Original Material
Сергей Шнуров и студенты СПбГУ. Короткая пьеса
Сергей Шнуров и студенты СПбГУ. Короткая пьеса
[p]В рамках проекта «В Петербурге #можноВСЁ» прошло открытое интервью лидера группы «Ленинград» Сергея Шнурова со студентами СПбГУ. Мероприятие организовано «Билайн» и Ассоциацией выпускников СПбГУ при поддержке «Бумаги».[/p]
[p]Зачем нужно высшее образование, откуда берется петербургский снобизм и почему мы живем в абсурдное время — «Бумага» публикует расшифровку публичного интервью.[/p]
Александр Малич: Мы с вами встретились в СПбГУ, и здесь в основном студенты. Сергей Шнуров: Огромная аудитория. Даже несколько неловко. АМ: Вы помните, чем вы руководствовались, когда поступали в Теологический институт на философский факультет? СШ: В 90-е не было ни хлеба, ни зрелищ. Все молодые и не очень молодые люди находились в поисках духовной пищи, так как иная пища отсутствовала. На каждом книжном развале попадалась философия и «Анжелика в гневе». Я выбрал философию. АМ: Как вам кажется, нужно ли университетское образование? СШ: Высшее образование, как бы банально это ни звучало, расширяет кругозор и учит работать с первоисточниками. Можно получить некий навык — но не знания. Знания устаревают быстрее, чем ты их приобретаешь в наш столь скоростной век. АМ: Почему вы остались в Петербурге? Все куда-то уезжают. СШ: Петербург я воспринимаю как свою родину. У меня здесь родители, друзья, небо мое любимое. Я чувствую, что здесь мой дом. Зачем уезжать из дома? Я в Москву, как татаро-монголы, только приезжаю с набегами. Набегаю на Москву, забираю деньги и возвращаюсь домой. АМ: Как вы относитесь к фестивалю «День Д»? СШ: Дело в том, что я не фестивальный человек. Я люблю сольники. АМ: Там обсуждалось, что петербуржцы не склонны к компромиссу. СШ: Вспомнить Зощенко, Ахматову — абсолютно компромиссные фигуры. Можно сказать такое только с большой натяжкой, тем самым повысив собственную самооценку — и более ничего. АМ: Значит, петербургский снобизм — придуманная история? СШ: Снобизм петербургский проистекает из отсутствия событий. Когда ничего не происходит, нужно надувать щеки и делать вид, что ты умнее всех. Удобная позиция. Я так себя веду. АМ: И что же делать? События создавать? СШ: Ради бога, не задавайте мне вопроса «Что нужно делать?». Я не из Госдумы. Вот там люди знают, что нужно делать. А я не знаю. АМ: А правда ли, что в Петербурге у вас больше критиков? СШ: Недоверие, отстранение и пессимизм Петербургу свойственны: день начинается — а уже кажется, что должна быть плохая погода. Потому что, если хорошая, значит, кто-то что-то своровал. Знак «минус» нам идет больше, нежели «плюс». АМ: Есть ли у вас в Петербурге ограничения, связанные с работой? СШ: С тех пор, как нас запретил Лужков, запреты, как домино, посыпались по всей России. Единственный город, в котором мы выступали ежегодно и без всяких перерывов, — Петербург. Здесь можно чуть больше, чем в Москве.
