«Дети 404». Фильм Аскольда Курова и Павла Лопарева

Сегодня в рамках проекта «Синема верите» и при поддержке другого нашего партнера — «Реальности» у нас онлайн-премьера.

Мы показываем фильм Аскольда Курова и Павла Лопарева «Дети 404».

Как вы помните, первый в России показ именно этого кино 23 апреля пытались сорвать разные псевдопатриотические личности.

Международная премьера «Детей 404» прошла вчера, 28 апреля, в Торонто, на фестивале Hot Docs.

А с сегодняшнего дня это кино можно посмотреть у нас.

Мы надеемся, что фильм ожидает большая фестивальная судьба. Поэтому по требованию фестиваля Hot Docs фильм залит на канал «Реальность.com» с территориальным ограничением на Российскую Федерацию.

По новым правилам, которым мы вынуждены подчиняться, онлайн-премьера маркирована 18+. Но всех совершеннолетних это нисколько не должно смущать.

Приятного вам просмотра!

На премьере 23 апреля фильм обсуждали основатель группы «Дети-404» Лена Климова, режиссер и педагог Марина Разбежкина, театральный критик Марина Давыдова, галерист Елена Баканова, кандидат социологических наук, гендерный исследователь Ирина Костерина и заместитель главного редактора COLTA.RU Михаил Ратгауз. Почитайте сокращенную версию этого разговора — по свежим следам и фильма, и визита на показ незваных гостей.

Михаил Ратгауз: Лена, вы видели фильм перед этим или сейчас его смотрели впервые?

Лена Климова: Я посмотрела его сейчас.

Ратгауз: И что скажете?

Климова: Я не представляла, что это будет настолько сильно. Я читала до этого интервью с Аскольдом и Пашей, опубликованное на COLTA.RU, и они там говорят, что намеренно не брали самые тяжелые истории. И я понимаю почему. Потому что каждая из таких историй весит так много, что может быть достойна отдельного фильма. И я не знала, что самые простые вещи, рассказанные самым спокойным тоном, могут настолько тронуть.

А самое удивительное лично для меня вот что. Уже больше года существует этот проект («Дети-404». — Ред.), и у него был такой девиз: мы существуем. А в фильме я услышала голоса этих ребят. А до этого я видела только тексты, письма, которые они пишут. Я услышала их, и тут меня как молнией ударило, я подумала: господи, так вот они! Они же существуют, они же живые дети, они рассказывают о себе. И эта простая, казалось бы, мысль стала для меня таким открытием, так меня ошарашила, что… Мне как непосредственному участнику сложно оценить, насколько хорош этот фильм, это нужно делать вам, зрителям. Я, конечно, сижу и плачу. (Аплодисменты)

Ирина Костерина: Меня зацепила фраза, которую кто-то из участников фильма говорит в конце: если кто-то думает, что мы пропагандируем эти отношения, то поглядите — нас бьют, нас унижают, над нами издеваются. Можете посмотреть, как это круто… И мне очень жалко, что этих детей нет сегодня в зале, потому что для них это была бы сильная поддержка — чувствовать, что твой голос не уходит в пустоту, что ты не один на один со своими проблемами. Очень жалко, что дети не могут это видеть. Не могут видеть этот зал, который аплодировал их словам, этим сюжетам.

Климова: Извините, что я врываюсь, но сейчас в этом зале присутствует как минимум одна участница нашего проекта, которая написала, когда ей было еще 17 лет, а сейчас ей 18. Это Ксюша Серебровская, она здесь. Я очень рада, что она пришла! (Аплодисменты)

Елена Баканова: Я смотрела этот фильм и вспоминала фразу философа Жижека: «Я не хочу жить в обществе, в котором мне каждый день придется объяснять, почему нельзя насиловать женщин». Потому что мы внезапно оказались в близкой ситуации. Один из основных вопросов, которые поднимаются в фильме, — это глубочайшая невежественность среды в отношении вопросов сексуальной ориентации. Непонимание того, что сексуальная ориентация не является самопроизвольным, свободным, интеллектуальным или каким-нибудь другим выбором человека.

