Кто придумывает путинизм? Что случилось со стабильностью? Десять наивных вопросов политологу о риторике Кремля

Политолог Александр Морозов ответил на десять «школьных» вопросов об идеологии Кремля специально для «7х7».

Это интервью вышло первым на YouTube-канале «7х7». Подписывайтесь и смотрите наши видео.

Что такое «Русский мир»?

— Есть блистательный текст Андрея Кордочкина, который, может быть, наилучшим образом описал политическую доктрину Русского мира. Если объяснять просто, то существует русский мир как большая среда русскоговорящих людей, расселенных по всему миру. А есть Русский мир как политическая доктрина, появившаяся в период Владимира Путина вместе с фондом “Русский мир”. Ставилась задача использовать русскоговорящих, расселенных в разных странах, в качестве soft power — мягкой силы, чтобы достигать с их помощью политических целей.

В конце 1990-х годов, когда концепция Русского мира обсуждалась в кругу московских политтехнологов, и в нулевые, когда ее принял Путин, казалось, что мягкая сила идет вслед за экономическими интересами России, не несет в себе ничего враждебного. Другие страны тоже продвигали на глобальных рынках свои интересы, используя для этого разные инструменты. Уже в нулевые годы Русский мир пересекался с концепцией канонической территории Русской Православной Церкви. Московский патриархат развивал идею, что его юрисдикция не заканчивается территорией РФ, распространяясь на все приходы по миру.

Затем произошла трансформация — из концепции мягкой силы в концепцию токсичного идеологического проникновения. Это случилось в 2014-2015 годах, когда Путину и его окружению было необходимо обосновать присвоение Крыма и идущую в тот момент войну в Донбассе. На этом фоне Русский мир превратился в зловещую концепцию, которая говорила, что русскоговорящие должны осознать себя частью определенной политической традиции. Эта традиция связана с безоговорочной поддержкой государства и действий вождя. Чтобы продемонстрировать специфичность Русского мира, Кремль начал активно использовать идею шествия Бессмертного полка и другие подобные шаги и действия.

Сейчас Кремль в значительной степени перешел от концепции Русского мира к концепции Русской цивилизации — по сути, это одно и то же. Переход связан с тем, что понятие Русский мир стало токсичным на международной сцене.

Почему официальная речь стала такой «дубовой»?

— В конце советского периода у славистов и социолингвистов было понятие для языка партийной бюрократии — “деревянный язык”. Этот язык состоял из шаблонных конструкций, слов-маркеров, которыми можно было описывать социалистическое соревнование, социалистическую дисциплину, международное положение: “израильская военщина”, «американский империализм обнажает свои кровавые кулаки». Употребляя подобные выражения, люди подчеркивали свою лояльность режиму.

Мне кажется, российские граждане, смотря телевизор или читая российские газеты, слушая выступления публичных спикеров из Госдумы, видят, что происходит трансформация политического языка. Он все больше выражает казенный патриотизм, в нем все больше формулировок, утвержденных “партией”, “правительством”. А там, наверху, действительно работает большая команда, которая ставит себе целью выработать партийный язык для новой бюрократии, которая будет, как считают эти люди, дальше править Россией. Бюрократия должна опираться на брошюры с инструкциями, в которых буквально описано, как правильно называть то и это после 2014 года.

Именно поэтому переписаны учебники обществознания и “Основ государственности”. Сейчас будет новый учебник по русской философии. Смысл в том, чтобы каждый маленький бюрократ, начальник любого уровня во всех системах, не только в государственной, но и в корпорациях, мог твердо опереться на ключевые слова — показать, что он патриот, что он все поддерживает.

Слово «стабильность» было нарративным фундаментом на протяжении двух десятков лет. Почему от него решили отказаться?

— Это непростой вопрос. Я думаю, многие наши читатели и зрители по-прежнему находятся в некоторой растерянности: а почему вообще произошел поворот в 2011-2012 годах, который привел к аннексии Крыма, а затем и нынешней войне? Многие ведь считают, что у России были хорошие шансы в нулевые годы — “живи не хочу”. Никто не мешал РФ продвигаться на глобальных рынках. Российские власти опирались на концепт стабильности и даже гордились тем, что впервые в российских домохозяйствах начинается планирование жизни не на три года, а на 10-15 лет. Поэтому стали возможными ипотека, медленные сбережения и так далее.

Есть три версии, что произошло. Первая — что-то изменилось в сознании Владимира Путина после правления Медведева, и он повернул руль в другую сторону, опираясь на своих соратников из силовых структур. Вторая — поворот произошел, потому что в России не состоялась демократия как некоторая политическая рамка. Были очень слабые политические структуры, отсутствовали парламентаризм, профсоюзы, экономические гильдии. Россия повернула к стратегии политической агрессии, стремясь решить свои проблемы. Третья — неизбежность централистского развития России и повторяющиеся циклы милитаризма. Так считает историк Игорь Клямкин, думаю, примерно так думает Лев Гудков, возглавляющий Левада-Центр. Якобы Россия на очень короткие периоды пытается вырваться из рамок патернализма и политического централизма, но быстро сваливается обратно.