Фото: Юрий Гольденштейн / «Бумага» АМ: Нам пишут, что я задаю вам много серьезных вопросов. Ваша любимая еда в детстве? СШ: Понимаете, советское детство не предполагает любимой еды. Еда либо есть, либо нет. Ну, сгущенка, наверное. АМ: Вареная или обычная? СШ: Вареная — трудоемкий процесс. АМ: Считаете ли вы, что судьба… СШ: Нет, подождите, дайте про еду закончить. Я помню, что в столовой — не знаю почему — мы всё время воровали хлеб. Ворованный хлеб — он всегда вкуснее. АМ: Считаете ли вы, что судьба в большей степени зависит от того, с кем вступаешь в брак, нежели от того, где ты учился? Интересуется девушка призывного в плане брака возраста. СШ: Зависит от внешности. Некоторым учеба очень идет. Если перспектив других нет. АМ: Как вы оцениваете свое участие в программе «Культ тура» на «Матч ТВ» и находите ли вы в своем напряженном графике время для того, чтобы следить за спортом? СШ: Я не оцениваю свое участие никоим образом, потому что я, ей-богу, не смотрел ни одного фильма и ни одной программы со своим участием. Или — десять из десяти. АМ: Какой у вас любимый город для проведения концертов, кроме Петербурга? СШ: Это зависит от концертной площадки. Мы же не приезжаем на главную площадь каждого города, как в Средневековье. АМ: Поете ли вы для себя? СШ: Я, вообще, если честно, петь очень не люблю. Я считаю, что поющий человек выглядит довольно по-идиотски, и вынужден этим заниматься только потому, что мне платят. Дома петь — это идиотизм. А тем более для себя. АМ: «В Питере пить» — относится ли это к студентам? СШ: Давайте я отвечу так: нет, это относится ко всем, кроме студентов. Студенты не пьют, как вы знаете. Они учатся сугубо. АМ: Особенно девочки, у которых «других перспектив нет». СШ: Именно так. АМ (просматривает вопросы от студентов): Предполагается, что за лучший вопрос вы подарите кому-то вот эту штуку с надписью «Билайн». СШ: Вы бы мне сказали, я бы что-нибудь поприличнее принес. АМ: Я прочитал, что вы изучаете фермерские хозяйства Ленинградской области — ну или, по крайней мере, в курсе. СШ: Это громкое заявление. У меня нет такого микроскопа, чтобы приблизить фермерские хозяйства к своему сознанию. АМ: Хорошие сыр и мясо реально есть в Ленинградской области? СШ: Я не скажу, потому что конкуренты услышат, прибегут и отнимут этот единственный кусок у бабы Нюры. Мяса нет. Но вы держитесь. АМ: Вы просто, кажется, «Деловому Петербургу» рассказывали про ребят-фермеров, которые делают дело и всё такое. СШ: Люблю, когда мне задают вопрос типа: «Вы говорили то-то и то-то…». Я отвечаю очень просто: я врал. 
АМ: Понятно, что в России премии — довольно сомнительные… СШ: А не в России они не сомнительные? АМ: Есть какая-то номинация, которую вам бы хотелось получить? СШ: Я думаю, премии получать необходимо до 35. А после премии — какая-то бессмысленная штука. Они ничего не дают. Это повод поговорить. АМ: То есть популярность нужна молодым? СШ: Им скорее нужен аванс. АМ: А детям нужно помогать с образованием? СШ: Опять вопрос «Что нужно делать?». Я не знаю. В некоторых детей сколько ни вкладывай, всё равно будут идиотами. АМ: Такой вопрос от студента: «Сергей, изначально эта встреча планировалась на юрфаке. Намекает ли этот перенос площадки на нехватку в стране экономистов, способных переломить экономическую ситуацию?». СШ: Я вижу здесь обратную связь: экономистов слишком много, и поэтому экономическая ситуация остается такой, какая она есть. Мне кажется, что экономика — это как тот Гондурас. Вы его поменьше чешите, тогда и чесаться не будет. АМ: Кому вы бы вручили премию «Золотая малина» среди звезд шоу-бизнеса? СШ: Себе. И потом: малина, золотая. Беру. АМ: А вы себя критикуете? Вы серьезно относитесь к тому, что вы сделали? СШ: Если бы я относился серьезно к тому, что сделал, я здесь не сидел, а ходил бы с раздутыми щеками. Конечно, несерьезно. Ну а как можно относиться серьезно к такому жанру, как популярная песня? Очень смущают люди, которые действительно пытаются объяснить смысл жизни с помощью четверостишия, проигрыша и припева. Это вой на луну — его так и нужно воспринимать. Бывает удачный вой на луну, бывает менее удачный. АМ: А те, кто в симфонии пытаются смысл жизни объяснить? СШ: Симфоническая музыка — иное. Но это тоже не про смысл жизни, слава богу. Хотя, конечно, Вагнер пытался. Ну и что — и где Вагнер? АМ: Мне кажется, он вышел в финал, если честно. СШ: Он уже безнадежно отстает. Спросите у любого обывателя, кто такой Вагнер. Наверное, скажет, что немецкий генерал. АМ: Хотели бы вы начать карьеру видеоблогера и как вы оцениваете современную интернет-среду в России? СШ: «Начать карьеру видеоблогера» — звучит, по-моему, страшно. Как «начать карьеру писуна». Вот ты писаешь и писаешь. А видеоблогер снимает и снимает. Что там начинать-то? АМ: Монтаж, эксперименты. СШ: Писают тоже — стоя, сидя, в лесу. АМ: Согласны ли вы с тем, что русский мат… СШ: Странно, что вопрос про мат. АМ: Я тоже удивлен, честно говоря. Согласны ли вы с тем, что русский мат — это культура, запрет на которую лишает русских самоидентификации? СШ: Это сильное преувеличение. И потом, запретить мат не удавалось никому. Его можно запрещать формально, но он никуда не денется. Это я вам обещаю. Сколько бы ханжества ни было, всё равно это неотъемлемая часть русского языка. Можно запретить наречия, но это не значит, что они исчезнут. 
