«Калевала»: как превратить фольклор в национальный миф
Финляндия, Карелия и Ингрия веками были аренами борьбы соседних держав — Новгорода, Московии, Шведского королевства. В начале XIX века, в период Великого княжества Финляндского под скипетром Романовых финляндская интеллигенция начала поиск собственной идентичности — и важным кирпичиком в строительстве образа нации стала «Калевала», книга врача и этнографа Элиаса Лённрота, составленная на основе народных песен, записанных во время его путешествий по карельским, ижорским и финским деревням. Сегодня она входит в золотой фонд мировой литературы, а ее влияние вышло далеко за пределы Северной Европы.
К 1809 году, после победы Петербурга в очередной русско-шведской войне, вся территория теперешней Финляндии оказалась под контролем российских войск. По условиям Фридрихсгамского мирного договора (Haminan rauha) Стокгольм уступал все свои финские владения Российской Империи. В том же году император Александр I на сословном сейме в Порвоо на юге Финляндии провозгласил Великое княжество Финляндское — автономную от Петербурга часть владений дома Романовых. Глава царской семьи теперь становился и «великим князем Финляндским» причем в отличие от, например, титула «князя Пермского», который к XIX веку был скорее декоративной регалией без отдельного содержания, финские владения короны действительно отличались от прочих. Княжество имело широкую автономию во внутренних делах, к середине XIX века уже существенно большую, чем в период, когда верховная власть в стране Суоми осуществлялась не из Петербурга, а из Стокгольма.
«Мы не шведы, русскими не станем, так будем же финнами»
Переход от одного сюзерена к другому запустил в среде финского дворянства и интеллигенции процессы самоопределения. Образованным жителям Финляндии пришлось отвечать на вопрос «Как мы определим себя?» Одним из ответов стало движение фенноманов — сначала преимущественно шведоязычное, оно тем не менее четко проводило границу между собственно шведами из Швеции и местным, пусть даже шведоязычным населением Финляндии. «Мы не шведы, русскими не станем, так будем же финнами», — так сформулировал кредо фенноманов философ и писатель Йохан Снелльман. Этой афористичной фразой Снелльман описал взгляды «пионера идеи финской независимости» поэта Адольфа Арвидссона, кстати, писашего на шведском языке.
Однако, развитию финляндского национального самосознания здорово мешало приниженное положение собственно финской культуры. И при Швеции, и в первые десятилетия власти Российской Империи шведский язык бескомпромиссно хранил позицию языка горожан и образованного класса. Стать горожанином, стать состоятельным, образованным человеком означало также отказаться от финского «простонародного» языка и сельских традиций. Если сегодня мы явимся на почти любое старинное кладбище в Финляндии, на надгробиях XVIII-XIX столетий мы увидим практически исключительно шведские фамилии. Но это совсем не значит, что в могилах лежат шведы! Просто спустя 150-200 лет в целости и сохранности остаются надгробия состоятельных людей, которые «выбившись в люди» отказывались даже от родовых финских фамилий и имен.
Босой отец Калевалы
На таком фоне фенноманы-этнографы начали широкое изучение народной культуры финнов и родственных им народов. И ключевыми в первой половине XIX века стали изыскания врача и собирателя фольклора Элиаса Лённрота. Собственно, и он сам происходил из шведизированной финской семьи. Еще в XVII столетии его предки по отцовской линии, ремесленники в Турку, сохраняли финскую фамилию Толпо, одни из немногих в этом сословии.
К моменту рождения Элиаса в 1802 году семья Лённрот была совсем небогатой, и будущий «отец Калевалы» едва сумел при помощи старшего брата получить образование. В университете Турку он учился одновременно с упомянутым выше фенноманом Йоханом Снелльманом и Йоханом Людвигом Рунебергом — в будущем национальным поэтом Финляндии. Уже в университете Элиас занялся изучением старинных финских сказаний. Его диссертация, защищенная в 1827 году, называлась «Вяйнямёйнен, бог финнов». Получив степень бакалавра философии, Лённрот начал изучать медицину. Он поступил в университет в Хельсинки и летом 1828 года, ожидая начала занятий, отправился в свою первую этнографическую экспедицию. В дальнейшем, уже работая врачом, все отпуска Лённрот посвящал подобным странствиям.