Как бы мы это ни объяснили, фактом является то, что стабильности нет. Политический режим России, наоборот, вошел в революционную фазу. Поэтому многие говорят сейчас, что ранний путинизм и его идеология отброшены — перед нами уже не старт авторитарного экономического дракона, стремящегося к своему месту на глобальном рынке, а консервативная революция, режим, который пытается переделать карту мира.

— Правильно я понимаю, что концепция стабильности заменена на концепцию победы?

— Да, совершенно точно. Потому что концепция стабильности заменена концепцией конфликта, протекающего в формате игры с нулевой суммой. То есть мы или выигрываем, и все остальные терпят поражение, либо мы терпим ужасное историческое поражение. Все это действительно является в каком-то смысле концепцией победы: надо победить весь воображаемый “коллективный Запад”, сломить его волю, сформировать воображаемый “многополярный мир” по своей модели, потому что существующий мир не подходит. Ставится цель продемонстрировать свое превосходство над кем-то. Временами разные народы охватывает мысль, что этот конкретный народ обязан выполнить особую историческую роль, что ставит его над другими народами. Мы это видели уже в Германии и в СССР.

Госдеятелю Владиславу Суркову приписывают авторство концепции «суверенной демократии». Что сейчас с этой концепцией?

— Это концепция нулевых годов, когда Сурков и администрация президента пытались в мягкой, неконфликтной форме обозначить мысль, что Россия не будет соответствовать европейским нормативам демократии. При этом она будет демократической страной, будет развиваться в этом направлении — условно как Сингапур, Южная Корея, которые не соответствуют общим представлениям о либеральной демократии. Сурков пытался обозначить это с помощью термина “суверенная”. От этой концепции ничего не осталось после возвращения Путина к власти в 2012 году, аннексии Крыма, поправок к Конституции. Тогда сформировалась новая: один народ, одно государство, один вождь.

Такие конструкции в разной форме были популярны в политической среде между Первой и Второй мировыми войнами. В подобной концепции важно то, что весь народ является основой определенной формы государства, а государство замкнуто на мистически понимаемую фигуру вождя, который как бы полностью отождествляет себя со своим народом, считает, что он представляет его независимо от политических институций. Это современная форма абсолютизма. На самом деле никакую волю народа этот вождь не выражает. На такую схему сейчас опирается Кремль, и она прямо противоположна концепции стабильности.

Кто сейчас формулирует самые важные нарративы в Кремле?

— Три группы, которые раньше были больше и активно конкурировали. Есть группа Мединского, которая делает акцент на военной и политической истории. Мединский начал это больше десяти лет назад, когда был министром культуры, и даже до этого.

Вторая группа — группа Кириенко. Если Мединский больше занимается образованием и культурой, то Кириенко разрабатывает идеологию для бюрократии, в первую очередь, для гражданских администраций. Но поскольку они руководят на местах образовательными учреждениями, библиотеками, Домами культуры и так далее, понятно, что эта идеология у Кириенко затрагивает образование и культуру тоже.

Третью группу связывают с Ковальчуками и не только. Они формируют и подпитывают радикальную форму идеологии конфликта с “умирающей” цивилизацией вокруг нас. У Ковальчуков в руках медиаплощадки, с помощью которых можно активно производить нужный контент.

Три больших блока связаны между собой, они поддерживают друг друга. Стремятся выработать язык, который позволял бы контролировать российское общество не просто полицейскими мерами, но поддерживать общественный климат с помощью определенных концептов, языка, описания мира.

— Как вам кажется, есть ли надстройка над этими группами — человек или структура, чтобы следить, что работа групп идет в одном ключе?

— Они действуют параллельно, как это принято в окружении Путина, стараются не переступать на чужую территорию. Все свои предложения они соотносят, разумеется, с Путиным. В итоге автором идеологической конструкции является он сам.

Иногда говорят, что Владимир Путин лично прочел источники и опирается на сложные философские идеи. Что на путинизм могли повлиять идеи Карла Шмидта, Мартина Хайдеггера… Нет, это происходит не так. Идеологические операторы из трех групп на очень простом языке пересказывают вождю его собственное представление о мире, опираясь на историю, политологические или философские понятия.

Сурков в нулевые годы писал очень сложные тексты, использовал много образов. Думаю, Путину эти описания казались слишком творческими, так сказать, плохо подходящими к реальной политической работе. Теперь воспроизводители политического языка предлагают упрощенные модели. Последние тексты Харичева, который работает внутри группы Кириенко, показывают, что уже никто из них не старается внести что-то свое — они берут собрание сочинений Путина и выделяют из него, что нужно выделить.

Как Кремль проверяет, какие нарративы работают, а какие нет?

— Есть налаженная система социологического контроля: опросы, фокус-группы по заказу администрации президента. Спецслужбы, контролирующие отдельные направления работы с обществом, тоже используют социологические опросы.

В государстве построена система сбора оперативной информации. Вице-губернаторы по политике собирают материалы и отвечают перед Кремлем за правильное представление данных о состоянии местных сообществ. Несколько лет назад появились Центры управления регионами — ЦУРы, которые должны оценивать уровень конфликтности внутри субъектов.