АМ: Следующий вопрос заканчивается фразой «Как жить-то?». Не задавать его? СШ: Жить весело нужно. Тут я знаю, как нужно. Весело. АМ: Это вопрос о том, что студенческая стипендия меньше, чем цена билета на ваш концерт. И как жить, Юля не понимает. СШ: Где-то в 2005-м, по-моему, я сформулировал, как нужно жить, если не хватает денег. Нужно воровать. АМ: Мне нравится, что экономисты аплодируют в этом месте. СШ: По-моему, это дельный совет. Просто у нас премьер недоговаривает. Говорит: «Идите в бизнес». Нет. Нужно воровать. АМ: Не планируете ли вы сборник стихов, поскольку в инстаграме вы публикуете не только фотографии, но и стихи, посвященные российской действительности? СШ: Сама по себе напечатанная поэзия — мертвый жанр. Это никому не нужно и не интересно. Пускай деревья растут, когда есть интернет. АМ: Прочту, как написано: «Для многих вы вечно молодой артист. У вас есть пределы активности?». СШ: У всего есть не то что предел активности, есть даже предел жизни. Рано или поздно она закончится. Не знаю когда. Если бы знал, наверное, жил бы поспокойнее. АМ: Сколько времени вы тратите на инстаграм? СШ: Здесь есть две точки зрения. Жене моей кажется, что я очень много времени трачу на инстаграм. А мне кажется, что недостаточно. АМ: А в минутах? Или лучше в часах? СШ: По-разному. Когда я вступаю в какую-то полемику, это может длиться часами. А, положим, сегодня я выложил два поста с Невзоровым и даже не смотрю комментарии. АМ: А что у вас происходит с Невзоровым? СШ: Мы живем в одном городе. А вы разве нет? АМ: Я тоже, да. СШ: А у вас что происходит с Невзоровым? АМ: В недавнем интервью Максиму Семеляку для GQ вы говорили, что «Ленинград» — не реализм, а сюрреализм. СШ: Мы живем в эпоху сюрреализма. Реальность как концепт, на мой взгляд, абсолютно совпадает с сюрреалистическими представлениями о том, что абсурда гораздо больше, чем кажется, и мы его воспринимаем как некую норму и в нем существуем. Даже наша встреча — абсолютно абсурдистская. Что может сказать так называемый Шнур молодому поколению? Я не знаю. АМ: Что бы вы сказали, если бы встретили себя 20-летнего? СШ: «Предохраняйся». АМ: 20-летний бы послушал? СШ: Вряд ли. В 20 лет я был в довольно серьезной спортивной форме. Боюсь, что тот 20-летний вломил бы мне нормально [люлей], не побоюсь этого слова. АМ: Тут был вопрос: «Почему вы так интеллигентно сегодня разговариваете?» СШ: Потому что я интеллигент. АМ: «Ровно год назад была аналогичная встреча с Познером. Видите ли вы что-то общее между вами и Познером?». Видимо, кроме того, что вы оба мужчины. СШ: Вряд ли. У Познера, на мой взгляд, не сходит с лица маска доброго господа бога. Он с некой снисходительностью смотрит на всё происходящее. У меня такого нет: мне интересны живые люди. И какие-то неказистости и шероховатости я воспринимаю скорее как достоинства, а не недостатки. 
