Инна Булкина. Журнальное чтиво. Выпуск 131

" О ктябрь " уж поступил... вернее, поступает в сетевой " Журнальный Зал " медленно, но верно. Нынче поступил мартовский номер , зато поступил без изъятий (почти). Между тем, предыдущий - февральский по каким-то причинам решил утаить от сетевых читателей переводы Асара Эппеля из Виславы Шимборской и полную версию последней части романа Анатолия Наймана "Все и каждый". То, что мы находим во 2-м "Октябре", зовется " фрагмент журнальной публикации ". Речь во "фрагменте" о попытке идиллии в жизни героя и о разрушении этой идиллии, то есть сюжет вполне органичный для "фрагмента". "Фрагмент", напомним, жанр романтический, а роман, как всегда у Наймана, поколенческий. Хотя изначально акцент был поставлен не на поколение как таковое, но на "сословие", и автор настаивает, что времени как движения не происходит. Есть лишь жизнь - внутри "сословия":

" Время не менялось, не двигалось. Как началось оно в нулевом, по принятому летоисчислению пусть в 1953-м советском году, так и оставалось нулевым, ну от силы - за счет пусть 1968-го - полугодовалым. Нам становилось семнадцать, двадцать пять, сорок, пятьдесят один, но перемены для каждого происходили внутри каждого, а уличная толпа состояла из неизменного количества тех, других, третьих и четвертых, то есть точно таких семнадцатилетних или сорокалетних в начале семидесятых годов, как в начале шестидесятых ".

То есть речь, надо думать, о "застойных временах" с их исключительно "внутренней жизнью", временах, которые с какого-то - дистантного - момента стало возможно идеализировать. Но к наймановскому роману это, похоже, не имеет отношения, идиллия здесь в конечном счете разрушается, и значит - время в своей силе.

В следующем номере тот же Анатолий Найман, но уже в соавторстве с Галиной Наринской, осваивает жанр "застольной беседы" (" Процесс еды и беседы "). Помнится, Андрей Немзер в давнем уже журнальном обзоре пенял на бедность редакционных портфелей, мол, дело не в попсовой кулинарии, а в том, что " любезным авторам отказать невозможно (хоть выписку из медицинской карты принесут), а печатать в общем-то нечего ". И в самом деле, рецепты приготовления кофе там замысловаты, а застольные каламбуры незамысловаты отнюдь:

" В кофейном смолл-ток - бессмысленном застольном чириканье - может всплыть имя Кафки: так сказать, нес-кафка. Также может - и всплывает - Генеральный секретарь ООН Кофи Анан. Почему Пеле выпускает кофе, необъяснимо: Пеле должен лепить пельмени. Кофе должен выпускать Кафу, крайний защитник сборной Бразилии ".

Забавно, что "Октябрь" допустил сетевых читателей лишь к кофе от Наймана-Наринской. А омлеты и яичницы оставил читателям бумажным. Если это спасет "октябрьскую" подписку - на здоровье.

Иного рода байки, не сказать чтоб "застольные", в февральском номере - от Алексея Лукьянова: " Артиллеристы. Занимательные истории о богах войны ". "Артиллеристы" здесь те, кто стреляет. В людей. В этом смысле любой, кто стреляет из окошка по живым мишеням - "артиллерист".

Кроме застольных и незастольных "бесед", в последних номерах "Октября" неизменный и безразмерный роман ("Весна в Карфагене" Вацлава Михальского ) - он уж который год "продолжается", и очередная повесть Михаила Тарковского про таежного охотника (" Кондромо "). Рассказ Александра Хургина называется " Нюанс ": "нюанс" заключается во внезапной смерти чужого ребенка на фоне адюльтерных подробностей. Связи, как всегда, косвенные и логики нет. Как в жизни. Другой рассказ под причудливым названием " Ччь ", автор - Юрий Петкевич; персонаж приехал в Питер учиться на художника, а поступил в Москву в Литературный и в промежутке еще съездил в Пушгоры и встречался с разными девушками. Все это довольно монотонно. Наконец, проживающий в Германии Андрей Кучаев в том же мартовском номере с рассказом " Незнакомые грибы " и с преднамеренной цитатой из Валерия Попова - "Грибники ходят с ножами".

И здесь же цикл Ирины Ермаковой " Уголь зрения ", он про скелет на дне и поэта в шкафу:

На дне текучем Москва-реки

тыщу крещеных лет
раскинув белые кулаки
лежит удалой скелет

Певчею костью своей поправ
весь тот и весь этот свет
он знает что каждый в России - шкаф
в котором забыт поэт .

Другой поэт 3-го "Октября" - Дмитрий Полещук, известный своими силлабическими экспериментами. Но теперь другие игры: подборка называется " Приглашения ", там упражнения в японской калиграфии и вариации на темы пушкинского "Гусара" ("Скребницей чистил он коня"). То есть еще один монолог от первого лица, только роли поменялись:

Как в полночь по небу верхом

скачу я, растопырив ноги,
о помело мое, о чем
ты помышляешь по дороге ...

