Вероника Куцылло о том, что она увидела в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года

10 лет назад я писала колонку в журнал «Власть» про 11 сентября 2001 года. Сегодня перечитала и поняла, что там нет главного.

Таксист, согласившийся 11 сентября везти нас в южный Манхеттен, внезапно затормозил у голосующей пожилой американки. Она не плакала, только лицо у нее было затвердевшее. «У меня там сын работает, в южной башне», — сказала она. Таксист повернулся к нам: «Вы не будете против, если я ее тоже повезу? У нее там сын работает, в южной башне». Он посадил ее на переднее сиденье, чего нью-йоркские таксисты обычно не делают, и мы ехали все вместе и молчали. А что можно сказать, если никакой южной башни уже нет?

По пути к ВТЦ люди окружали редких полицейских (основная масса была там, у рухнувших башен). И полицейские, вслушиваясь в свои рации, пересказывали людям все, что сами могли узнать. А навстречу из-за ограждения шли совершенно серые люди, покрытые мелкой бетонной пылью и нельзя было понять – кто это: белый, негр или китаец. И выезжали серые машины, еще недавно бывшие красными или белыми, черными или желтыми. И казалось, что все мы теперь покрыты этой пылью навсегда, и хотелось отряхнуться, выплюнуть ее из легких, выбить из головы, но не получалось.

На четвертый день после 11 сентября мы решили поужинать в ближайшем ресторанчике. Мы заходили туда всю неделю до 11-го, а вот сразу после – не получалось: покупали продукты в супермаркете за углом и готовили дома. А на четвертый день пошли.

Знакомого грека, который обслуживал наш столик до 11-го, не было. Я забеспокоилась: а вдруг он проходил рядом с ВТЦ? А вдруг у него там из семьи кто-нибудь работал?

Заказ принял хмурый итальянец. После 11-го все были хмурые, Нью-Йорк на какое-то время перестал улыбаться. И вдруг от кухни, сияя улыбкой, – наш грек. Оказывается, его перекинули на другие столики, но официант-итальянец, передавая наш заказ, сказал: «Там твои пришли». И он побежал к своим. Своим — потому что Европа, потому что русские, а значит — православные (и не важно, верит ли кто-то из нас в Бога). Он бежал, сияя, и еще издалека говорил, как он рад видеть нас живыми и здоровыми. Оказывается, он тоже все эти дни переживал: а вдруг мы там мимо проходили и поэтому больше не приходим ужинать в ресторан…

11 сентября поразило меня вот этой общностью. Когда перед лицом трагедии совершенно не важно – кто ты: американец, грек, русский, живешь здесь или приехал погостить. Утром 11-го, когда мы смотрели на горящих «Близнецов» с крыши 52-этажного небоскреба на 60-й улице Манхеттена, и первая из башен стала падать, «Оh, my God!» американцев и «О, Господи!» моей мамы звучали совершенно одинаково.

12-го я пошла сдавать кровь в госпиталь недалеко от нашего дома. Мы так же вперемешку стояли в очереди. Девушка-волонтер записывала всех: фамилия, адрес, телефон. Записала и меня, спросила, из какой страны, сказала большое спасибо, крови сейчас много, если закончится, обязательно вам позвоним. И еще раз спасибо. Не позвонили, но мне до сих пор важно, что где-то там была запись на сдачу крови пострадавшим при теракте: «Veronika Kutsyllo, Russia». И я верю: если бы моя четвертая, резус положительный, понадобилась, они бы позвонили. Но она не понадобилась. Я помню, как в те дни врачи в наспех разбитом в скверике в районе 40-х улиц полевом госпитале с надеждой вглядывались а сторону даунтауна. Они ждали раненых, они надеялись, что кого-то откопают. Но раненых не было.

Когда спустя несколько дней открыли манхеттенские мосты, мы решили уехать из города – хоть на немного. Мы переехали Гудзон и вскоре, уже за городом, увидели на поперечном мосту одного человека, который размахивал американским флагом. Он стоял лицом к машинам, ехавшим со стороны Манхеттена, и машины гудели ему в ответ. И для меня в этом одном американце было в сотню раз больше патриотизма, чем сейчас в тысячах «нашистов» на проспекте Сахарова.

Мы улетали 17-го (вместо 14-го по билету). Если не ошибаюсь, это был первый день, когда американцы открыли воздушное пространство. JFK был забит пассажирами. В сторону регистрации клубилась огромная очередь. Мы приготовились стоять в ней несколько часов. Но в какой-то момент через толпу стали пробираться сотрудники аэропорта с мегафонами. Они говорили: «Граждане Соединенных Штатов! Мы просим вас пропустить вперед граждан других государств. Многие из них не рассчитывали задержаться так надолго в США, у многих кончаются деньги. Им надо домой. А вы – дома». И очередь, взвихрившись чемоданами и сумками, стала распадаться. Американец, стоявший впереди нас, обернулся, протискиваясь в толпе, и сказал: «Счастливого пути! Берегите себя!»

Я не обманывалась насчет двух истребителей, сопровождавший взлет нашего «Боинга». Мама сказала: «Смотри, нас охраняют». Я ответила: «Нет, мам, это от нас охраняют». Со стороны южного Манхеттена все еще поднимался дым. А я думала о том, что истребители-истребителями, а главное – это люди. И что теперь для меня Америка навсегда останется родной, потому что нельзя вместе с ними пережить такое и не понять, что американцы – такие же, как мы. Может, даже немного лучше. Сказала бы я «Счастливо пути!» иностранцу, из-за которого меня попросили выйти из очереди? Не уверена.

Вероника Куцылло

Та осень в Нью-Йорке