АМ: Как вы относитесь к творчеству Oxxxymiron? СШ: Хорошо. Дерзкая такая история. Но рэп для меня неинтересен ровно по одной причине: там всё время одна и та же тематика. Я бесконечно крутой — я преодолеваю некое чудовищное сопротивление, которое мне оказывает внешняя среда — я чего-то добиваюсь — я молодец. И далее — следующая песня ровно о том же самом. Эта пубертатная проблематика занимает довольно взрослых людей — уже за 30 — и они в этом пубертате до сих пор кувыркаются. Что выглядит, на мой вкус, некоторой патологией. АМ: У Oxxxymiron большая лексическая база. Некоторые слова незнакомы его аудитории. СШ: Я помню те времена, когда Борис Гребенщиков пел про Жан-Поль Сартра, и это вызывало оторопь среди неокрепших умов. Студенчество воспринимало это как реверанс в их сторону. Во всей этой плеяде позднесоветской рок-музыки мне больше нравился Петр Мамонов. «Звуки Му» мне очень нравились, хотя там не было никакого солипсизма и Бориса Виана всуе никто не упоминал. АМ (обращается к аудитории): Надеюсь, вы знаете, о чем идет речь. СШ: Мне кажется, в XXI веке это неважно: знает ли аудитория, о чем идет речь на сцене, или нет. АМ: А что важно в XXI веке? СШ: Просто присутствие. Я предлагал для сегодняшней лекции такой формат: выстроить длинную очередь, все сделают со мной селфи, и мы расходимся. Без этой вот симуляции диспута. АМ: У нас, кстати, нет никакой симуляции диспута. СШ: У нас есть попытка создать какой-то диалог, контент. АМ: Пока у нас успешно создается 41 минута. Наверное, это куда-то транслируется — я, честно говоря, забыл узнать. Думаю, нас смотрят миллионы. СШ: Дело в том, что все ведущие так думают. И видеоблогеры тоже. АМ: Где вы купили такие классные кроссовки? СШ: Наконец-то вопрос по существу. А то всё остальное было какой-то интеллектуальной мастурбацией. Эти кроссовки я купил в городе-герое Лос-Анджелес. АМ: А правда, что иногда вы скучаете по выступлениям, или это заигрывание с публикой? СШ: Правда. Бывает, я месяц могу не играть и не соскучиться, а бывает, проходит два дня, и я чувствую внутреннюю необходимость оказаться на сцене и что-то дико проорать. АМ: Есть какой-то лимит на работу, который вы себе ставите? СШ: Самое глупое, что можно придумать, — это давать самому себе честное слово. Ни к чему хорошему это не приводило никого и никогда. Приходится нарушать это честное слово и самому с собой конфликтовать. АМ: А вы беседуете с собой? СШ: Ну есть даже такое слово, сука, рефлексия. АМ: Смогли бы вы когда-нибудь уйти в тень и устроиться су-шефом в «Ко-ко-ко»? СШ: Моя тень выглядит несколько иначе. Я буду работать охранником в балетной школе «Айседора». АМ: После достижения какой вершины вы сможете сказать: «Всё, пора уходить»? СШ: Пора уходить тем, кто занимает чье-либо место. В нашем YouTube-пространстве места настолько много, что никому уходить не нужно. АМ: Что в действительности находится по адресу Рубинштейна, 24? Вы знаете? СШ: По-моему, какой-то чайный дом. Это наш промах. Я чай ненавижу. Я мало что ненавижу, но чай вызывает у меня отвращение. 
