«Я коми и я лесбиянка»: как сосуществуют две эти идентичности
Привет. Меня зовут Таня Чупрова, я журналистка и редакторка Komi Daily. А ещё я коми и я лесбиянка. Две эти идентичности долгое время существовали во мне отдельно, более того — между ними была пропасть. Сейчас я только прокладываю через неё мост, но всё равно хочу поделиться личным опытом и мыслями о гомосексуальности, феминизме и колониализме.
Иногда говорят, что гомосексуальность, идеи феминизма и свободы — некая навязанная Западом ценность, нечто, что присуще исключительно европейцам. В рамках этого дискурса русские — европейцы, и им позволено поддаваться «пагубному влиянию», у них хотя бы есть такое право. В то же время представители коренных народов лишены даже этого.
Когда люди слышат «коми» — у них возникает представление об отдалённом от настоящей цивилизации поселении и о людях, которые одеваются, говорят и думают иначе. Единственная идентичность, которой могут обладать представители «нетитульной» нации в России в глазах «титульной» — принадлежность к своему народу. Я ощутила это на себе: мои друзья всегда знали, что я коми и люблю женщин. Тем не менее, после 24 февраля 2022 года для многих стало сюрпризом, что моя национальность имеет значение для меня. С удивлением я обнаружила, что меня считали русской: ведь я говорю на русском языке и живу в Москве.
Я никогда не осознавала себя лесбиянкой, как никогда не осознавала себя коми. Мне всегда нравились женщины, и ввиду своих личных особенностей я долгое время не догадывалась, что в этом есть хоть какая-то проблема. Я росла в то время, когда по СТС крутили клипы «Тату» и сериал, в котором мужчины целуют друг друга. Мне никто не сказал, что это ненормально, дурно, грязно.
Вместе с тем, я росла в традиционной семье, как и все видела десятки других сериалов, где демонстрировались «традиционные ценности». На весенние и летние каникулы я ездила в деревню на Крайнем Севере, где тётя давала мне померить малицу, готовила шаньги и водила меня к оленеводам, чтобы показать чум.
Это были две разных общности, к которым я принадлежала, даже не зная об этом. Слова «гей», «бисексуалка», «лесбиянка» — я впервые прочитала в интернете, когда мне было уже лет 13. К тому моменту, как я понимаю сейчас, я уже успела пережить мимолётную влюблённость в девочку по имени Карина в санатории под Сыктывкаром. Мальчикам нравились девочки, девочкам нравились мальчики, мне нравилась Карина. Мне казалось, что это нормально.
Когда мне было 14, я впервые по-настоящему влюбилась. Близких отношений с семьёй и одноклассниками у меня никогда не было. Всё, что я переживала, я переживала сама с собой и лишь потому не рассказывала о своих чувствах. Но едва в моей жизни появились подруги, я рассказала им о девушке, в которую влюблена. Никто не сказал мне ничего дурного, я не видела на лицах подруг удивления или озабоченности. Они пытались меня поддержать, помочь пережить мою первую любовь и первый опыт расставания.
В 16 я стала встречаться с девушкой. У неё были чёрные локоны и заразительный смех, она была со мной, когда я переживала смерть отца — единственного человека в моей семье, с которым мы были близки. В самые тяжёлые моменты она могла заставить меня рассмеяться, и утрата казалась преодолимой. Именно этим я хотела поделиться в кабинете школьного психолога.
Пожалуй, тогда я впервые почувствовала, будто бы делаю что-то плохое. Она сказала мне: «Никому больше об этом не рассказывай». Признаюсь, я совсем не поняла почему.
В 2013 году я поступила в университет и переехала в Петербург, а в России был принят закон о запрете «гей-пропаганды». Наверное, тогда я впервые поняла, что я принадлежу к некому сообществу, у нас общие проблемы и общая боль. Из продажи стали пропадать книги, которые я хотела прочитать. Милонов что-то кричал про то, как «гомосексуалисты» развращают детей, следует их запретить, отослать, уничтожить.
Мне было 17. Я любила девушку. Я очень отчётливо поняла, что всё это обо мне.
Стала интересоваться темой, вступила в группы, где читала чужие истории. Иногда натыкалась на новости о том, как избили парня за то, что он выглядит как гей, как девушку выдают замуж, чтобы «вылечить». Это всё было чудовищно, но почему-то я не боялась. Я гуляла за руку с девушкой по Петербургу, целовалась у Спаса на Крови и у своего общежития.
В университете я неоднократно делала доклады, которые так или иначе касались гомосексуальности. Тогда эта тема была для меня важнее, чем то, что я коми. Но несколько докладов про коми сказки я тоже подготовила. Это были кусочки меня, которые всегда имели значение.