Костерина: Люди у нас вообще очень боятся говорить про сексуальность. Любимое их слово — «выпячивать». Про гомосексуальных людей говорят: «Ну пусть они там у себя делают что хотят, но зачем это выпячивать?! Зачем все время это афишировать?». И люди не понимают, образованные, умные люди, что это дискриминация, наступление на права. И, мне кажется, есть общая задача у всех нас — борьба с этим невежеством.

Я услышала их голоса, и меня как молнией ударило, я подумала: господи, вот они! Они же существуют.

Баканова: Да, увы, свобода личности — это такой предмет, который питается человеческой кровью. К сожалению, свободу получают люди в процессе борьбы, иногда очень длительной. Собственно, вы, Лена, говорите в фильме, что еще в 60-е годы черные в Америке ездили на отдельных местах в общественном транспорте, а сейчас мало кто может из молодых людей в это поверить. И на примере западной демократии мы знаем, что у каждого вопроса свободы личности, равенства есть целая история борьбы. Видимо, в России тоже эту историю придется пройти.

Марина Разбежкина: Я смотрю фильм второй раз, я видела его еще на этапе монтажа, ребята учились в нашей киношколе, и я очень за них беспокоилась, потому что понятно, что на фоне этой обстановки будет сложно не только тем, кто снимался в кино, но и тем, кто его снимал. Мы действительно находимся на линии фронта, что совершенно нелепо, потому что это мирная жизнь. И сделать ее фронтом нам помогли постановления, которые были приняты в Думе законодателями, хотя они должны, напротив, выполнять функции оберега. Это их государственная функция, а не распространение ненависти между людьми. Дума — это прямой виновник. Потому что именно они в несовершенное общество, в общество с огромным количеством людей, не понимающих, что они говорят, кинули слово. И это слово было принято в разных частях России так, как люди смогли понять это на местах. И это страшно. Законодатели ответственны и за то, что произошло сегодня, когда на общественное мероприятие врываются люди и начинают учить других людей, не имея для этого никаких оснований.

Баканова: Для меня это ситуация, близкая к катастрофической. То есть я сразу представляю, как я сижу дома за ужином, а ко мне домой врывается какая-то дама в фильдеперсовой юбке, которая начинает мне объяснять, почему я должна есть салат не с оливковым маслом, а с соевым соусом, например. И настаивать на том, что, так как она патриот, я должна есть с соевым! (Смех, аплодисменты) Это вызывающее нарушение личной территории.

Разбежкина: Я не хочу, чтобы кто-то за меня приватизировал понятия «русский», «Россия». Я тоже часть России, я тоже русская, и я хочу сама отвечать за свою миссию, за свои поступки, за своих учеников. А нас окружает недоверие к человеческому существованию, неумение принять человека таким, какой он есть.

Вы знаете, Россия давно уже может жить спокойно. Она не самая добрая страна, она не самая толерантная страна, она не самая чудесная страна, она не самая читающая страна, и в этом нам помогают — быть такой Россией — и наши законодатели. Вертикаль власти работает сегодня так, что в ней не хотят слышать тех, кто не находится в верхнем эшелоне этой власти. Нет связи с обществом, и это отсутствие коммуникации и есть большая драма — драма государства и наша. Поэтому я очень благодарна Лене Климовой, я думаю, то, что она делает, — это поступок. Потому что она, практически девочка, взяла на себя функцию… Даже не существовать в оппозиции к государству, она бы хотела диалога, наверное, но государство не собирается с ней его устанавливать, потому что государство ее не имеет в виду как человека, с которым можно вести диалог.

Мы находимся на линии фронта, что нелепо, потому что это мирная жизнь.