Книга «Путешествия Элиаса Лённрота» указывает, что в своих странствиях этнограф использовал только транспорт, доступный крестьянам, — гребные лодки, попутные телеги, а большую часть пути шел пешком. Каноническим стало изображение магистра, босиком идущего по сельской дороге с посохом в руках. Таким образом Лённрот объехал значительную часть Финляндии, а также Приладожье, Олонецкую и Беломорскую Карелии (сейчас северо-западная часть Ленинградской области и республика Карелия в составе РФ), Ингрию (Западная и центральная Ленобласть), Кольский полуостров. Он стремился познакомиться с основными местами проживания родственных финно-угорских народов, собрать сведения об их мифологических верованиях. Отдельной область интереса Лённрота как медика были медицинские заклятия финнов, которым он посвятил несколько статей в медицинских журналах.
Последнюю свою экспедицию Лённрот совершил в 1844-1845 годах, он объехал Эстонию и Ливонию, составил записки об униженном немецкими помещиками состоянии эстонского крестьянства. На обратном пути в Ингрии, в сельском приходе Каттила (ныне Котлы, Кингисеппский район Ленобласти) ему удалось записать 2500 строк народных ижорских песен от местной исполнительницы Анны Ивановны — рекорд его этнографических экспедиций.
Что такое «Калевальские песни»?
Калевальские песни или «руны» как феномен возникли на севере так давно, что корни их теряются. Энциклопедические издания уклончиво сообщают, что появились они в период позднего железного века, то есть порядка 3 тысяч лет назад. Первые их записи относятся к XVI столетию. Песни, повествующие о реалиях до христианской колонизации северных земель, веками повторялись нараспев наизусть уважаемыми членами сельского социума, рунопевцами. Эту роль могли играть и мужчины, и женщины. Среди самых известных исполнителей калевальских рун — ижорка Ларин Параске, карельская семья рунопевцев Перттунен, Петри Шемейкка из Северного Приладожья, с которыми успел пообщаться не только Элиас Лённрот, но и композитор Ян Сибелиус.
А финский ли эпос? Сегодня карельские активисты оценивают определение книги как «финского» или «карело-финского» эпоса как колониальное — большинство использованных Лённротом для книги песен и сюжетов действительно происходит из регионов расселения карел, в том числе частично ассимилированных более многочисленными финнами — например, из Приладожья. При этом сравнить руны Карелии и нынешнего востока Финляндии с западно-финскими народными песнями, собранными еще в XVIII и самом начале XIX века, невозможно. Их архив сгорел во время великого пожара Турку 4-5 сентября 1827 года. Собрать же самую ценную часть местной культуры заново этнографы просто не успели, традиционную западно-финскую культуру ко второй четверти века было уже практически не отделить от культуры, привнесённой шведскими колонистами.
Песни пели наизусть, иногда подыгрывая при этом на национальном струнном инструменте кантеле (в Эстонии канель, близок к славянским гуслям). Чтобы передать песню опытный рунопевец часто брал ученика за руки, чтоб транслировать не только текст, но и ритм исполнения через движение тела. Калевальские руны написаны особым стихотворным размером, вариантом четырехстопного хорея. Правила стиха соблюдались крестьянскими певцами не строго, 2-3 % стихов сочинены с ошибками в размере, считавшимися вполне допустимыми. Вот, к примеру, как выглядит типичный калевальский стих, обработанная Лённротом 42-я руна Калевалы, описывающая вторжение героев в северную землю Похъёлы.
Старый, верный Вяйнямёйнен,
С ним кователь Ильмаринен,
Третьим с ними Лемминкяйнен,
Молодец тот, Каукомъели,
По морю спокойно едут,
По равнине вод открытых,
В ту холодную деревню,
В сумрачную Сариолу,
Где героев топят в море
И мужей уничтожают.
Кто ж гребет у них на лодке?
Первый был там Ильмаринен,
Он гребет на этой лодке,
Он гребет веслом передним,
А второй был Лемминкяйнен,
Он гребет веслом последним.
Старый, верный Вяйнямёйнен
На корме к рулю садится,
Направляет челн по морю,
Направляет чрез потоки,
Через пенистые волны,
По теченью с бурной пеной,
К пристани той Сариолы,
К тем знакомым перекатам.
Вот туда они подходят,
Путь окончивши далекий,
И челнок на сушу тащат,
Уставляют челн смоленый
На катках, обитых сталью,
На катках, богатых медью.
Челн поставив, входят в избу,
Быстро внутрь избы проходят.
