открыла дверцу, долго поправляла висевшую на плече сумочку, зацепившуюся за дверь, и наконец угнездилась на переднем сиденье. Н. Н. терпеливо ждал.

По дороге они поговорили о «Набережной туманов», шедшей в «Иллюзионе», о Жане Габене. Умная Валентина, уверенная, что кашу маслом не испортишь, заковыристо сравнила руководителя отдела с французским актером в манере поведения. Затем она без остановки перешла на Мишель Морган в фильме «Большие маневры», которые на днях тоже должны пойти в «Иллюзионе», и наконец предложила шефу отвлечься от терзавших его бесконечных забот и пойти прямо сейчас в кинотеатр. Он отказался, заметно поколебавшись к ее удовлетворению. Вопрос о походе на «Большие маневры» повис в воздухе, но не был отвергнут.

Валентина, как я позднее «реконструировал события», чувствовала себя совершенно свободно с Н. Н. с самого начала, как будто встреча на квартире Ивана дала ей определенные бонусы. Наедине она могла ему сказать, что следует поменять не подходивший под рубашку галстук, не постеснявшись, обратить внимание на появившуюся бахрому на рукаве пиджака или сморщиться при виде черных носков под белыми брюками… Н. Н. — вы не поверите! — стеснялся и послушно следовал советам. Она поняла, что победила, увидев его вопросительный взгляд, когда он появился в новом костюме, который она ему накануне посоветовала. Валентина одобрительно кивнула.

Через год родилась Наденька, Надежда. Бедная жена Н. Н. еще существовала на этом свете, но Валентина вела себя безупречно. Конечно, в институте все знали об их связи, но на людях это были руководитель отдела и старший научный сотрудник (она к тому времени защитила кандидатскую диссертацию). Н. Н. продолжал заботиться о супруге, окружая ее лучшими медиками и доставая по своим каналам самые современные снадобья.

Мечтательно вспоминая о периоде узнавания Н. Н., она как-то сказала мне: «Да, нас сблизил месячник французских фильмов». Не помню, где это было, может быть, даже у нас дома. Мы много тогда общались. Она хорошо знала Ларису. Они не были подружками, сказывалась почти пятнадцатилетняя разница в возрасте, но с явной симпатией относились друг к другу. Мне было легко с ней. При этом я понимал также, что совсем необязательные знаки внимания, такие как поездки за рубеж, шеф оказывал мне не без влияния Валентины. Догадывался я, конечно, и о привходящих глубинных причинах их симпатии, но тем не менее чувство благодарности к ним обоим мощно во мне укоренилось.

* * *

…И вот теперь передо мной стояла заплаканная Валентина.

— Что случилось? — прошептал я. Она порылась в своей сумочке и вытащила какой-то документ на бланке. В нем сообщалось, что консилиум констатирует удачно проведенное хирургическое вмешательство, но…

— Сколько осталось? — спросил я.

— Месяца три, — пожала она плечами, помещая бланк в сумочку. Кисти рук ее были покрыты какими-то багровыми пятнами.

— Что у вас с руками? — ужаснулся я.

— Я делаю для него выжимки из гранатов. Говорят, они помогают.

И это «для него», а не «для Николая Николаевича» вдруг высветило громадную пропасть между тем, что было, и тем, что есть и будет.

Я обнял ее. Она зарыдала. У меня тоже были глаза на мокром месте.

Продолжение следует