Когда мы снимаем документальное кино, первая наша установка — это диалог с героем. Я на самом деле очень боялась этого фильма. Я боялась агрессии, которая будет литься с экрана. Но агрессии нет, это кино совсем про другое. В нем нет этого пафоса, который сейчас везде, где ты только ни появляешься. Эта злоба проникает в каждого. К счастью, фильм получился с такой замечательной интонацией, что мне тоже очень бы хотелось, чтобы его смотрели все! Потому что он не только о людях нетрадиционной ориентации, он о нетерпимости государства к любым проявлениям личности. (Аплодисменты)

Реплика из зала: Я психолог и хотел бы сказать вот что. Обычно границы проводят между нами так: есть гомосексуалы, а есть гетеросексуалы. Но на самом деле граница проходит не здесь. Граница проходит между всеми россиянами… Потому что я боюсь за гетеросексуальных детей. Вот представьте в школе обыкновенного мальчика, и вдруг кто-то из недоумков обозвал его тем самым словом, которое я произносить не хочу. Как ему доказать обществу, где ему искать защиты? На нем поставили клеймо, школа от него отвернулась. Как относятся социальные педагоги, многие мои коллеги, психологи, к этому, в фильме тоже показано. Уже были случаи, когда такой ребенок приходил с ружьем в школу. Были случаи, когда насиловали таких детей. Кто их защитит? Еще раз говорю: в этой ситуации я защищаю интересы своего ребенка, поэтому я и пришел сюда. Чтобы власть не могла разделять и властвовать. Отделять черноволосых от рыжих.

Марина Давыдова: Я сейчас смотрю на своего ребенка, которому 13. И как только начался шум по поводу гомофобных законов, я поняла, что главная тема, которая обсуждается в школе, — это проблема гомосексуализма. То есть дети 11—12 лет вдруг начали это обсуждать. Это такая пропаганда — сами эти законы, фантастическая совершенно! И одновременно мой сын, когда перешел в новую школу, мне рассказал, что когда разговор зашел на эту тему с какими-то незнакомыми еще тогда ему детьми и он сказал: «А какая разница?», произнес просто толерантную речь — он тут же стал изгоем. То есть совершенно не нужно быть гомосексуалом, достаточно просто проявить толерантность, она тоже под запретом. А ведь он учится в продвинутой московской школе. Это произвело на меня сильнейшее впечатление.

Разбежкина: Я недавно разговаривала со своими друзьями-французами и спросила: как их сын там, еще не женился? И мама сказала: «Нет, не женился». А я спросила: «А у него подруга есть, девочка?» — «Девочки, мальчики, ходит кто-то». Тогда я спросила: «Он не гей?» Она сказала: «Да я не знаю, может быть, и гей». Я говорю: «А что, это тебя не волнует?» Она говорит: «Да нет, это его выбор…» И знаете, это совершенно удивительно, потому что это было сказано искренне, она любит своего сына, и она его принимает таким, какой он есть. И это очень важно, чтобы вообще мы друг друга принимали такими, какие мы есть. Вот это все, чего я бы хотела от общества. Не так уж много, кстати.

В обществе созрел очень мощный запрос на нормативность.

Ратгауз: Я как представитель Кольты звал некоторое количество людей прийти к нам сегодня разговаривать. Все были не против, но несколько раз звучала реплика: «Это не наша тема». То есть мы всей душой «за», но тема не наша. Но речь ведь в этом фильме идет о сопротивлении. И областей для этого сопротивления у нас сейчас много. Опять-таки в фильме мы видим два выхода, которые сейчас активно обсуждаются. Один — это бегство, эмиграция. Второй — это сопротивление здесь, внутри страны. Как мы, смотря это кино, можем себя с этим соотнести?

Костерина: В той ситуации, в которой мы сейчас живем, уже нет не наших тем. Я говорю про то, что происходит с нашей политикой, про то, что происходит с наступлением на права человека сейчас в России. Уже очень мало сфер, где вообще мы можем укрыться и сказать: ну ладно, вот здесь мы в безопасности, мы соответствуем всем критериям нормативности, к нам пока не прикопаются, за нами пока не придут. Но этих групп, этих сфер становится все меньше и меньше.

