Смерть на рейве

По просьбе «Журнала Соль» директор магазина «Пиотровский» Михаил Мальцев выбрал 10 книг, вышедших в период с 1991-го по 2011-й, которые изменили его собственную жизнь и жизнь страны.

Ерофеев. Венедикт Ерофеев. Оставьте мою душу в покое. Х. Г. С., 1997 Поэму «Москва-Петушки» печатали и в СССР, но это было скорее курьезом (как в случае с журналом «Трезвость»). Персонажем массовой культуры Веничка стал уже в новой России. Я не стану говорить подробно ни о колоссальной эрудиции автора, ни об уморительных алкогольных анекдотах, растащенных на цитаты все все это и так известно. Я хочу обратить внимание на другое. Само имя Веничка, как и знаменитая история про справление нуждыth , цитаты из Штирнера в записных книжках и многие другие детали творчества, - говорят о том, что было особенным в творчестве Ерофеева НОВЫМ для русской литературы: утверждение индивидуального над коллективным, приватного над общественным.

Сергей Довлатов. Собрание прозы в трех томах. «Лимбус-пресс», 1995 На момент выхода трехтомника, не читанного еще широкими читательскими массами, эмигранта Сергея Довлатова массы эти уже знали, что читать им хочется именно его. В стране продолжали действовать какие-то выработанные В Советском Союзе механизмы установления независимых модзависимых , и нам нам с литературных мамой пришлось сначала много ходить по городу, а потом отстоять очередь, чтобы заполучить три черных тома в суперобложках.

В семье началось чтото странное: мама папой наперебой тыкали пальцем в книжку, громко хохотали вечерами на кухне и несли околесицу про дружбистов, марцефаль и какого-то Лембита. Наверное, Довлатов стал последним из русских писателей, которого заучивали и цитировали как Ильфа и Петрова, целыми страницами.

Виктор Пелевин. Чапаев и пустота. «Вагриус», 1997 Начиная с Пелевина папа стал терять интерес к современной русской литературе. Нет, юмор он понимал и над пелевинским Дарвиным, нокаутирущим гориллу в трюме Бигля, искренне смеялся. Но как автора, продолжающего какуюто традицию, принять его внутренне не мог и мои заученные объяснения про постмодернизм слушал только из вежливости.

Про Пелевина писал Чурнал журнало ОМ. Легко было поверить в то, что такой фамилии нет в русском языке, как нет и самого автора. И чувство было такое, что правду надо говорить именно так, как говорит ее этот несуществующий Пелевин, паясничая и каламбуря, а что там до литературной традиции, то о какой еще традиции можно говорить с поколением, пляшущим на казантипском рейве?

Владимир Сорокин. Голубое сало.

Ad Marginem, 1999 В предисловии к четырехтомнику Пелевина Вячеслав Курицын структурировал свои мысли об авторе, начиная главы-рассуждения с вопросов типа: о чем, для кого? И тактак далее, . Был там и вопрос вслед за кем? Говорилось о московских концептуалистах и их влиянии на поэтику Пелевина. Среди прочих упоминался и некий Сорокин. Интереснонтересно, , что Курицын, приведя пример «Норму», рассуждал о ней том духе, что это, скорее, не роман, а текст, который надо воспринимать как арт-объект, картину. В противном случае читатель вряд ли его осилит. Так вот, чего-то подобного и началась слава Сорокина как «Пелевина, только круче».

Сорокин написал научнофантастический роман, в котором Хрущев граф, а Сталин и Гитлер дружат семьями. У Сорокина были романы и лучше, но ниточкой, с помощью которой размоталось его творчество, а потом и весь литературный и поэтический концептуализм, было именно «Голубое сало».

Юрий Мамлеев. Черное зеркало. «Вагриус», 1999 В конце десятилетия надо подводить итоги, делать какие-то выводы, искать подходящие слова и метафоры, чтобы описать суть времени. Для меня идеально точной метафорой 1990-х до сих пор остается рассказ Юрия Мамлеева «Валюта» из сборника «Черное зеркало» - может быть, лучший рассказ того периода вообще.

Заводчане Заводчане ввиду разразившегося кризиса получают зарплату не деньгами, а гробами. Отец и сын тащат гробы домой, придумывая, как их можно будет использовать в хозяйстве. Соседи дуже уже кровать кровать из гроба сделали для ребенка или вещи в нем хранят. Ктото просто гроб г к к потолку подвесил, «для красоты». Самое интересное, что эта откровенная констатация могильности нового российского бытия казалась почти непреуве личенной. Какая, в сущности, разница гробами получали зарплату мои родители 1990-е или капустными пельменями?

