Сергей Костырко. Обозрение С.К. #101
Современные "постмодернисты" в поисках энергетики
Сергей Костырко
Дата публикации: 17 Апреля 2002
В прошлом обозрении , посвященном ситуации в современной литературе, я пообещал закончить разговор сюжетами об отечественных постмодернистах. Точнее, о тех литературных явлениях, которые порождены дефицитом собственной художественной энергии, но при этом претендуют на мейнстрим. Об игре в литературу и в литературную жизнь. А поскольку участники этих игр обычно ссылаются на ситуацию постмодерна, я вынужден чуть отвлечься на историю вопроса. Термин "постмодернизм" я буду употреблять здесь больше как метафору, нежели как термин, и тут не мой произвол - я просто следую за уже сложившейся традицией.
Дело в том, что чуть ли не с самого начала, как только у нас было узаконено само понятие (то есть с конца 80-х), содержание его стало практически безразмерным - в постмодернисты записывали всех, кто хоть чем-то не был похож на реалистического бытоописателя, от Пригова и Рубинштейна до Вознесенского , Астафьева и Проханова .
Забавно, но, похоже, постмодернизм в нашей литературе был ее полноценной органикой как раз тогда, когда словом этим почти не пользовались. Есть, например, внутренняя логика употребления постмодернистских приемов в "Пушкинском доме" Битова , а его "Фотографию Пушкина" и позже книгу "Вычитание зайца" я бы считал образцом художественной отрефлектированности такого явления, как "усталость жанров". Органичной для русской прозы была ориентация на работу с "концептом", обозначившаяся в прозе Евгения Попова еще в 70-х годах. Необходимую для поэзии работу проделали в 80-е, скажем, Кибиров и Пригов. И т.д. и т.д. Но, к сожалению, чуть ли не единственным эстетически внятным проявлением отечественного постмодернизма так и остался соц-арт в момент его выхода из андеграунда. Торможение началось сразу же - концептуализм, овладев творящими массами, очень быстро обернулся игрой в концептуализм, "карикатурой на карикатуру" (Н.Маньковская) - утвердившиеся на рубеже 80-90-х годов художественные практики свели навык работы с концептом до элементарности детского конструктора: несколько фирменных приемов укладывания реальности в концепт, плюс - несколько приемов работы с этим концептом и - все. Два притопа, три прихлопа - готово.
И в общем-то легко понять, почему самым притягательным для новых творцов в постмодернистской ситуации оказался дискурс, снимающий принципиальные различия элитного и китчевого. Постмодернизм начал использоваться в качестве индульгенции на отсутствие вкуса и необходимой для художественного творчества культуры. За претендующим на высоколобость концептуализмом в литературу двинули магический реализм и китчевая историософия, а ориентация на Борхеса сменилась ориентацией на Умберто Эко (автора нескольких серьезных работ по истории и семиотикe, но у нас востребованного прежде всего как автора романа "Имя Розы", вещи в литературном отношении прикладной, то есть иллюстрирующей постмодернистское отношение к литературе, впрочем, книги очень даже неплохой, если читать ее как детектив или как "занимательную медиевистику").
"Постмодернизм" у нас стал везде и уже почти нигде. Границы его расползлись и исчезли за горизонтом. И чуть ли не единственной метой нынешнего "постмодерниста" осталась гордая поза противостоящего в качестве "продвинутого". Кому противостоящего, понять трудно (по нынешним временам принадлежность к постмодернизму давно стала признаком респектабельности), но - противостоящего.
Тут, правда, могло бы возникнуть некоторое теоретическое замешательство. Постмодернистский дискурс, ориентация на который была продекларирована большинством наших "постмодернистов", в принципе не знает иерархических разделений. Но, как говорится, не за то боролись. Постмодернизм - постмодернизмом, а вот от родного, советского, нахрапистого - объявить всех, кто не мы, клиническими идиотами, пидорами и дураками (лексика, уже вошедшая в нынешнюю "литературную" критику) - вот от этого отказаться трудно. И потому естественным продолжением процесса - так сказать, нашим вкладом в теорию постмодернизма - стало искусство бороться и противостоять, когда бороться не с кем и противостоять некому.
Вот о некоторых приемах этого искусства и пойдет речь.
Самый очевидный путь - "борьба за обновление" художественного языка. Но сегодня становиться в позу борца за право на новые стилистики, за свободу творчества нелепо. Поэтому сосредоточились на локальном - на вопросах расширения тематики и лексики. Темы: секс, наркотики и проч. Увы, вот это "проч." будет очень скудным.
О сексе в новой литературе говорить много не буду, уж очень тема конфузная. И не по причинам самого предмета. Просто тотальная завороженность наших постмодернистов на "сексуальном" впечатление производит уже просто тяжкое. Как минимум, наводит на мысль о болезненной закомплексованности ее авторов. Кого пытаются они убедить? Читателя? Но читателя в этом давно убедила сама литература еще во времена Набокова. И никуда не денешься - получается, что уговаривают себя. (Имен не называю, деликатный все-таки вопрос.)
Другой как бы запретной для литературы темой оказались наркотики. Однако самое громкое сочинение на эту тему, "Низший пилотаж" Баяна Ширянова , меня, например, обескуражило не столько самой темой, сколько литературным уровнем ее разработки, в частности использованием пафосной стилистики молодежной и комсомольской прозы советских времен. Об этом удивительном эстетическом феномене я уже писал . Ни о каком художественном прорыве там говорить не приходится. Ставка была именно на пикантность темы.