И хозяйка Сариолы
Расспросила у прибывших:
«Что, мужи, пришли поведать,
Что расскажете, герои?»
Сами рунопевцы не только повторяли древние песни, но и сочиняли новые, в том числе описывая более современные события и реалии. Лённрот в своих дневниках нередко жалуется на «вульгарность» встреченных современных песен, имея в виду, что они не совпадают с его представлениями о национальном эпосе. Например, в песнях можно было встретить упоминания царей Ивана Грозного, Петра I, шведского короля Карла XII, основания Петербурга.
Петр царем был знаменитым,
Был карел он — сын красивый,
Снаряжал свое он войско,
Как утят подводит сотка,
Точно птенчиков чирок.
Корабли собрал в озерке,
Корабли в другом озерке,
Сам он на корме уселся,
На скамейке золоченой,
Он за медный руль уселся.
Карл же осаждать шел город,
Плыл водой король кровавый,
По воде с кровавой лапой,
В синие чулки обутый,
Плыл он по морским просторам.
Он два дня проплыл по морю,
И уже на третий день он
Подплывал под город Питер.
Издали тот Карл был виден,
На воде с кровавой лапой,
В синие чулки обутый,
С пристанью проплыл он остров.
Элиас, сделай монтаж
Подобные стихи не вписывались в представления фенноманов о том, как должна выглядеть народная поэзия. В результате Элиас Лённрот совершил то, что современные этнографы сочли бы антинаучным вандализмом. К 1835 году он систематизировал и смонтировал малую часть из собранных рун в единый сюжет со сквозными героями. Начинается история с мифа о сотворении мира и рождении героя-певца, колдуна Вяйнямёйнена и завершается его отъездом за море — что символизирует прощание с древними богами и приход в финский мир христианства. Часть схожих героев Лённрот соединил вместе, вольно совместил варианты одних сюжетов, сделав эпос более «форматным» — похожим на известные к тому времени образцы древней эпической поэзии других народов. Лённрот дописал между фрагментами подлинных песен авторские стихи-связки.
Опубликованная Калевала потеряла аутентичность, но стала более ясной для современного городского читателя.
Примечание. Сегодня, чтобы приобщиться к оригинальному тексту нужно искать на полках магазинов или библиотек не работу Лённрота, а академические издания калевальских песен. Например, на русском языке двухтомник не переработанных рун вышел в Москве в 1994 году в издательстве «Восточная литература».
В дальнейшем схожим образом поступил Фридрих Рейнгольд Крейцвальд, лично знакомый с Лённротом. Он на основе эстонских народных сказаний в 1857–1861 годах создал эпос «Калевипоэг». По сравнению с «Калевалой» в его работе больше авторского и меньше подлинно народного. Процесс эпического творчества на балтийских берегах был запущен. В 1888 году латышский военный Андрейс Пумпурс опубликовал сочиненный им героический эпос «Лачплесис», еще менее аутентичный даже по сравнению с «Калевипоэгом», но ставший одной из основ латышской национальной идентичности. «Калевала» стала локомотивом национального мифотворчества по обоим берегам Балтийского моря. Её влияние в этом качестве вышло и за пределы региона. В 1916 году году была опубликована и «Биармия» — эпическая поэма писателя Каллистрата Жакова, которая считается реконструкцией древнего эпоса коми.
Начало прекрасной эпохи
В 1840 году в Финляндии вышла «Младшая сестра Калевалы» — книга народных баллад и лирики «Кантелетар» («Дева кантеле»), а в 1849 Лённрот выпустил дополненную Калевалу. Первоначальный вариант эпоса после этого стали называть «Старой Калевалой». Все три книги произвели в читающей части финского общества эффект разорвавшейся культурной бомбы.
Если до «Калевалы» финская культура нередко виделась примитивной, сельской, а главное — не имеющей глубоких корней, то в эпосе финляндцы обнаружили собственную древнюю историю, отличающуюся и от шведской, и от русской, и ни в чём не уступающую им. Наконец, благодаря лингвистическим исследованиям Лённрота финский язык стал восприниматься как язык пригодный для высокой литературы, а не «деревенская речь». Его реформы орфографии и словарь (1847) фактически создали современный финский литературный язык. А младший современник этнографа, Алексис Киви, родившийся за год до публикации «Старой Калевалы» создал и первые образцы современного романа на финском — «Семь братьев», будущую классику национальной прозы. Кстати, надгробный камень Киви украшен изображением кантеле — калевальского музыкального инструмента.
