Последние четыре года Петр Мамонов редко выбирался из деревни в Москву. Приезжал раз в месяц – играть на сцене Театра имени Станиславского спектакль «Есть ли жизнь на Марсе?..». После выступления садился в машину и уезжал домой. В апреле «Жизнь на Марсе» прекратила свое существование, и Мамонов исчез из города на полгода. 11 сентября он возвращается с «Шоколадным Пушкиным». За три недели до премьеры Алексей Казаков провел сутки с Мамоновым. Фотографии Георгия Пинхасова.

Петр Николаевич Мамонов опаздывает. На полтора часа. Это нормально. Он едет из деревни, из Наро-Фоминского района, сто сорок километров от Москвы. Едет на шоколадном «мерседесе» 1981 года выпуска. Едет не спеша. Разгоняется максимум до 110, так что время волноваться еще не пришло – рано или поздно, но приедет. Лифт раскрывается, и в редакцию входит он. Вернее, сначала в проеме появляется его жена – бывшая танцовщица советских варьете, мюзик-холлов и кордебалетов Ольга Мамонова – сутулящаяся женщина с длинными седыми волосами и ногтями, полными чернозема. Лет двадцать назад Петр Николаевич пытался сделать из нее бас-гитаристку своей группы. А через десять лет Оля занималась тем, что прикочалчивала к стульям трубы с пружинами, чтобы стулья во время концертов прыгали как живые.

Ольга кивает головой, улыбается и рассеянно смотрит по сторонам. Из-за ее спины появляется Петр Николаевич в цветастой рубашке и испачканных в глине штанах. Здоровается, озирается, садится за стол, достает из очечника очки Armani, а из кармана томик Евангелия, открывает где-то в районе посланий апостолов и углубляется в чтение. И что теперь делать? Как завязать разговор с человеком, который строго поглядывает поверх очков и губами шевелит сосредоточенно?

Сказать ему: «Простите, Петр Николаевич, что отрываю от богоугодного чтения, но, может, приступим?» Ольга тоже не приходит на помощь. Делает какие-то жесты, в смысле «предпринимай что-нибудь, начинай же, скажи ему хоть что». А что тут можно сказать?

– Хотите чаю или кофе?

Мне бы побольше различных флаконов: Кремов, лосьонов, одеколонов.

Петр Николаевич поднимает глаза. Передо мной лицо пожилого человека с ввалившимися щеками, многими морщинами, слабыми глазами и десятком зубов во рту.

– Н-н-нет, спасибо, – заикаясь говорит Мамонов и перелистывает страницу.

Петр Мамонов запел в 1981 году. Ему тогда исполнилось тридцать. Предыдущее десятилетие слилось в непрерывный запой. «Пьянство было беспредельное. Пили дней 360 в году. Ломки, белка, наливай что угодно, духи, керосин, все выпьем». Выглядел он уже тогда лет на сорок.

Мамонова приглашают на квартирник. Кругом молодежь: двадцатилетний Витя Цой, Майк – чуть постарше, Боря Гребенщиков – почти ровесник, на полтора года моложе. Мамонов при галстуке и костюме. Берет гитару и начинает петь. Витя Солугуб, наимоднейший музыкант из «Странных игр», тихонько выходит из комнаты, заглядывает в соседнюю и обращается к товарищам: «Ребята, там какой-то дядя пришел, в костюмчике, песни поет дурным голосом и рожи корчит, пойдем посмотрим». Как на такого не посмотреть. Вскоре Мамонов перестал быть «дядей». «Петя, отец родной!» – орали зрители на концертах «Звуков Му» конца восьмидесятых. Сам Мамонов предпочитает, чтобы к нему обращались «Петр Николаевич». Приехали недавно к нему в деревню молодые ребята с телевидения. Заходят во двор, улыбаются, руку протягивают, говорят: «Здравствуй, Петя». Мамонов посмотрел на них пристально и в дом не пустил: «Какой я тебе Петя?»

«Оля, Оленька, куда ты меня привела, родная?» – обращается к жене Петр Николаевич, узнав о том, что ему предстоит фотографироваться на балконе, потом перейти в соседнее здание и позировать в коридорах, а затем в студии снять рубаху и испачканные штаны и надеть смокинг, лакированные штиблеты и накрахмаленную сорочку.

– Бумажки стелить будете... Лампочки, фоны, контровые... Я это все знаю... Я это все проходил... Оленька, ну куда ты меня привела? – потихоньку закатывая глаза го-

И всем вашим сродственникам.
И вашим.

Чем ближе к дому, тем больше в речи Петра Николаевича появляется уменьшительно-ласкательных суффиксов: - Вон видишь, слева – любимое мое местечко. Столик стоит, скамеечка. Возвращаешься из Москвы, машину остановишь, сядешь на скамеечку, достанешь бутылочку пивка, воблочку. Ну не славно ли?

