Поеду в Сантьяго
Кубинская провинция – бедная, почти нищая, колоритная и обаятельная
Куба — смуглая мадонна, называл ее Лорка. Об этой стране, о ее никогда не унывающих людях, о ее городах, многие из которых представляют собой настоящие шедевры, — цикл очерков Леонида Велехова. Продолжение, начало см. в "Итогах" № 27, № 29
Сантьяго-де-Куба - "вторая столица" страны, самый карибский, как говорят, из ее городов. Не только его атмосфера, но и архитектура совсем непохожа на другие кубинские города. (Фото: Леонид Велехов)
Куба — это Гавана, любят говорить жители столицы, "остальное – пейзаж". Это, конечно, не так. Помимо Гаваны, есть замечательные по красоте и своеобразию города со своей большой историей. Другое дело, что бедная кубинская жизнь гонит людей с периферии в столицу, где только и можно заработать, получить образование, сделать карьеру. А провинция, предоставленная сама себе, хиреет и пустеет. Так, собственно, происходит во всякой бедной стране: мы это хорошо знаем по себе.
Кубинская провинция за исключением тех немногих мест, через которые проходят туристические маршруты, – невеселое зрелище. Бедные дома, серые, пыльные улицы, давно не ремонтированные мостовые, пустые продуктовые лавки, где можно "отовариться" только по продовольственным карточкам, а скудный набор продуктов, причитающихся по этим карточкам, – сахар, рис, сигареты, кофе – не завозят порой по нескольку месяцев.
Те немногие экономические преобразования, о которых я писал в первом очерке и которые изменили облик Гаваны, почти не коснулись провинции. Конечно, теоретически и здесь, в какой-нибудь Мадруге – городке с несколькими десятками тысяч жителей, в 60 км от Гаваны, – можно открыть свой ресторанчик на тех драконовских условиях, которые ставит перед частником государство. Только кто в него здесь будет ходить?
Чтобы прожить, приходится прибегать к иным, чем в столице, ухищрениям. Мой приятель в той же Мадруге, дипломированный врач-педиатр, разводит кроликов. Он их, правда, обязан сдавать государству, но кролики, как известно, плодятся стремительно, и учесть весь приплод даже вездесущее кубинское государство не в силах. Другой – выкармливает в крохотном дворике своего дома поросенка. Поросенок соседствует с кухней, во время обеда его запахи явно доминируют над ароматным духом похлебки из черной фасоли, но что поделаешь? Кто-то приторговывает стиральным порошком, закупая его "оптом" в Гаване, в валютном магазине, а затем перепродавая землякам мелкими порциями. И таким манером "структурировалась" вся провинциальная жизнь. В магазинах ничего нет, но всякий знает, что за порошком, когда он понадобится, надо идти к Эудимии, за керосином – к Луисито, кусок свинины к Рождеству можно купить у Луиса – он режет своего поросенка именно в этот срок, а к Пасхе – у Папо"
В общем, живут люди. И кубинская провинция хотя и бедна, но полна своего колорита и обаяния.
Кубу я всегда держу в зубах
Пинар-дель-Рио – самая западная провинция Кубы. И климат здесь не такой изнуряюще жаркий и влажный, как на остальном острове, и нигде больше на Кубе не встретишь таких живописных пейзажей: горы, поросшие гигантскими дикими орхидеями долины, пальмы вперемежку с соснами.
Сменяют одна другую десятки плантаций – сахарный тростник, цитрусовые, манго, табак, кофе. Здесь самая плодородная на всем острове земля, но главное богатство Пинар-дель-Рио это, конечно, табак. Для него здесь бог настелил особую землю: краснозем с идеальной для этой культуры примесью песка. Именно тут выращиваются лучшие сорта черного, сигарного табака, который идет на изготовление самых дорогих сигар – "Коиба", а также "Монтекристо", "Ромео и Джульетта – Черчилль", "Вегерос".