К отделу литературы примыкают переделкинские записки Александра Нилина (сына писателя), своего рода окололитературные мемуары. А в мемуарном отделе того же 2-го номера автобиографические записки талдомского купца Волкова из архива Михаила Пришвина (" Книга для записывания семейных дел и исторических, общих событий, дневников и проч. Дмитрия Ивановича Волкова "). Но это как раз таки "чувствительный роман". Хотя точнее его было бы определить как "антиплутовской". Чувствительный персонаж описывает свою жизнь, которая в силу профессиональных занятий должна вписываться в структуру романа плутовского, то есть последовательное перечисление удачных и неудачных бизнесов. В итоге получается такое забавное сращение двух жанров, характерных для века восемнадцатого. Роман между тем написан во времена чеховские:

"... Жизнь еще до меня не коснулась своим тлетворным дыханием; я сам в нравственном отношении был вполне чист, я верил всему окружающему с его показной стороны, верил в честность, справедливость, постоянство, искреннюю дружбу и любовь. Я считал всех друзей самыми лучшими друзьями; я готов был обнять, если бы это было возможно, все человечество и сказать: милые мои, как хорошо мне жить с вами!..

Ах, зачем, зачем жизнь так безжалостно разбила все мои верования и надежды? Жизнь, жизнь! Зачем ты наделила меня таким чувствительным сердцем и, не соображаясь с этим, преподнесла мне самые жестокие уроки разочарования ?.." итд.

Кстати, популярное изложение некоторых известных вещей о романах средневековых находим в 3-м номере "Октября", в его постоянной рубрике "Путевой журнал": Гела Гринева. " О сеньоре Красная Борода, рыцаре, влекомом сокровищем, но не обретшем оное. Пунктир средневекового романа ".

В отделе философическом Владимир Кантор заявляет, что построение Петербурга " привело, в конечном счете, к построению вместо деспотии - империи со стремлением к правосознанию и законом ", и что Петербург - едва ли не первый русский город (по крайней мере, так получается, если следовать этой логике). И здесь же Борис Парамонов сообщает нечто о Сталине и Андрее Платонове: " В Платонове все Сталин, Платонов сам - Сталин. Чем больше читаешь Платонова, тем лучше понимаешь Сталина ". И Платонов, надо думать, это Сталин во всей полноте его развития, каким он явится, может быть, через триста лет... итд. А вот картинки животрепещущие:

" В.В.Жириновский явился в сегодняшнюю русскую жизнь из романов Платонова. Он мечтает: хорошо бы построить много дорог и на дорогах каждые два километра станцию обслуживания. ... И я бы не стал, говоря о Владимире Вольфовиче, вспоминать папу-юриста, ибо не о законе следует тут говорить, а о благодати.

Усомнившийся Макар - депутат Марычев ".

А в отделе критики 3-го "Октября" " Штудии " от Дмитрия Бака, проект безусловно полезный, существовавший, кстати говоря, некоторое время назад в "РЖ" под кураторством Андрея Немзера. На испытательном полигоне "Октября" студентки Дмитрия Бака "разминаются" на букеровском списке. Местами остроумно:

" Спросите кого угодно: какое слово чаще всего повторяется на страницах повести Павлова <"Карагандинские девятины">? Ответ будет скорым и ясным - "смерть". Неважно, каков коэффициент частоты употребления на единицу текста. Говорил же Фауст у Поля Валери: "Мое первое и последнее слово - "нет". Так вот, даже непредвзятому читателю порою кажется, что у Павлова каждое второе, чуть ли не каждое первое слово в повести - "смерть". ... По чистой случайности сразу после "Карагандинских девятин" мне довелось перечитать "Гамлета". Наткнувшись на сцену с могильщиками, я почти удивилась, что они по-прежнему мирно роют могилу, а не закапывают себя в нее живьем. А ведь могли бы, наверное... Просто им с автором повезло ". То была Дарья Ращупкина.

И в том же мартовском номере, явившемся в Сеть в мае, несколько запоздалая "реплика" Бориса Хазанова на прошлогоднюю статью Бориса Дубина " Литературная культура сегодня ". Не уверена, что стоит напоминать, о чем там шла речь: все это было обговорено много месяцев назад. Но замечательно, что "октябрьская" "реплика" иллюстрирует мое собственное " Чтиво " полугодичной давности, которое, собственно говоря, и было "репликой" на дубинскую статью. Я повторюсь:

Журнальные критики слишком часто рискуют оказаться "находчивыми на лестнице", при том, что пишут свои статьи практически одновременно с сетевыми и газетными. Но статья в Сети или газете выходит завтра, а статья в журнале выйдет через несколько месяцев, когда все уж забыли думать о ее несчастных предметах и думают о других и новых, о которых впрочем тоже забудут, когда у журнала дойдет очередь до этих "новых"

.