Славно. Подъезжаем к дому. На воротах стоит скульптура, изображающая кошку, смотрящую вдаль. Ворота открывает средний сын Мамонова, Даня, и изо всех углов к хозяину бросается дюжина теперь уже настоящих кошек: Нюша – самая старшая, кошачья праматерь, Министр, который две недели гулял по деревне и вернулся худой и довольный, а также многие многие другие. Почему-то казалось, что Мамонов живет аскетом-молчальником, в антисанитарии, общаясь исключительно с кошками, которые гадят и мочатся на полу. А здесь не антисанитария, а санаторий: сосновый лес с белыми грибами прямо на участке, уютный домик, банька, гамак меж двух сосен, смотровая площадка с шезлонгом, к берегу реки спускается лестница, на полпути которой вкопана скамеечка, чтобы старичок мог посидеть, дух перевести, у баньки выложен маленький бассейн со студеной родниковой водой. Петр Николаевич, решив ополоснуться с дороги, снимает штаны и рубаху. У него Если ты мне не веришь, что любовь так зла, Зайди ко мне – посмотри на меня.

«Больничный лист» жилистые руки, а на груди в районе сердца глубокий-глубокий шрам.

Мамонов – очень сильный и живучий человек. Шрам он заработал, когда ему было лет двадцать пять. Подрался у сада «Эрмитаж». Драться он тогда любил и умел. Все таки рос и воспитывался на Большом Кавретном, в одном дворе с Владимиром Высоцким, в районе, где еще с позапрошлого века проживали воровские династии. В той драке противник достал напильник и проткнул Мамонову грудь. Увидев кровь, незнакомец испугался и вбежал в уходящий троллейбус. Петр Николаевич с напильником в груди помчался за троллейбусом («Знаешь, как курицы бегают, когда им голову отрубают?»). На следующей остановке догнал, забежал в него, выволок врага на улицу, избил и только потом в бессознательном состоянии был доставлен в реанимацию. «Бог снова оставил меня жить», – комментирует Петр Николаевич.

А еще была история, когда Мамонов с товарищем пили какую-то дрянь, от которой люди как минимум должны слепнуть. Пили, а затем отключились. Товарищ так и не пришел в себя, а Мамонова откачали. «Бог оставил меня жить», – снова комментирует Петр Николаевич.

Еще можно вспомнить, как Мамонов с товарищем залегли под чудо-аппарат, превращающий две бутылки сухого вина в бутылку водки, пролежали под ним неделю и отключились. Их тела нашел бас-гитарист «Звуков Му» Александр Липницкий, которому срочно нужно было оформлять ## И она права. Кому какое дело, кто поэт, а кто неизвестно кто...

«Лень» загранпаспорта для гастролей группы в Англии. Он переодел тело Мамонова в костюм, положил на кровать, установил камеру, и ему как-то удалось заставить это тело на секунду открыть глаза. Получилось смешно и страшно. Страшно – потому что глаза у Мамонова на фотографии открыты, а лицо мертвое.

Когда человек такой силы выходит на сцену и начинает себя выворачивать наизнанку – зрители уже не важны. Не важно, знакомы ли они с творчеством почитаемого Мамоновым Капитана Бифхарта или Харольда Бадда, читали ли они Эженна Ионеско, знают ли толк в атональной музыке и помнят ли наизусть молитвы на сон грядущий. Просто появляется вихрь, и он вместе со слюной разбрызгивается по всему залу.

Чаще чем раз в месяц мне такое трудно устраивать.
Устаете?
Конечно, устаю. Ты же был у меня на спектаклях, это ж все силы выплескивешь, помимо того, что Бог дает.
После таких опытов некоторые актеры болеют сильно.
Вот и я после этого болею. Но только не физически, а нервно. Мне надо неделю, чтобы отойти, потом неделю занимаюсь делами по дому. Потом готовиться потихоньку начинаю. Вот как раз месяц и проходит, и я уже к следующему спектаклю готов.
Счастье-то какое, – впав в умиление, признаюсь я Мамонову, после того как окунулся в купель с родниковой водой. Мамонов ждет, пока я вытрусь и оденусь, а потом говорит: - Ну а теперь пойдем. В дом. Дом делится на две половины. В одной – кухня, жена, дети и кошки-фавориты. В другой – Петр Николаевич. Вход на эту половину осуществляется только с личного

мамоновского разрешения – как и полагается в монашеской келье, пропахшей ладаном, лампадным маслом и писаниями святых отцов.

На половине Мамонова действительно горит лампадка в красном углу и несколько книжных полок заняты богословской литературой. Но в глаза бросаются бесчисленные ряды пластинок, компактов, кассет, огромный пульт, электрогитара и еще какие-то звуковые приборы. Больше похоже на музыкальную студию, а не на келью. Я тычу пальцем на полки с винилом, и глаза у Петра Николаевича загораются. Узнать в нем благообразного стариčка, который полчаса назад елейно беседовал с окрестными бабулями, не просто.

Так, старичок, – поблескивая глазами, говорит Мамонов, – я сейчас несу тарельман для арбузных корок и косточек, а ты пока для разогрева послушай китайскую скрипочку. Очень обаятельные эти люди, китайцы, ну просто алё. На тысячу лет нас старше.