Кремль всегда стремился быстро понять, глядя на какой-либо региональный конфликт: это борьба местных кланов, борьба между представителями крупной госкорпорации и местными элитами или личный многолетний конфликт в тяжелой форме. И затем принимать решение, как улаживать это противостояние, чтобы оно не приняло масштабный характер.

— Очень интересны роли вице-губернаторов по внутренней политике. В некоторых регионах они используют пиар-инструменты, чтобы работать с оппонентами власти, а где-то чаще подключают силовиков. Как вам кажется, в какой момент принимается решение: мы мочим наших противников через социальные сети или сразу звоним в Следственный комитет, ФСБ?

— Ответ на этот вопрос неочевиден. Среди вице-губернаторов есть выходцы из среды политтехнологов, которые стараются решать вопросы знакомыми им инструментами и через связи в Москве. Есть люди с корнями внутри силовых структур — они опираются на знакомства в этой среде.

В каждом регионе есть вторая сторона — собственное управление ФСБ и представительство Второй службы ФСБ, которая следит за антигосударственной деятельностью. Само управление ФСБ докладывает в Москву, как оно интерпретирует происходящий конфликт. Представителям силовых структур в регионе выгодно подавать дело так, что граждане вышли на протест, например, за которым стоят подрывные элементы, желающие дестабилизировать не только регион, но и страну. Начинают вытрясать организаторов, условно говоря, найти их связи с США. Гражданской администрации в регионе приходится это учитывать, потому что надо думать о выгоде — тихо замять конфликт или получить ордена и медали за обнаружение чудовищных действий внешнего врага при поддержке внутреннего врага.

Есть ли примеры, когда кремлевский нарратив провалился — и власти это признали?

— У Путина другая стратегия, все-таки система покоится на определенном типе лояльности. Если твой нарратив провалился или был странным, то ты остаешься в игре — тебя лишь немного отодвинут. А вот если ты выражаешь нелояльность, то у тебя будут проблемы.

Именно поэтому Кремль сохраняет так называемое публичное поле. Оно не является публичным полем демократии, но оно есть.

На одном краю этого поля находятся людоеды, которые требуют уничтожения Украины и Запада, допускают возможность ядерной войны и пользуются другими агрессивными нарративами, которые со временем видоизменяются. Сначала Польша является русофобской страной, потом Финляндия и так далее.

На другом краю расположены технократические нарративы. Открываешь правительственные документы — глава Сбербанка говорит: заканчивается год, он прошел напряженно, но мы продолжали работать с учетом геополитических рисков. В переводе с деревянного языка — противостояли козням воображаемого коллективного Запада.

На третьем краю поля существует центральный язык, которым активно занимается Кириенко. Он наполнен позитивными коннотациями и направлен на молодого карьериста, патриота, устремленного в будущее, желающего использовать современные технологии, искусственный интеллект и так далее.

Я бы сказал, что больших провалов в нарративе Путина не было за 25 лет, как не было серьезных репрессий в отношении авторов.

Почему, когда у Кремля что-то не получается, виноваты «внешние силы»? Люди в это еще верят?

— В опросах россияне отвечают, что верят, но действительно ли это так? Открытый вопрос.

Когда Кремль ведет войну, война пожирает ресурсы, как объяснить населению, почему это происходит? Почему мы не переходим к миру, когда даже Дональд Трамп предлагает этот мир? Приходится аргументировать бесконечными происками Запада.

Почему власть боится называть войну войной? Или уже не боится?

— Я бы сказал, что сейчас уже не боится. Но ведь война не объявлена. В юридическом смысле войны нет. Вся социальная политика построена вокруг концепции “специальной военной операции”. Бюрократия должна опираться на этот концепт, потому что от него идут льготы, возможные действия и так далее. Война в данном случае — публицистическое понятие, которое иногда используют кремлевские деятели. Подчеркну, что объявление войны привело бы к совершенно другим решениям и потребовало иного обеспечения – и правового, и социального.

— Как вам кажется, люди, которые в самом начале полномасштабного вторжения повторяли слова “специальная военная операция” — они для себя уже приняли, что на самом деле идет война?

— Я думаю, да, потому что в первые же дни было видно всем в России, что идут очень масштабные военные действия. Попытка высадиться в Гостомеле и двигаться танковыми колоннами на Киев об этом свидетельствовала. Понятно, что в феврале и начале марта еще существовало представление, что это “специальная военная операция”, и Киев падет. Но к середине 2022 года стало ясно — идет полномасштабная война.

Если все держится на искусственных конструкциях — что будет, когда все это начнет сыпаться?

— В прошлом почти все примеры специфических идеологий подобного рода рассыпались после ухода вождя. Это касалось и сверхагрессивных режимов, какими были гитлеризм и сталинизм, и персоналистских, таких как испанский режим Франко или аргентинский перонизм, основанный на взглядах Хуана Перона. Все они ушли со своим идеологическим словарем.

После окончания собственного правления Путина, очевидно, большая правящая группировка попытается воссоздать, кодифицировать путинизм и продвигать его как государственную идеологию вместе со всем ее словарем. Но история подтверждает: это обречено на провал.