Ни то, ни другое не вызывало особого интереса. Мои одногруппники и одногруппницы, кажется, знали о моей ориентации. Я совершенно точно не пряталась, в моей комнате висел радужный флаг. Даже если кто-то не знал, думаю, всё стало понятно, когда я защищала диплом, где я рассказывала о том, что есть сексуальная ориентация и почему государство пытается её контролировать. Я рассматривала эту тему на примере Германии; меня разве что ненавязчиво попросили ничего не писать о России.
Однако в заключении я всё равно упомянула закон о запрете «гей-пропаганды» в РФ, мне казалось, я сделала что-то крутое. Я получила «отлично».
В процессе написания диплома я много читала о гитлеровской Германии, об исследованиях гомосексуальности и уничтожении гомосексуальных людей. Большая часть информации была о гомосексуальных мужчинах, и я потратила какое-то время на то, чтобы разобраться, как в те времена относились к лесбиянкам. Оказалось, и тогда женщинам отказывали в праве на сексуальность. Государство не рассматривало женщин отдельно от мужчин, которым они должны принадлежать. Впрочем, это никак не могло обезопасить женщин от тоталитарной власти: вместо того, чтобы осуждать их за гомосексуальность, часто их обвиняли в проституции.
Эта работа была очень важной для меня, и я рада, что смогла её завершить. Моя научная руководительница хвалила меня, а мне страшно понравилось поправлять преподавателей, когда они использовали слово «гомосексуализм».
Удивлением для меня был переезд в Екатеринбург. После Питера мне казалось, что везде люди относятся к гомосексуальности как к данности. Там я впервые столкнулась с любопытством, граничащим с назиданием. Мой начальник допытывался, как я могу любить женщин. Как это вообще возможно, это не укладывалось у него в голове. Таких людей было очень немного, но уже тогда мне казалось, что быть мной небезопасно.
Возможно, поэтому тогда начались и затянулись мои единственные отношения с мужчиной. Я испытывала то же, что испытывала в тринадцать лет, когда меня целовал мальчик: было не очень приятно, немного неуместно, противоестественно. Мне подумалось, что так, наверное у всех. Это были долгие отношения, поскольку социального давления я больше не испытывала, моему партнёру не приходилось меня скрывать, мы могли жить вместе и не оправдываться. Счастья в этом не было. Безопасности тоже.
Как я и говорила, с семьёй я близка никогда не была. Но я сделала каминг-аут матери и сестре, когда мне было около 20 лет. У меня были серьёзные отношения, я сказала, что однажды у меня будет жена. Никакой реакции не было, и меня это порадовало. Но позже, когда я выложила фотографию, на которой я целую девушку, мать написала мне: «Я не видела ничего более мерзкого». Скажу только, что я больше двух лет не общаюсь с матерью.
О своей идентичности как коми я могу сказать куда меньше. В школе я изучала свою родословную: я коми в шестом поколении. Некоторое время, будучи подростком, я доказывала своим тётям в коми деревне на Крайнем Севере, что я — русская. Я тоже была в плену заблуждения, что всё, что не русское — дремучее и далёкое от цивилизованного мира. Я взяла это не из воздуха: я в этом росла.
Но с подростковых лет я больше никогда не забывала о том, что я — коми. Коми — это моя Республика, земля моих предков в самом прямом смысле.
Задним числом я могу сказать, что чувствовала, как закручиваются гайки: мне становилось всё страшнее выходить на митинги и выбирать собеседников. Всё чаще меня одёргивали люди, говоря, что сейчас не время для феминизма, однополых браков, свободных выборов.
В своём дипломе я хотела раскрыть одну мысль: как государство относится к самым уязвимым членам общества, самым незащищённым социальным группам, так оно рано или поздно обойдётся со всеми своими гражданами.
Сейчас мы все можем видеть, что это и произошло. То лёгкое пренебрежение к деревне, которое я только улавливала в чужих разговорах, сейчас оборачивается неуважением к коми языку, к истории и культуре. Сейчас идентичность «русский» натягивается на каждого насильно. И мои бывшие друзья, которые считали меня русской, делали ровно то же самое, отказывая мне в праве просто быть коми.
ЛГБТ-людям в России запрещено существовать. Официальные лица говорят о том, что за закрытой дверью всё ещё что-то можно, но я точно знаю, как страх сковывает людей. Как опасно просто жить с человеком, которого ты любишь, как внимательны и дотошны соседи и как осторожность отравляет любовь.
Теперь даже феминитивы использовать нельзя. Но кто-то скажет, что всё ещё не время для феминизма.
Сейчас я не живу в России, поэтому говорить эти слова не так рискованно, как было раньше. Но я думаю, мне это важно сказать, а кому-то — важно услышать.
Меня зовут Таня. Я коми, я феминистка и я лесбиянка. И я существую.
Авторка: Таня Чупрова