Баканова: Я коротко скажу про «не нашу тему». Это все-таки моя тема, хотя я не отношусь к категории ЛГБТ. Но это именно моя тема, потому что отношение к ЛГБТ-сообществу — это индикатор уровня толерантности и состояния многих социальных институтов, отношения к конституционным правам. Это как прибор, чтобы замерять безопасный уровень радиации. Завтра придут за велосипедистами. Это за вами придут и спросят, почему вы едите салат с оливковым маслом, а не с соевым соусом, понимаете! Снимите штаны, покажите, какие трусы на вас. Почему трусы такие? И то, с чем мы сегодня столкнулись здесь, на показе, — это не патриотизм, а легализация насилия и агрессии. Это форма легализации агрессии. Давайте называть вещи своими именами. (Аплодисменты)

Давыдова: Совершенно не снимая ответственности с властей предержащих за то, что они в значительной степени спровоцировали эту гомофобную истерию внутри общества, нельзя не признать того факта, что они, конечно, какими-то локаторами улавливают настроения самого общества и как бы ретранслируют их обратно. Если их обобщать, я бы сказала, что в обществе созрел очень мощный запрос на нормативность. Вот я его во всем чувствую, понимаете. Не только в области гендерных, сексуальных отношений. Вот давайте мы разлинуем: сюда не ходи, туда не ходи, здесь можно, там нельзя. Я ощущаю это даже в эстетической области. Казалось бы, какая связь между теми проблемами, которые мы сейчас обсуждаем, и той областью, которой я занимаюсь, в частности, театром? Я чувствую, как внутри зрительного зала, даже самого театрального комьюнити есть запрос на то, чтобы не позволить какому-то иному, не похожему на тебя человеку состояться. Есть даже желание прописать в каких-то чуть ли не законодательных актах, как можно делать, а как нельзя. Это можно финансировать, а это нельзя. Я все время пыталась понять, что стоит за этим удивительным запросом на нормативность. На самом деле это желание, чтобы жизнь была устроена очень просто. Потому что, когда она устроена сложно, ты ее перестаешь в какой-то момент понимать, и это очень дискомфортное состояние. А когда ты придумал себе простую схему, тебе кажется, что все отлично. На самом деле феномен бесовства, который расписан Достоевским, ровно в этом упрощении.

Климова: Прекрасный ответ: «не наша тема». Прекрасный, чтобы что-то не видеть. Но очень правильный вопрос поднял человек из зала, я об этом тоже много думала. Главное, чтобы это понял каждый: вопрос свободы может коснуться любого. Я помню, как год назад ЖЖ-сообщество обсуждало такую тему. Пришла мама и говорит: «У нас сын перешел в пятый класс, и детей спрашивали на уроке, какой у них любимый цвет. Мой сын сказал, что у него любимый — голубой. И теперь его травит весь класс: ты гей, ты педик!» Точно так же, насколько я знаю, в педики могут записать человека, который носит узкие джинсы, длинные волосы, у которого нет девушки или у девушки — парня. И мы должны понимать, что это может коснуться каждого.

Да, мы живем в мире, границы которого сильно расширились благодаря интернету и благодаря тому, что можно свободно ездить в разные страны. Люди, слава богу, имеют возможность увидеть, что мир очень разный. Мы никогда не станем одинаковыми. Господи, это такая очевидная вещь! Посмотрите на людей на улице, в метро, какие все разные: у одного борода, у другого нет. И на самом деле это же интересно, что мы друг на друга не похожи. И слава богу! Были бы мы как спички в одном спичечном коробке — представляете, какая скукотища! Хорошо быть не похожим на других, хорошо отличаться. И я надеюсь, что зрители тоже это увидят. (Аплодисменты)