Ценитель кубинских сигар, Уинстон Черчилль любил говорить: "Кубу я всегда держу в зубах" — как известно, он никогда не выпускал сигару изо рта. После смерти Черчилля Куба, желая, возможно, отыграться за эту двусмысленную шутку, присвоила той марке, которую Черчилль любил, "Ромео и Джульетта", его имя в качестве второго, дополнительного названия. Вроде как "Ромео и Джульетта имени Черчилля". Получилось, что это Черчилля теперь можно держать в зубах"
Но лучшими в мире сигарами считаются все-таки "Коиба". Каждый табачный лист для них сушится и обрабатывается в течение двух лет. Стоимость одной сигары – особенно если это "штучный" вариант, вроде тех, что курит и посылает в подарок своим друзьям Команданте, — может достигать нескольких сотен долларов.
Вообще сигара окружена целым облаком легенд, которые можно рассказывать бесконечно. Вроде того, что в прежние времена табачный лист после того, как срезали, непременно раскатывали на бедре мулатки, чтобы он впитал, так сказать, ее жизненные соки. Или что работники плантаций выходили на сбор урожая в белоснежных льняных гуяберах – традиционных национальных рубашках, — и у лучших сборщиков они оставались идеально чистыми и после работы (а надо учесть, что в высоту табачный лист достигает двух с половиной метров, и сборщик бродит между этими растениями, как Дюймовочка). Но это все мифы. Стоит побывать на современной табачной фабрике в Пинар-дель-Рио, чтобы убедиться, как далеки они от реальности.
Нет, технологический процесс на знаменитой, с двухсотлетней историей табачной фабрике "Франсиско Донатьен" в Пинаре блюдется, видимо, свято: сигары для Кубы – источник валюты. Но люди, которые крутят эти сигары и приносят стране миллионы долларов дохода: какие уж тут белоснежные одежды!
Я попадаю на фабрику вместе с группой иностранных туристов. Мы идем между рядами похожих на школьные парты столов, за которыми скручивают сигары, и со всех сторон к нам тянутся руки и звучит молящий шепот: "Una moneda! Una moneda, por favor!" У некоторых монетка, поблескивая, лежит на краю стола – как бы в качестве намека. Кто-то из туристов, наиболее предусмотрительный, привез с собой пакеты с карамелью, печеньем, жевательной резинкой. Все это моментально выхватывается из рук – так голодные зверьки не могут дождаться, пока им положат кусок в миску, и хватают его, едва не тяпая тебя за пальцы. Одна из работниц робко спрашивает: "А мыла не привезли?"
Что это? Какой-то работный дом из романа Диккенса. Однако никого из наших сопровождающих не смущает эта картина. Они лишь деловито инструктируют нас, как раздавать эту импровизированную гуманитарную помощь. А то на прошлой неделе, рассказывает гид, толпа страждущих чуть не перевернула туристический автобус.
Жизнь кубинской деревни внешне выглядит еще беднее городской. Стоит немного отъехать от Тринидада, чтобы увидеть такие, как на фотографии справа, крестьянские жилища — даже не лачуги, а странные гнезда, прилепившиеся к каменистым горным склонам. (Фото: Леонид Велехов)
Рабыня Нинья
Удивительный городок лежит в четырехстах километрах к востоку от Гаваны на побережье Карибского моря, словно прижатый к кромке воды горами Эскамбрая, которые окружили его с трех сторон. Это Тринидад, когда-то один из главных, богатейших и процветающих городов Кубы. В XVIII и XIX веках здесь были сосредоточены основные плантации сахарного тростника и десятки централей – заводов по переработке тростника в сахар.
Но в 30-х годах прошлого века на Кубе была построена железная дорога – первая, к слову сказать, во всей Латинской Америке и седьмая в мире, — и ее подвели к соседнему Сьенфуэгосу, а до Тринидада не дотянули. И город быстро стал сдавать свои позиции. "Богатые и энергичные перебрались в Сьенфуэгос, а в Тринидаде остались бедные и ленивые", — смеясь, рассказывает мне историю города ее знаток, тринидадец в пятом поколении, как он сам себя называет, ветеринар по профессии, доктор Лара.