АМ: Хотели бы вы выступить на Евровидении? СШ: Чтобы потешить публику — наверное, это имеет смысл. Но я перед собой такую задачу не ставлю. Не слишком понимаю даже смысл этого конкурса. У нас слишком разогретый интерес к этому малозначительному, на мой взгляд, мероприятию. Вообще, вот этот соревновательный дух, который подогревается последние лет десять, мне не близок. Перед чемпионством я не испытываю никакого сакрального трепета, как и перед любой премией. АМ: То есть у вас в голове нет никакого табеля о рангах? СШ: Скажем, когда ты занимаешь какое-то условное место в журнале Forbes, это тебе ничего не дает. Это какой-то сигнал, направленный вовне. АМ: Как вы прокомментируете то, что на ваших концертах присутствует радикально разношерстная публика — и в образовательном, и в материальном плане? «Ленинград» — некий культурный код, который объединяет русские души независимо от остальных факторов? СШ: Мне бы хотелось, чтобы так было, но я не знаю, как оно есть на самом деле. Я надеюсь, что это объединяет, дает некий выплеск энергии, помогает «строить и жить». То, что публика разношерстная, — это хорошо. Люди вообще все разные. Если бы мы занимались какой-то определенной жанровой историей — неважно: панк, рэп, хэви-метал или шансон, — тогда бы публика была определенного свойства. Но мы находимся вне жанров, преодолеваем и проламываем эти границы, этот гипсокартон, который стоит между музыкальными жанрами. АМ: Вы думаете, что жанровые артисты уходят? Это уже не нужно? СШ: Жанровые артисты не уходят, они ушли, и за ними захлопнулась дверь. То, что сейчас кто-то играет панк, — абсолютная инерция. Эта звезда уже давным-давно погасла, мы просто видим ее свет. АМ: А что насчет массовых жанров вроде R’n’B? СШ: Это широкий жанр — и тоже мертвый. Уже лет пять как, мне кажется. Я думаю, если я скажу моему сыну что-то про R’n’B, он рассмеется мне в лицо. И будет прав. АМ: Академическая музыка становится всё более популярной, и много молодежи можно встретить в филармониях. Как вам кажется, почему так происходит? СШ: Потому что в филармонии довольно неплохой буфет. Я сам из этих же. А вообще, если у людей есть интерес к симфонической музыке — это прекрасно. Но она, ровно как высшая математика, требует некой подготовленности. Для человека, который ничего не понимает в высшей математике, любой текст, написанный языком цифр, будет восприниматься как бессмыслица. То же самое и с симфонической музыкой. В нее нужно врубаться, чтобы ей принадлежать. Оркестр, кстати, удивительно смотрится. Я понимаю, что он одним своим внешним видом вызывает в лохе оторопь: такая [фигня] гудит. АМ: Почему из группы «Ленинград» уходят солистки? СШ: Они не то что уходят — их немного выгоняют. АМ: Какую музыку слушают ваши дети? СШ: Слава богу, время, когда дети слушали музыку и это определяло их мировоззрение, прошло. Если раньше можно было посмотреть на молодого человека, который был одет в кожу и в заклепки, и примерно сказать, что он думает, то теперь люди спокойнее относятся к вкусовым и жанровым предпочтениям. Сегодня они могут быть на рэп-вечеринке, а завтра пойти в филармонию. Это легкие переходы, и это классно. Мне это очень нравится. АМ: Вы думаете, герои рока остались в XXI веке? СШ: Я не думаю, я вижу. В конце 90-х жирную точку поставил Курт Кобейн, самоубив себя и закончив эпоху индивидуальности, вопящей в микрофон и производящей с помощью звукоусиливающей аппаратуры имитацию бунта личности. АМ: А сейчас что происходит? Навязанные стереотипы? СШ: Дело в том, что группа Nirvana — тоже стереотип. Как и группа The Doors, как и вся рок-волна, и советский рок. В их случае хождения за строгие границы жанра карались посерьезнее, чем сейчас карается мат в общественном месте. 
