Наказание для Буденновска

Беззащитный город год спустя

Я видела воюющие города. Видела Степанакерт, Цхинвали, Грозный, Шатой. Буденновск - другой. Там больше было погибших и разрушений явных, здесь разрушения глубже, внутри каждого человека. Там приучались жить под стрекот автоматных очередей и буханье разрывов, боялись чего-то конкретного, например самолетов. Здесь пугаются куста, собственной тени. Собственного воображения. Дело не в трусости и бесстрашии. Человек способен привыкнуть ко всему к войне, к постоянному соседству со смертью. Буденновская травма иной природы.

Как это было

Петр Петрович Костюченко, заместитель главврача, рассказывает обо всем не в первый раз. (Год назад журналисты буквально роились вокруг него: он оказался тогда в эпицентре. Главврач, женщина, по счастью, была в отъезде, и Костюченко выпало за все отвечать.) Говорит спокойно и просто. «Время сгладило остроту переживания, хотя, знаете, любая травма еще долго дает о себе знать».

Рассказывает, как несколько раз связывался с администрацией, потом со штабом и говорил, что, по его оценкам, в больнице около двух тысяч заложников. Ему не верили или делали вид, что не верят, хамили в ответ. Потом своими ушами слышал по СМИ, что заложников «около ста». Как хохотали от таких сообщений боевики и в ужасе вскрикивали заложники, понимали - общественное мнение готовят к тому, что больницу уничтожат.

Вспоминает, как вместе с Басаевым («это был наш общий интерес») настаивал, чтобы разрешили провести в больнице пресс-конференцию. Как им морочили голову, будто бы журналистов нет или они все боятся туда идти. Как три часа после названного Басаевым срока удавалось правдами и неправдами удерживать его от расстрела заложников, а потом он все-таки расстрелял пятерых. Как после этого расстрела Петр Петрович вышел из больницы в город искать и уговаривать журналистов, а их долго уговаривать не пришлось. Но потом его уже вместе с журналистами блок-пост отказался пропустить обратно. Тогда со словами «Что, стрелять в нас будете?» он пошел в больницу, и журналисты за ним. Солдаты не стреляли.

Как его заверили из штаба, что больницу штурмовать не собираются, а потом начался штурм. Он звонил в штаб, ему отвечали, что это, мол, досужие вымыслы, никто ничего не штурмует. А женщины уже стояли в окнах и кричали: «Не стреляйте!» По окнам лупили из автоматов, женщины падали, убитые и раненые, и раненых сразу же несли в операционную.

Петру Петровичу удалось дозвониться в Госдуму, но, как только там сняли трубку, связь оборвалась. В штабе ему врали, что провод оборвался. Он от души попросил не держать его за дурака: какой обрыв провода, если связь по городу сохраняется?

Потом Петр Петрович вместе с другим врачом, Верой Васильевной, взяли простыню, намалевали губной помадой крест и снова пошли в город уговаривать прекратить штурм. Николая Егорова, тогдашнего вице-премьера, находившегося в Буденновске, найти никак не удавалось, зато им встретился «этот, как его? К нему по-разному Можно относиться, но тогда он нам помог - Ковалев».

Ковалев сказал, что у него лично связи с Черномырдиным нет, но можно позвонить Гайдару. Гайдара дома не оказалось, но его жена нашла черномырдинский телефон. Ковалев соединился с референтом премьер-министра, потом передал трубку Петру Петровичу. Референт выслушал, сказал, что в настоя щий момент Виктор Степанович разговаривает с Гайдаром, но, как только закончит, он ему все передаст. Через пятнадцать минут штурм прекратился.

Петр Петрович с Верой Васильевной пошли обратно в больницу, но тут их затребовал к себе Егоров. Долго и с пристрастием допрашивал: откуда в больнице паникерские настроения, не на Басаева ли Петр Петрович с Верой Васильевной работают. У него, мол, у Егорова, сведения совсем другие и насчет числа заложников, и насчет жертв при начале штурма. На самом деле никаких сведений у Егорова быть не могло, потому что после начала штурма из больницы, кроме этих двух врачей, никто не выходил, а боевики тщательно контролировали два оставшихся телефона.

