Максим Кронгауз: Как я полюбил Париж
Максим Кронгауз Фото: wikimedia.org Серия публикаций в поддержку спектакля ProScience Театра «Девяностые: взгляд нормального человека» продолжается коротким интервью с Максимом Кронгаузом. Известный лингвист отвечает на 6 вопросов о языке последнего десятилетия XX века и рассказывает, как полюбил Париж.
Какие неологизмы девяностых вам запомнились больше всего, как ученому и обывателю?
Я когда-то писал о трех лексических волнах, которые обрушились на нас в девяностых: бандитская, гламурная и профессиональная. Наверное, самой колоритной из них была бандитская, тем более что часть этой лексики, почти избавившись от криминального налета, вошла в разговорный обиход. Я имею в виду специфические слова или отдельные значения: «крыша», «наехать», «беспредел», «отморозок»…
Эмоциональная оценка отдельных слов – вещь очень интересная и только на первый взгляд субъективная. Есть слова, которые людей одного типа привлекают, а другого – отталкивают. Например, слово «вау» кто-то ненавидит, а кто-то обожает. Я скорее люблю те слова, которые изучаю, что, впрочем, не значит, что я их все использую в своей речи.
Помимо активного изменения словарного состава, начавшегося после падения железного занавеса, какие процессы происходили в русском языке в девяностые годы?
Изменение лексики всегда заметно. Но не менее важно изменение речевого поведения, в частности, речевого этикета. Мы стали иначе здороваться и прощаться, извиняться и благодарить, причем это выражается не только в появлении новых этикетных формул, но и в самом факте речи, пришедшей на смену молчанию. Например, мы теперь здороваемся с кассиром или продавцом в магазине, чего в позднее советское время обычно не делали. Меняются и другие трудноописываемые вещи, например интонация.
Ваши прогнозы — что станет нормой? Смешенье языков: английского с нижегородским? Или же засилье англицизмов сойдет на нет, подобно галлицизмам XVIII–XIX вв., оставив в русском лишь след из прошедших проверку временем заимствований?
Предсказать развитие языка невозможно, поскольку это в большой степени зависит от внешних причин: экономики, политики, развития новых технологий. Мне кажется, что сегодня наступила некоторая стабилизация, по крайней мере, принципиально новых явлений в языке я не вижу. Но заимствование как процесс продолжается, пусть и не в таких масштабах. И английский язык продолжает занимать исключительное место, оказывая давление на другие языки. Пока я не вижу причин для того, чтобы эта ситуация изменилась.
В девяностые вы пришли сложившимся ученым. Повлияла ли изменчивость политической и экономической среды на вашу работу?
Повлияла очень сильно. Я почувствовал, что теперь многое зависит от меня. Как показало будущее, так и было.
Как развивалась лингвистическая наука России девяностых?
Это был расцвет науки во всех возможных формах: книги, конференции, проекты и семинары. Безденежье казалось временным и преодолимым, а открытие границ во всех смыслах (например, доступ к мировой научной литературе) делало нас богаче и свободнее немедленно и навсегда. Вообще, на какое-то время наступило состояние научной эйфории, но эйфория, увы, длится недолго. Думаю, что она закончилась раньше конца девяностых.
Были какие-нибудь смешные случаи, связанные с открытием границ, государственных и научных?
Первые рабочие поездки заграницу в начале девяностых почти всегда сопровождались какими-то забавными случаями, просто потому что все было непонятно и непривычно. В то время я занимался услугами фотографа в Москве. По-моему, в девяносто третьем я получил приглашение на свою первую научную стажировку, и сразу в Париж. Ощущение свободы и духа приключений переполняло, но как-то ничего, кроме науки, не происходило, и появилось легкое разочарование, что та жизнь вообще-то похожа на нашу. В общем, я слегка заскучал. По Парижу я передвигался исключительно пешком, в основном, в целях экономии, но и потому, что любил ходить. И вот ближе к вечеру, идя через весь Париж из университета в студенческий городок, я вдруг краем глаза заметил, что с балкона второго или третьего этажа на чем-то вроде каната спускается девушка, точнее, ее аккуратно спускают веселые парижане. Стараясь глядеть только прямо, я твердо двигался вперед, но встречи избежать не удалось. Можно ли вас поцеловать? – спросила прекрасная незнакомка, которую я толком даже и не разглядел. Полностью опешив, я все же смог выдавить жалкое «уи», был четырежды расцелован, после чего незнакомка была снова унесена своими друзьями куда-то в небеса.
Видимо, вечеринка, видимо, пари, видимо, с первым встречным. Абсолютно не важно. Я после этого случая полюбил Париж.
Смотрите также: Алексей Муравьев Вспоминая 90-е… Новое Татьяна Пигарева Испания от И до Я Сергей Сергеев Русское самовластие. Власть и ее границы: 1462–1917 гг. Катерина Михалева-Эгер 350 лет современной моды Леонид Чутко Сил нет Катя Колпинец Формула грез Сергей Плохий Забытые бастарды Восточного фронта Дэвид Чиверс, Том Чиверс Цифры врут. Как не дать статистике обмануть себя Пол Стейнхардт Невозможность второго рода Стивен Хоффман Пять сил, изменяющих все Уолтер Айзексон Взломавшая код Рустам Александер Закрытые. Жизнь гомосексуалов в СССР 3D-каркасы для восстановления костной ткани Платиновый бутерброд для спинтроники