Борьба же за обновление языка в художественной литературе свелась исключительно к вопросам использования обсценной лексики. Тут есть свои, так сказать, победы. По итогам осеннего сетевого конкурса "Улов" в лауреаты попал рассказ Александра Анашевича "Хуй" , текст которого представляет собой композицию разговорных фраз и отрывков диалогов, где в разных контекстах варьируется слово, вынесенное в название. Иными словами, рассказ претендует на роль некой эстетической декларации, утверждающей право литературы на это слово. Ну а кто спорит-то? У слова этого уже целая литературная традиция употребления, от Солженицына (в "Иване Денисовиче") и Юза Алешковского до сегодняшней Веры Павловой. Понятно, что читатель Алешковского или Венедикта Ерофеева на само слово как-то не слишком западет, потому как кроме употребления этого слова в этих текстах содержится кое что посущественней. Ну а что делать автору, у которого, кроме претензии на "эстетический эпатаж", предложить нечего?
Там же в списке лауреатов "Улова", кстати, и проза Линор Горалик с обаятельным, как кажется автору, кокетством дамским раскрепощенным жаргоном, в котором стилистический парфюм "нынешней молодежности" оттеняется дворовыми обозначением женских половых органов. Тут надо отдать должное литературному чутью автора: убери это слово из рассказа - и соответствующий микросюжет окончательно перейдет в разряд надрывной мексиканского разлива мелодрамы: героиня встречает своего бывшего воздыхателя опустившимся до уровня бомжа, жалкеньким таким, убогоньким и ее пронимает: "У меня просто сердце разрывалось, я не могла поверить даже, что это все - из-за меня! Из-за /.../ этой, кошки моей /.../ - и из-за меня, в первую очередь!"
На фоне вот такой литературы титанами выглядят даже Шаров и Болмат .
Правда, справедливость по отношению к нашим "постмодернистам" требует уточнения - у них есть алиби в виде словосочетания "литературный проект". Лично мне оно нравится. Оно предлагает четкое разделение на собственную литературу и на "литературный проект". То есть, "Гексоген" - это не литература, а "литературный проект" группы критиков. И "Б.Акунин" - это тоже литературный проект, но уже авторский. Идея проекта "Гексогена" в литературном плане мне неинтересна по причинам литературной беспомощности текста, за политическим же шоу слежу с мазохистским удовольствием (каюсь, испытываю нехороший естествоиспытательский кайф, наблюдая за коллегами). А что касается Б.Акунина , то, скажем, "Алтын Толабас" читал в метро с удовольствием.
Или вот, например, какой писатель Лимонов ? Судя по некоторым фрагментам его прозы, он имел потенции стать писателем неплохим, но выбрал некий "литературный проект", главная литературная составляющая которого - газета "Лимонка" , а имиджевая - тюрьма. Правда, сам он этого уровня не выдержал, нынешнее обращение его к правительству с жалостливо-угрожающей ноткой: не имеете права, пустите, я французский поданный - в литературном отношении провал сокрушительный.
Понятно, что сугубо литературные проекты с этическим эпатажем (секс, мат, наркотики) быстро приедаются. Лимоновские игры в политику - вариант более притягательный уже в силу своей радикальности. И вот молоденький, порывистый Дима Ольшанский, развернувшись к новым "ликам", произносит свое "я, юный пионер... перед лицом своих товарищей, перед лицом... та-та-та.... торжественно обещаю..." (статья "Как я стал черносотенцем" в "Ex libris"). Текст выполнен не без стилистического лукавства. Стебовая интонация как бы предполагает некоторый запас отходных путей: во-первых, не ставьте себя в дурацкое положение, реагируя на мой текст уж слишком всерьез, лучше почитайте его внимательнее; и потом, вам же лучше, если "Проханов" станет элементом постмодернисткой игры, а не руководством к действию погромщиков. Ну да, конечно. Только тут очень легко переиграть и самого себя - законы постмодернистских игр не так тотальны за пределами игрового пространства. Мне почему-то не удается ощутить игровой постмодернистский подтекст, скажем, у ребят из "Идущих вместе". Там, похоже, вполне серьезные ребята подрастают. И насчет "не петюкай" - им это очень даже кстати будет.
...На этом месте прерываю свой беглый обзор. Потому как грустно что-то стало. Вдруг пришло в голову еще одно определение постмодернистской ситуации: это когда никого не остается, с кем можно поговорить.
P.S.
Ну вот, закончил вчера обозрение, а сегодня, перед тем как отправить его в РЖ, прочитал рассылку "Круга чтения" и в ней - ответ Ольшанского Львовскому . Честно говоря, челюсть отвисла. Даже неловко стало за некоторую благодушность, с которой я упомянул выше о ситуации с Ольшанским. В своей газетной статье Ольшанский еще как-то удерживал равновесие интонационной игрой - так, по крайней мере, мне казалось. Сегодняшний же текст - это уже, так сказать, от души. Как говорил в подобных случаях Лесков, "человека ведет и корчит" - истово, истерично почти: при-ся-га-ю! Ну что ж. Вольному воля. Время как раз то. И насчет "расстреливать" тоже понять можно - когда нет других аргументов, то что же еще делать - конечно, расстреливать.