Все это Петр Петрович излагает сжато, даже суховато. Понимает ли он, что спас около двух тысяч жизней? Наверное, понимает. Знал ведь, за что рисковал. Но видно — героем себя не чувствует.

Отдает ли себе отчет, насколько тонким был волосок, на котором висели жизни? Не выйди они с Верой Васильевной с простыней в губной помаде, не встреться им Ковалев, не окажись дома гайдаровской жены, не пробейся они к Черномырдину, как раз когда на того уже изрядно надавил Гайдар...

Две тысячи человек - пустяк для огромной и привыкшей к смерти страны.

Петр Петрович досадливо морщится. «Не мы с Верой Васильевной другие бы нашлись. Незаменимых не бывает».

На самом деле случайность, чудесность спасения почувствовали все. В первую очередь, конечно, заложники. «Пока штурм не начался, мы и испугаться-то толком не успели. Думали: ну что они с нами сделают нас же во-он сколько. Подержат-подержат и отпустят. А потом, когда начали стрелять, Асланбек нас в окна поставил. Тут мы поняли: не выживем. Дочка говорит: «Мам, а ведь мне через месяц должно было семнадцать лет исполниться».

Вряд ли жители Буденновска вникают в политические хитросплетения и догадываются, что звонок какого-нибудь Егорова или Ерина, вклинься он между Гайдаром и Петром Петровичем, мог бы обречь больницу, а то и весь город, на судьбу Первомайского. Но они усвои ли крепко - государство им не спаситель и не защитник. Их пощадили — так легли в тот момент политические карты. Могли бы стереть в пыль, если бы расклад вышел иным. То, что случилось в Первомайском, буденновцев ужаснуло, но не удивило.

Вот почему их страх глубже и отчаяннее, чем у армян Карабаха или чеченцев Самашек.

Те чувствуют за спиной спасителей: фидаинов или боевиков. Эти знают, что, окажись они снова в заложниках, никто не озаботится всерьез их спасением. Только Петр Петрович и Вера Васильевна.

Лужковский подарок

Жара прошлым летом сводила с ума. И Буденновск, только что переживший трагедию, казалось, лишился рассудка. Воздуха просто не было - все заполнил трупный запах. Мы с коллегами бродили вокруг искалеченной больницы — внутрь ходу не было, подозревали, что все заминировано. Обсуждали новые подробности: как отпускали заложников, по какому маршруту теперь движется колонна басаевцев. Гадали: дадут уйти или накроют вместе с оставшимися заложниками и многочисленными журналистами?

Сейчас, когда такси остановилось у здания больницы, я ее не узнала. Зрелище впечатляющее.

«Вообще-то не полагается пускать, но москвичам нельзя отказать. Это ж ваш подарок». Первый раз в жизни хорошо принимают не несмотря, а благодаря тому, что ты москвич.

Четырнадцатого июня, в годовщину, открыли три больничных корпуса. А хирургический, тот, где реанимация, уже больше полугода работает. Но и врачи, и сестры, и больные все еще радостно изумляются. «Когда-нибудь все больницы в стране станут, как наша. Если, конечно, Лужкова выберут президентом России».

Олег Стасенко, врач-реаниматор и наш добровольный гид, каждой третьей фразой благодарно поминает Лужкова. Правда, постоянно оговаривается: «Не только в Лужкове дело. Мы же понимаем: ваши, московские, деньги, вы от себя оторвали». Олег потом щедро угощал у себя дома и ночевать оставил «ЧТО ВЫ будете по гостиницам мыкаться» и все с тем же рефреном. «Всех москвичей отблагодарить не удастся - хоть кому-то приятное сделаем». Олег, кстати, единственный встреченный мной в Буденновске собеседник, готовый во втором туре стиснув зубы и скрепя сердце голосовать за Ельцина. «Просто я знаю вы-то, может, и не в курсе, - что преемником Ельцина будет Лужков».