Развитие Тринидада остановилось, словно законсервировался его облик колониального городка начала прошлого столетия. "Тринидадцы были настолько ленивы, что даже не подновляли и не перекрашивали фасады своих домов. Поэтому, когда город стали реставрировать, то очень легко оказалось восстановить первоначальные цвета и росписи", — говорит Лара.
Тринидаду повезло: в 1988 году ЮНЕСКО объявила его всемирным культурным достоянием. И так как город в отличие от Гаваны (тоже – всемирного культурного достояния) маленький – всего здесь живет сегодня 35 тысяч жителей, — то отреставрировать его хватило и средств и сил.
Гуляя по Тринидаду, порой кажется, что ты попал в большой кинопавильон, где идут съемки по мотивам какого-нибудь романа Майн Рида. И дело не только в архитектуре, пастельных тонах фасадов и уцелевших настенных росписях в духе какого-то колониального рококо. Дело в том, что жизнь здесь по существу словно замерла на отметке "XIX век". Люди, кажется, никогда никуда не спешат – они всегда прогуливаются. Выносят на прогулку птичек в клетках: соревнования певчих птиц – любимая забава тринидадцев, и они считают, что с ними надо регулярно, по нескольку раз в день гулять, тогда птицы будут лучше петь. Здесь хранят верность вековым промыслам: плетут сумки, шляпы, обувь, только что не нижнее белье из гуаны — местного тростника. Все от мала до велика ходят в лавку и на рынок с зелеными авоськами из гуаны, а пластиковых пакетов знать не желают.
Доктор Лара живет в доме, построенном тем самым его прапрапрапрадедом-колонистом родом из Ла Риохи, с которого началась кубинская ветвь старого испанского рода Де Лара Дель Валье Де Серкера. Дом — совершеннейший музей колониальной эпохи. С огромным патио – внутренним двором, где растут банановые пальмы, дающие по нескольку сотен килограммов плодов в год, и стоят вкопанные в землю альхибес – огромные глиняные чаны для хранения пресной воды. На кухне, оборудованной в углублении этого патио, своего рода гроте, главное место занимает старинный изразцовый очаг.
Да что там патио и очаг! Вот 70-летняя кухарка Нинья, обитающая на этой кухне всю жизнь и в свою очередь унаследовавшая эту вахту от матери, — это, действительно экспонат из XIX века. Этакий чернокожий чеховский Фирс в юбке, преданная рабыня, живущая только интересами хозяев и никакой иной, собственной жизни не имеющая. Ее детское прозвище ("нинья" – это "малышка") стало ее именем, так "малышкой" на всю жизнь она и осталась. Когда мы разговариваем с ней, мне все кажется, что она обратится ко мне "масса", как называли белых людей черные невольники и здесь, на Юге, и на Севере американского континента. Но нет, до "массы" дело не доходит, Нинья вполне ориентируется в современных реалиях, правда, моего имени, непривычного для ее слуха, выговорить не может и предлагает называть меня "Че", так как я, по ее мнению, смахиваю на Че Гевару. Ну что же, если эта замечательная старуха до сих пор "малышка", то почему мне не быть Че, хотя я вовсе на него не похож?
Сантьяго, — город с богатой культурой. Книжных лавок здесь, пожалуй, даже многовато для 300-тысячного города. А та, которая на фото слева, пожалуй, самая известная. Книжная лавка "Лестница", в которой хозяйничает Эдди Тамайо, в течение многих лет служит своего рода клубом для местных артистов, писателей, музыкантов. (Фото: Леонид Велехов)
С Фонсекою рыжеволосым
Сантьяго-де-Куба занимает уникальное место среди кубинских городов и провинций. Хочется сравнить его с нашим Питером при всем внешнем несходстве самого тропического из кубинских городов и холодного, туманного Петербурга. Тот же удел "вечно второго", "столичного города с провинциальной судьбой", считающего фатальной несправедливостью то, что главный город страны — не он. Даже в исторической судьбе есть сходство. В Сантьяго тоже был свой "залп "Авроры": из этих краев родом Команданте, казарма Монкада, со штурма которой в июле 1953 года, предпринятого сотней юнцов, и началась его политическая биография, – это здесь, в центре города.