Пока Петр Николаевич ходит за тарельманом, я озираюсь: на столике чашка со смородиной и пара книг: снизу «Беседы» римского стоика Эпиктета о внутренней свободе человека, сверху УК РСФСР, последнее издание. Видеокассета с «Осенним марафоном» и «О покаянии» Иоанна Златоуста.

Дверь открывается, заходит диджей Мамонов ставит тарелку на стол и начинает тасовать пластинками, сыпать историями о героях рок-н-ролла, причитая при особенно удачных моментах.

А вот это мне по кайфу. Это просто ломовая песня. Когда они тут запели – я прррото пррропал... А вот это, старый, знаешь, кто играет? Первая рок-группа в мире – Beach Boys. Они уже в пятьдесят девятом так играли. Вот это и есть рок-музыка. Чистейшая... честнейшая... А это Animals. Ребята моложе тебя на шесть лет, а послушай, как играют! Бешеная молодая энергия: опыта нет, мастерства никакого, вот они такое из себя выперли. Просто бешенно. Вот это я понимаю – песня про любовь... А это штат Мемфис – Букер Ти. Мемфис славится своей скупостью. Посмотри, как играет барабанщик – ничего лиш## Му, испуг ваш напрасен.

Му, я никак не пойму, Чем же я вам опасен?

Просто-напросто Му.

«Нестрашный Му» него. Но как играет! Каждый удар – как будто это последний раз. Попробуй в каждый удар так вложиться... А вот это, Алексей, чистый звук электрогитары Gibson... Петр Николаевич в блаженстве закрывает глаза, выпячивает челюсть и играет на од-

ному ему видимой гитаре. Музыка останавливается. Еще полминуты Мамонов продолжает ее слушать, потом открывает глаза, поднимается с крайне серьезным и соредоточенным видом и произносит: – А теперь, Алексей, я попрошу тебя выключить диктофон.

Диктофон выключен, и Петр Николаевич достает кассету со своими новыми роботами, которые нигде не были изданы

и нигде не были исполнены. Семь песен, спетые под гитару, и альбом под названием «Электро Т», который я, честно говоря, не знаю, к какому музыкальному жанру отнести. Вроде бы это электронная музыка, хотя сыграна она на одной гитаре. Вроде бы это такие очень компьютерные звуки, но никаких компьютеров в деревне у Мамонова нет. В общем, это уже почти и не музыка, а нечто далекое за пределами ее. Что-то очень искреннее и страшное. Этот альбом тоже начинался с китайской мелодии. В нем, как и в любом уважающем себя альбоме, был свой инструментал и свое барабанное соло. И еще была композиция «Нежность», состоящая из жутких утробных звуков, хлюпанья, чавканья и стонов.

– Это такая мужская нежность, – приободряет Мамонов. А потом закрывает глаза, начинает иллюстрировать руками и мышцами лица этот поток звуков и тихо улыбается.

Потом музыка закончилась, и мы сидели у костра, и вместе с нами сидели кошки. Около полуночи Петр Николаевич сказал, что устал, что постелет мне в бане и скоро принесет чай. И ушел. А вот страшная песня «Нежность» никуда не уходила. Я решил прогуляться по участку, но очень быстро понял, что делать этого в темноте не надо, потому что с двух сторон участок кончается обрывом, и стоит сделать шаг в сторону от тропинки – можно сломать себе шею. И я стоял у баньки, курил и дожидался Петра Николаевича с чаем. А потом я нашел под крыльцом присыпанные землей ножницы и стал думать, зачем нужно присыпать ножницы землей. После альбома «Электро Т» можно было придумать массу ### Я осеннюю пору люблю.

Люблю посидеть на брегу ### Широкой родимой реки, ### Где плещутся судаки.

«Восторг» причин, по которым Мамонову понадобилось закапывать ножницы. И в горле пересохло, и сова еще вдобавок ухнула, а Петр Николаевич все не появлялся. Я пошел к дому, чтобы попросить попить, и увидел в окне силуэт Мамонова, он что-то бурно объяснял сыну, и до меня доносились только отдельные звуки. Если бы они сейчас вышли во двор, то наверняка бы подумали, что я за ними подглядываю. То ли страх, то ли стыд заставил меня вернуться в баню. Прошло еще пять минут, но никто не появлялся, только в бассейне что-то булькнуло. А потом заскрипела дверь, и появился Мамонов. В одной руке чашка горячего чая, а в другой красный арбуз на тарелке.

– Все, родной. Спокойной ночи. Храни тебя Господь.

Наутро все эти страхи, ножницы и совы показались полной бредятиной. Умывшись в родниковой воде, стали чинить машину (я держал обеими руками засунутый под капот металлический прут, а Петр Николаевич с криком «кия!» бил по нему топором), потом ели суп из белых грибов, затем Мамонов отвечал на вопросы следователя, зашедшего узнать, что думает Петр Николаевич про соседа и алкоголика Юрку («Юрия знаю исключительно с положительной стороны», – отвечал Мамонов), засовывали в трехлитровую банку малосольные огурцы (мне в дорогу), затем ехали на починенной машине, вытаскивали из канавы пьяного дачника с большим рюкзаком, пожимали друг другу руки на автовокзале города Верея и договорились встретиться на премьере.