5 книг о том, что такое терроризм в Российской империи — «Горький»

Тема истории терроризма в отечественной историографии многострадальна. Сама проблематика истории терроризма как особого феномена — явление достаточно позднее. После революции 1917 года стала публиковаться масса документов, мемуаров, исследований по истории революционного движения. Термин «террористы» вполне употреблялся, но во всех случаях он был привязан к деятельности той или иной организации. Шли активные дискуссии о «Народной воле», тем паче что некоторые видные народовольцы были вполне дееспособны, активно писали и принимали участие в дискуссиях. В меньшей степени, но шли дискуссии об эсеровском терроре, потому что социалисты-революционеры были действующими врагами. Активно функционировало Общество бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев, возобновилось издание журнала «Былое», выходил журнал «Каторга и ссылка», в котором публиковались материалы на историко-революционные темы. Выходили замечательно интересные сборники, например о цареубийстве 1 марта 1881 года.

Число публикаций стремительно сокращается с начала 1930-х годов, когда историческая наука стала унифицироваться, — отсчет здесь можно вести с публикации установочного письма Сталина в редакцию журнала «Пролетарская революция» («О некоторых вопросах истории большевизма») в 1931 году. От Сталина досталось любителям вести дискуссии и «архивным крысам». Жирной точкой стало убийство Кирова. Казалось бы: где убийство Кирова, а где история революционного движения? Дело в том, что дома у убийцы Кирова, Леонида Николаева, был найден портрет народовольца Андрея Желябова. В его записях содержалась фраза: «Я веду подготовление подобно А. Желябову». Сталин заявил (его слова передал Андрей Жданов), что если мы будем воспитывать людей на примере «Народной воли», то воспитаем террористов. История рассматривалась прагматически, в буквальном смысле как учительница жизни: если люди читают о террористах, они могут взять с них пример. Это примитивный взгляд на историю, но он был свойствен советским властям; рудименты его мы наблюдаем и сейчас.

В результате были свернуты исследования, закрыт журнал «Каторга и ссылка», ликвидировано Общество бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев, а некоторые бывшие народовольцы, не говоря уже об эсерах, вновь отправились по знакомому маршруту. История народничества, с которым прежде всего связывалась история революционного терроризма, из научного оборота была исключена на четверть века. Что касается анархистского или эсеровского террора, то об этом и говорить нечего, поскольку, повторюсь, вопрос касался противников советской власти.

В послесталинский период произошла реабилитация революционного народничества: его принимаются активно изучать, естественно, в рамках «марксистско-ленинской» идеологии. Терроризм начала XX века рассматривался сугубо как «совлечение» рабочих с правильного пути. Всерьез можно было говорить только об изучении истории «Народной воли».

При этом тематику активно осваивали литераторы. Не могу не упомянуть серию «Пламенные революционеры». В ней публиковалась целая плеяда диссидентов, впоследствии де-факто высланных за границу или уехавших по доброй воле, — Василий Аксенов, Владимир Войнович («Степень доверия», не лучшая книга о Вере Фигнер), Анатолий Гладилин. В этой серии вышел замечательный роман Юрия Трифонова об Андрее Желябове — «Нетерпение». У Юрия Давыдова опубликованы две книги: «Завещаю вам, братья» о народовольце Александре Михайлове и «На Скаковом поле, около бойни» о Дмитрии Лизогубе. Возможно, повышенный интерес к народничеству объяснялся поисками альтернативы большевизму.

Дополнительный интерес к истокам терроризма вызвала череда терактов в 1970-х годах и на Западе, и на Востоке. «Красные бригады» и убийство бывшего премьера Альдо Моро в Италии, Аксьон директ («Прямое действие») во Франции, «Фракция Красной армии», известная и как банда Баадера-Майнхоф в ФРГ. Волна взрывов в универмагах, убийства политиков и бизнесменов, захваты заложников... К этому следует прибавить Красную армию Японии, палестинский терроризм, «городскую герилью» в Латинской Америке. «Борцы за свободу» отметились захватами самолетов, убийством израильских спортсменов во время Мюнхенской олимпиады. Список далеко не исчерпывающий. Тема терроризма прочно заняла место в мировой повестке. В СССР выходили книжки о терроризме на Западе, свидетельствовавшие, по мнению их авторов, о приближающемся крахе капитализма.

Немного о личном. В 1984 году после разных мытарств я поступил в заочную аспирантуру Института истории СССР Академии наук СССР. И напросился в ученики к Борису Самуиловичу Итенбергу, автору фундаментальной монографии «Движение революционного народничества» и многих других замечательных книг. Я предложил тему, по которой у меня уже были кое-какие наработки: «Терроризм в системе борьбы „Народной воли“». Борис Самуилович пристально посмотрел на меня и сказал, четко артикулируя слова: «Молодой человек! Вам кан-ди-датскую диссертацию защищать надо! Вы что, с ума сошли? Какой терроризм!» Мудрый Б. С. знал, о чем говорил. Россия могла быть родиной слонов, но не терроризма. Во многом можно обвинить советскую власть, но не в том, что она недооценивала историю. Что там терроризм! Проблемы датировки «Слова о полку Игореве» или переписки Ивана Грозного с Андреем Курбским вызывали пристальный интерес контролирующего историческую науку отдела ЦК КПСС. И соответствующие действия в отношении ученых, отступавших от «марксистско-ленинской» концепции истории России. В конечном счете мы с Б. С. сошлись на «Истории изучения „Народной воли“ в конце XIX — начале XX в.». Фактически я написал работу о дебатах по поводу народовольческого террора.

Для характеристики времени. Перед тем как подать тему на утверждение в ученый совет института, тогдашний руководитель сектора историографии, к которому я был приписан (очень достойный человек и ученый), скорректировал, без моего ведома, ее название, добавив политически правильное пояснение: «История изучения „Народной воли“ на пролетарском этапе революционного движения в России». Потом он объяснял, что этот жуткий аппендикс необходим, чтобы тема стала «проходной». Но тут грянула перестройка, и мои страдания по поводу названия завершились неожиданным образом. На заседании ученого совета, на котором диссертация рекомендовалась к защите, председательствующий вдруг спросил: «А что это за название такое и причем тут „пролетарский этап“? Платон ведь не знал, к примеру, что живет на стадии рабовладельческой формации?». Название вернули, перефразируя Бабеля, «в первобытное состояние». Ирония истории заключалась в том, что председателем совета был тот самый человек, который тремя годами раньше утвердил «пролетарский этап». Мой научный руководитель не удержался от того, чтобы тут же, на заседании совета, подойти к председателю и показать его прежнюю резолюцию. Тот, не моргнув глазом, отреагировал: «Ну что ж, времена меняются, мы умнеем».

Не прошло и 10 лет, как мне довелось защищать в моей научной аlma мater, именовавшейся теперь Институтом российской истории Российской академии наук, докторскую диссертацию на тему «Терроризм в российском освободительном движении». Речь шла о терроризме как феномене, который появился в России сначала в качестве идеи в начале 1860-х годов и сопутствовал российскому революционному движению на протяжении полувека. Меня интересовали причины этого феномена, идеология, этика и психология людей, считавших, что путь к свободе и справедливости лежит через политические убийства. В монографии, написанной на основе диссертации, впервые в историографии была предпринята попытка выработать концепцию истории терроризма в российском освободительном движении. Так что могу с чистой совестью рекомендовать ее читателям.