Но бог с ними, "Авророй" и Монкадой. Это действительно особенный город: утонченный, романтический, испытавший на себе, помимо традиционных для Кубы испанского и африканского, еще и сильное французское влияние. В начале прошлого века, когда рядом, на Гаити, произошла революция, тысячи бежавших оттуда французских колонистов и их рабов осели в Сантьяго. Они принесли сюда новаторскую технологию обработки кофейных и сахарных плантаций, ряд других достижений прогресса, но главное, с ними в Сантьяго проник особый дух — esprit, как говорят французы. Этот "эспри" заметен во всем: в архитектуре Сантьяго, в музыке, наконец в самом типе местных жителей. Сантьягерки считаются самыми красивыми женщинами на Кубе. Зеленоглазая мулатка из Сантьяго – это своего рода эталон красоты и сексапильности кубинской женщины. Действительно, зеленые глаза, полученные в наследство от каких-то там предков — уроженцев Нормандии или Бретани, и темный цвет кожи сочетаются эффектно.
Неповторимая атмосфера царит в Сантьяго – чуть расслабленная, но не колониально-ленивая, как в Тринидаде, а дурманящая, пряная, насыщенная чувственностью. В Гаване все на продажу, в том числе любовь, а здесь – все от сердца. Даже когда на продажу.
Сантьягерцы и говорят по-другому, чем гаванцы. Гавана всегда спешит, боится упустить выгоду, говорит быстро, глотая слога и слова. Сантьяго говорит нараспев, словно заклинает, завораживает.
Сантьяго обожал Лорка, побывавший здесь лишь раз, проездом из Нью-Йорка в 1930 году, и все мечтавший вернуться снова. Об этом одно из его лучших стихотворений – "Сон кубинских негров":
Если ночь будет лунной,
поеду в Сантьяго-де-Куба,
поеду в Сантьяго.
Запрягу вороные буруны
и поеду в Сантьяго
Занимаясь в свое время Лоркой, я гадал над строчками из этого стиха:
Поеду в Сантьяго
с Фонсекою рыжеволосым.
Поеду в Сантьяго.
К Ромео, Джульетте и розам
Кто такой этот Фонсека рыжеволосый? Случайный местный знакомый, близкий друг? Лорка, как известно, был человеком нетрадиционных наклонностей. Но при чем тут тогда Ромео и Джульетта? Какой-то несвязанный набор красивостей" И вот однажды я обнаружил Фонсеку. С крышки старинной сигарной коробки, принесенной мне в подарок одной зеленоглазой знакомой, смотрел на меня рыжеволосый, рыжебородый красавчик в белоснежной манишке и бабочке. Поверх рыжих кудрей было вытиснено полукругом: "Fonseca", а понизу портрет был обрамлен множеством оттисков золотых медалей, полученных этой маркой сигар на международных выставках.
Одурманенный воздухом Сантьяго, Лорка, видимо, проникся нежным чувством к этому красавцу с сигарной коробки и одушевил его. "Ромео и Джульетта" тоже — то ли "сигарные", то ли настоящие, шекспировские. Еще оставались "розы", следа которых я долго не мог найти, но совсем недавно обнаружил, что и такая марка – La Rosa Aromatica – существовала в 30-е годы, сейчас ее уже нет.
Сантьяго амбициозен, во всем хочет быть только первым. Вот и Команданте вместе с его революцией, видать, уродился здесь не случайно: это земля местных наполеонов, героев многих освободительных войн, хотя, конечно, остальным уроженцам Сантьяго в смысле амбиций до Команданте далеко.