Во второй половине XIX века «Калевала» стала тем, чем для итальянцев был Данте, а для поляков — Мицкевич: доказательством культурной зрелости народа без собственного государства. Эпос цитировали в учебниках, операх, политических речах — как символ того, что Финляндия существует не по воле короля, епископа-крестителя или императора, а по праву памяти и живой непрерывной истории длящейся уже несколько тысячелетий.
Для движения национальных романтиков «Калевала» стала важнейшим источником вдохновения. Ян Сибелиус, вдохновившись ей, создал симфонические поэмы «Лемминкяйнен», «Куллерво», художник Аксель Галлен-Каллела — визуальный канон мифа в зеркале стиля модерн. Даже архитектура вдохновлялась Калевалой, порой переводя это вдохновение в формы политического жеста. Например, в 1900 году Великое княжество Финляндское было представлено на Парижской всемирной выставке отдельным от России павильоном, спроектированным молодыми зодчими Германом Гезелиусом, Армасом Линдгреном и Элиэлем Саариненом. В его декоре были использованы в том числе изображения рунопевца, передающего ученику древнюю песню — символ ожившего северного наследства. На потолке в фойе павильона Аксель Галлен-Каллела поместил картины-иллюстрации к «Калевале». На одной из них изображен богатырь Лемминкяйнен, который в одной из рун пашет змеиное поле, изгоняя гадов прочь. Змеи были окрашены в белый, синий и красный, цвета российского флага.
Уже после провозглашения Финляндией независимости в 1917 году одним из национальных мега-проектов стало строительство Kalevalatalo в Хельсинки, гигантского «храма национальной культуры» с 80-метровой башней. Его алтарем должна была стать «Великая Калевала» , заказанная все тому же Аксели Галлен-Каллеле , — монументальная гигантская книга, каждая страница которой была бы великолепным полотном.
«Прежде всего, дом должен излучать ощущение святости. Пусть он возвышается посреди священного парка, отгороженный от остального мира. Пусть он будет украшен статуями наших древних богов и героев… Даже когда гость входит в зал, чувство святости должно коснуться его. Оно должно сказать ему, что здесь хранится самое дорогое для народа, и что дух нашего народа царит здесь во всём своём величии», — описывал идею проекта один из авторов замысла, скульптор Альпо Сайло. Дом так и не был воздвигнут в силу экономических причин, но задумавшее его «Общество Калевалы» существует до сих пор и занимается популяризацией наследия эпоса.
Властелин Сампо
В конце XIX — начале XX века «Калевала» стала важной частью европейского романтизма. Толкин, изучавший финский язык ещё до поступления в Оксфорд, называл эпос «самым поэтичным из всех», что знает и прямо вдохновлялся им с юности. Одним из первых произведений писателя стала «История Кулерво», написанная в прозе в 1914-15 годах, но не законченная. В итоге она стала основой сюжета о Турине Турамбаре из «Сильмариллиона». Имена многих героев этого сборника мифов и легенд, составляющих вселенную Толкина, созвучны с финскими. Можно предположить, что и сквозной сюжет «Властелина колец» — история уничтожения кольца власти, дающего хозяину великую мощь, но толкающего его ко злу, вторит истории Сампо из «Калевалы». Мельница, дарующая хозяину богатство, становится предметом раздора, она приносит войну и разрушения в земли Калевалы и Похъёлы. Ну, а образ волшебника Гэндальфа, седобородого старца-полубога, ловко орудующего и мечом, и заклинанием, во многом вдохновлен рунопевцем Вяйнямёйненом, центральным персонажем Калевалы.
Влияние «Калевалы» ощущалось и за океаном. Американский поэт Генри Лонгфелло, впечатленный эпосом в немецком переводе, написал «Песнь о Гайавате» — попытку создать для Северной Америки аналог народной эпической поэмы. Он заимствовал из «Калевалы» даже размер стиха — четырехстопный хорей, — но заменил героев на коренных жителей континента.
Сегодня «Калевала» продолжает жить — в театре, анимации, иллюстрациях и музыке. День Калевалы, 28 февраля, отмечают в Финляндии, Карелии, Эстонии, Венгрии. Для финнов это не столько классика литературы, сколько общий культурный код — напоминание о том, что рассеянный, не имеющий своей страны народ можно собрать заново при помощи песен и слов.