АМ: Студенты спрашивают, где взять годный красный «Мальборо». СШ: «Мальборо» занимаются то ли армяне, то ли азербайджанцы. Они наладили «контрабас». Свяжитесь с армянской диаспорой. АМ: С кем из музыкантов — независимо от того, живы они или нет, — вы бы хотели поработать? СШ: Ни с кем. АМ: Почему? СШ: А зачем? Я бы выпил с Джанго Рейнхардтом. В качестве респекта. АМ (аудитории): Джанго Рейнхардт — джазовый гитарист. СШ: Не надо так унижать аудиторию одной своей фразой. Здесь люди прекрасно всё знают. АМ: Как вы относитесь к тому, что Троицкий назвал лукавством ваши слова о том, что какие-то эмоции нельзя выразить иначе, чем матом? СШ: Троицкому видней. Ему действительно очень сложно материться, потому что он заикается. Вот это вот: «Х, х, х, на, на ***». АМ: Думаете ли вы, что возможно всё не только в Петербурге, но и в жизни вообще? СШ: Читайте «Преступление и наказание». Нам можно всё, да. АМ: Если вы против показухи и самолюбования, зачем вам инстаграм? СШ: Почему я против показухи и самолюбования? Ну с чего вы взяли? Я абсолютно за. Я за показуху и за самолюбование. Как человек, который вышел на сцену, может сказать: «Я отрицаю самолюбование?». Тогда какого *** ты вышел? АМ (аудитории): Может, кто-то в зале хочет задавать вопросы через микрофон? СШ: Вот это было бы круто, потому что я, честно говоря, устал от этого одинокого голоса. АМ (аудитории): Передайте тому молодому человеку, пожалуйста. Неплохо бы включить микрофон. СШ: Со включенным микрофоном каждый может. Студент из зала (с выключенным микрофоном): Меня слышно? АМ: Да-да. Студент из зала: Я, честно говоря, еще не придумал вопроса. (Садится.) Студентка из зала: В чем счастье? Неужели в больших сиськах? СШ: Покажите свои! В вашем случае — нет. Ищите в другом месте. Студентка из зала: Вопрос о вашей программе на Первом канале. Вы говорите, что телевизор не смотрите. Или смотрите? СШ: У меня нет телевизора. Как я могу его смотреть? Студентка из зала: Тогда зачем вам это? СШ: Я писал в своем инстаграме по этому поводу длинный и содержательный пост. Меня крайне долго уговаривали, чтобы я снимался в этой программе. Я не знаю, зачем я там, но наверняка что-то важное оттуда я для себя вытащу. Студентка из зала: Можно еще один вопрос? Вам самому что-то нравится из того, что вы делаете в программе? СШ: Дело в том, что из того, что я делаю вообще, мне не нравится ничего. Ровным счетом ничего. Нет, мне нравится песня «Ехай на ***». Я считаю, что это вершина. Студентка из зала: Какие преимущества вам дало философское образование? СШ: Я перестал бояться сложных слов. Что значит преимущества? Студентка из зала: Как может реализовать себя человек, который окончил философский факультет? СШ: Ну, во-первых, я не закончил. За что сильно благодарен судьбе. Довольно страшно просыпаться с осознанием того, что ты, сука, дипломированный философ. Студентка из зала: Я хочу стать председателем Верховного суда. Вы верите, что судьи, в том числе и я, могут быть честными? СШ: Как ни странно, честными бывают даже менты. Бывают и честные воры. Студентка из зала: Что главное в воспитании детей? СШ: Мне кажется, детей вообще воспитывать нельзя. Это опасно. 
Студент из зала: Как понять девушек? СШ: Неправильная методология. Девушек понимать не нужно. Им можно угождать. Понять девушку невозможно. У нее другая логика. Вернее, ее нет. Студентка из зала: Герой нашего времени — кто он? СШ: Слава богу, у нашего времени нет героев. Наше время — не героическое. Наш герой — тот, кто в телевизоре, на YouTube, на экране. Но это не герой, а его симулякр. Студентка из зала: Изменилось ли ваше отношение к выборам и их участникам? СШ: «Выборы — кандидаты ******» написал не я. Я это только исполнил. Мое отношение — это абсолютный игнор. Я не хожу на выборы. Это не влияет на мою жизнь никоим образом. Борода моя седеет, и голосую я за «Единую Россию» или не за «Единую», она всё равно будет, сука, седеть. Студентка из зала: Сейчас популярна фраза «надо валить». Как вы относитесь к этому? СШ: Я существую в этой культурной среде, в этой языковой среде, с этими людьми. Мне уезжать смысла никакого нет. Как угодно можно ругать страну, но то, что у нас интересно, — это очень важно. И главное — неожиданно! Мы не знаем, что будет завтра. АМ: Кому отдадим приз? СШ: Давай ты выберешь сам. Я вечно боюсь ошибиться размером. АМ: Ребят, я, честно говоря, не знаю, какой вопрос был лучший… Студентка из зала: Подарите мне! СШ: Кто это сказал? Всё, подарите. Студент из зала: Люди понимают ваши песни или нет? СШ: Что там понимать? Что?