В Сантьяго, действительно, многое делают лучше, чем где бы то ни было на Кубе. Карнавалы Сантьяго до революции были лучшими на всем американском континенте. Революция, правда, с ними покончила. Именно здесь делают лучший в мире ром. "Гавана Клуб", "Бакарди" из Майами – для настоящего ценителя все это не конкуренты сантьягерских марок вроде "Канея", "Матусалена" и "Пати Крусадо". Собственно, ром из Сантьяго и есть настоящий "Бакарди": Факундо Бакарди основал здесь производство еще в 1862 году. Вынужденный в силу известных исторических обстоятельств покинуть Кубу и перенести свое производство из Сантьяго во Флориду, его потомок не раз с горечью говорил, что истинный "Бакарди" остался в Сантьяго. Вода, земля, сахарный тростник, климат – все это поважнее любой самой современной аппаратуры и технологии. Ром, как родина: на подметках башмаков не унесешь.
Сантьяго набожен, как никакой другой город Кубы. Кубинская религиозность – своеобразная, как мне кто-то однажды сказал, у католической церкви здесь нет монополии на Бога. Католические обряды в восприятии большинства верующих кубинцев причудливо переплелись с языческим культом сантерии, столетия назад завезенным на остров чернокожими невольниками.
Одна из главных достопримечательностей Сантьяго, Храм Девы Каридад Дель Кобре, покровительницы Кубы, — самая важная святыня для всех верующих кубинцев. Как и все католические святые, Дева Каридад имеет своего рода аналог в сантерии. Это Очун – смуглое божество, олицетворяющее любовь и женственность. Надо видеть, как 8 сентября, в день Св.Девы Каридад, к храму, находящемуся в окрестностях Сантьяго, стекаются тысячи верующих со всех концов острова, из Майами, из стран Латинской Америки. Выполняя данный Деве обет, некоторые проделывают на коленях путь от города до храма – это полтора десятка километров. Не столь истовые карабкаются на коленях по длинной лестнице, ведущей к входу в храм.
Удивительное зрелище – алтарь, заполненный приношениями Деве Каридад. Чего здесь только нет: золотые медальоны соседствуют с плюшевой собачкой, соломенной шляпкой, автомобильным номером, парой ношенных крестьянских брюк, бейсбольным мячом, отрезанной девичьей косой. При всей экстравагантности этого приношения нетрудно догадаться, за что отблагодарила святую та женщина, которая оставила у алтаря" чистую гигиеническую прокладку. Кто-то в благодарность за аналогичное чудо возложил к алтарю мраморную табличку, на которой выгравировано: "Спасибо, Дева Каридад, за то, что ты помогла мне появиться на свет!" Рядом с распятием висит саксофон. У стены стоят велосипед и инвалидная коляска.
Вера способна всех примирить, правда, в стенах храма. На застекленных стендах красуются рядом погоны партизан Повстанческой армии Фиделя Кастро и солдат правительственной армии Батисты, сражавшихся между собой в 1956 — 1959 годах. На видном месте у алтаря – обращение к Деве Каридад с просьбой заступиться за всех кубинских политических заключенных. Оно подписано Марицей Луго и другими известными кубинскими правозащитниками. Известными, правда, в основном на Западе: на Кубе их имена под запретом, люди узнают о деятельности правозащитников, как мы в советское время, из передач "вражеских голосов". Но, однако, трудно представить себе воззвание за подписью академика Сахарова в какой-нибудь православной церкви советского времени. Кубинская-то церковь посмелее будет"
Как знать, может быть, именно отсюда, из Сантьяго, давшего своей стране столько импульсов обновления, пойдет когда-нибудь еще один? Будем только надеяться, что обойдется без нового "штурма Монкады".
И напоследок еще об одной, пусть мелочи, в которой Сантьяго тоже не имеет себе равных. Таких вкусных фруктов, как на Кубе, я не ел нигде в мире. И таких вкусных манго, как в Сантьяго, нет нигде больше на Кубе. Только здесь выращивается сорт, который называется "бискочо" — "бисквит". Польстили, надо сказать, бисквиту. Еще недавно даже фрукты приходилось покупать у крестьян из-под полы. Теперь мелкую торговлю разрешили, и по горбатым улицам сантьяго крестьяне развозят свой урожай, оглашая окрестности пронзитель-ными криками: "Mango bizcocho! Mas dulce que miel! Cinco a tres peso!" — "Манго-бисквиты, сладкие, как мед! Пять штук на три песо!" (Фото: Леонид Велехов)