Александр Проханов. Господин Гексоген. Ad Marginem, 2002 Признаюсь, я этот роман не читал, но он сразу вспомнился. Мне, например, было странно, когда преподаватель политологии, очень уравновешенная дама, вполне себе европейско-либеральных взглядов, советовала стуДентам читать эту книгу. Ее обсуждали разные люди, вокруг нее даже пытались как-то сплотиться (безуспешно, конечно) силы большие, чем привычная читательская аудитория Проханова (или, например, левые), ее окружала мерцающая возможность общегражданской оппозиции. Не из-за того, что верили в то, что спецслужбы могут взрывать жилые дома. Просто сам факт постановки такого вопроса то, что он вообще голове возникал говорил о том, что с властью что-то очень не так.

Эдуард Лимонов.

Книга воды.

Ad Marginem, 2002 Лимонов, конечно же, был всегда. Году 1996м папа дал мне Эдичку со словами: попытайся понять, что эта книга, B первую очередь, про одиночество. a это понял, но еще мне очень понравились описания города и людей, и злые мысли главного героя, и то, что он не сдается. А последние несколько строчек этого романа яи сейчас считаю одной из лучших концовок русской прозе.

Все 1990-е Лимонов воевал, занимался своей партией, выступал, полемизировал (вспоминается среди прочего хорошая книжка «Лимонов против Жириновского»), организовывал акции и, в конце концов, был посажен тюрьму новой властью. В тюрьме Эдуард Вениаминович держался достойно, занимался физкультурой и литературной работой. В итоге написал несколько книг, том числе и «Книгу воды». Это роман воспоминаний, в котором реки, моря, озера и лиманы служат местом, откуда память автора начинает говорить. У Лимонова память писателя-авантюриста, писателя-героя. Человека истории. Он вспоминает войну, друзей и женщин. Кроме Лимонова таких людей литературе уже нет. Подобные люди все Давным-давно умерли.

книга воды

Михаил Елизаров. Pasternak.

Ad Marginem, 2003 Михаила Елизарова уже знали, дебютная книга малой прозы «Ногти» была хорошо встречена критиками. Видно было, что Елизаров умеет писать. И вот первый роман. Основная тема погрязшая в ересях, сатанизме и всевозможных теософиях и агни-йогах страна, по которой мечется и изводит нормальных людей деPasternak. На защиту страны встают связанные с нею корнями и православием люди. Елизаров замахнулся, таким образом, сразу на две святыни либеральной интеллигенции: духовные мистические учения, подпитывавшие обожаемый ею Серебряный век, и одну из главных НЫХ ИКОН икон его ИКОН поэта-мученика Пастернака Пастернака. Суть том, что что Елизаров Елизаров оказался первым молодым писателем, который сделал это публично, с такой творческой силой и подготовленной аргументацией. Следующий его роман будет про мощь советского наследия.

Александр Терехов. Каменный мост. АСТ, 2009 Вот про эту книгу можно с уверенностью сказать, что это - самый недооцененный литературный труд десяти десятилетия.

А Терехов, соответственно, самый незамеченный автор. Дело в том, что «Каменный мост».

очень нетипичное для современной русской словесности произведение. Начнем с того, что сейчас никто не работает над романами так долго и так тщательно, как работал над ним Терехов. Как результат - «Каменный мост» получился сложноустроенным, многоуровневым, в нем постоянно что-то смещается - выходы нем никогда не соспадают Еще Еще по по раннему со входамитерехов.

скому «Бабаеву» было понятно, что его главные темы - это время, смерть и память.

«Каменный мост» - углубляющееся с каждой новой страницей осознание отношений этих трех понятий, через ситуации, конечно, через сюжет. Вообще, я забыл сказат сказать, что это детектив, то есть очень нескучная книга, но главное ней, безусловно - это мучительное вглядывание в мутную бездну прошлого. Советского, сталинского, бесчеловечного - - не не так уж важно. Важно, что в любом прошлом все безвозвратно мертво, потому что прошлое - это смерть и есть.

10. Михаил Гиголашвили.

Чертово колесо.

Ad Marginem, 2010

В объемном романе Гиголашвили живет по лжи целая республика советская, образца 1987 года Грузия. Сильная сторона текста - диалоги, речь персонажей Гиголашвили очень разнообразна. Тут бы сказать про полифоничность, но дело том, что десятки персонажей этой книги, кем бы они ни были, совпадают одном полном отсутствии морали. Хорошим быть не то чтобы стыдно, а в принципе непонятно как. Примечательно, что редкие человеческие поступки герои этой книги совершают не по убежде нию, а инстинктивно.

Нертово колесо