Милицию отстраивать заново не понадобилось. Отремонтировали, покрасили, вставили окна-двери. Перед зданием - мемориал с фотографиями милиционеров, погибших от рук басаевцев. Перед каждой фотографией живые цветы. Цветы у всех городских мемориалов, а их немало. В больнице, в ТОМ САМОМ корпусе, выгорожен уголок изрешеченной пулями стены, и мраморная табличка: «Здесь бандиты расстреляли заложников». На территории больницы часовня, тоже поставленная в память о погибших. Ельцин, когда приезжал в середине апреля в Буденновск, предлагал эту часовню городу «подарить». Буденновцы отказались: решили, что ЭТУ часовню возведут на свои средства. Есть кладбище, где похоронены жертвы буденновской войны. (В городе никак иначе эти события и не называют. «Это было еще до войны». «Это случилось через две недели после войны».) И несколько небольших памятников-напоминаний: «Здесь погиб...», «Здесь расстреляны...».

Больной город

Кто-то меня признал: «Журналистка? Вы здесь вроде год назад были?» Год назад я приехала в тяжело больной город. Больными казались и только-только отпущенные на волю заложники, с пеной у рта готовые защищать басаевцев и доказывавшие, что чуть ли не по собственной воле они бросались на окна при начале штурма. (Потом ученые объяснили, что это такой специальный синдром: захваченный заложник через несколько часов начинает отождествлять себя с террористом.) Не в себе были и те, кто не побывал в заложниках: натерпелись страху за своих близких и соседей, исходили ненавистью ко всем чеченцам на свете, безумно злились и недоумевали от того, что говорили с бывшими пленниками словно на разных языках. За неимением под рукой чеченцев (буденновские чеченцы благоразумно спрятались) раздражение готовы были срывать на журналистах, друг на друге, даже на вернув шихся из плена. Любой прохожий, остановленный вопросом, через пару фраз срывался на крик или плач.

Буденновск хотелось жалеть и лечить.

Теперь вернулась южнорусская приветливость. Теплые улыбки, мягкий говорок с бесконечным «жужжанием» («я же ж тебе же ж про что ж толкую...»). Вроде и ненависти той противоестественной не осталось, и любви патологической. О чеченцах говорят, прямо скажем, без нежности, но спокойно. «Как я к ним могу относиться? К бандитам - как к бандитам, к нормальным как к нормальным». Несколько чеченских семей рискнули остаться в Буденновске — деваться-то некуда. Прошлым летом очень неуютно им здесь было. А теперь - ничего.

Неперевернутая страница

В подобных случаях шок должен постепенно перетекать в скорбь. Пережитый ужас - превращаться в воспоминания. Без этой трансформации не вернется мир, война не станет перевернутой страницей.

Так и здесь кажется, изжил Буденновск трагедию. Работают, рожают (в новеньком родильном отделении!), радуются лужковскому подарку, поминают павших, ухаживают за могилами.

Но Буденновск страшную страницу еще не перевернул. Ужас не переварился затаился где-то в подкорке. Только это замечаешь не сразу. Вот хлопнула шина, и женщины вскрикивают несообразно громко, и даже бесстрашные мальчишки вздрагивают и пригибаются. Вот готовятся отмечать годовщину: в режиме аврала доделывают к дате больничные корпуса, сговариваются вместе ехать на кладбище на поминки. Вдруг проносится по городу слух Басаев появится в городе, будто бы обещал: «Я больницу закрыл, я ее и открою». Страх, смятение, слезы. Вот заговариваешь с бывшими заложниками, просишь рассказать про плен. Они тотчас замыкаются, наотрез отказываются вспоминать. На лицах проступают тогдашняя напряженность и отчуждение.

Перед майскими праздниками откуда ни Возьмись паника: «Чечены на город напали». Люди заметались, кинулись забирать детишек из школ, садиков, яслей, ринулись искать родственников. Или еще. Как-то в городе завязалась бандитская перестрелка. В соседних домах только что не под кровати залезли. Синдром Буденновска - синдром абсолютной незащищенности.

Один милицейский офицер выразил это очень точно: «Мы как дети, которые боятся жестоких и несправедливых взрослых. Вины за собой не знаем, но все время ждем наказания». Буденновского начальника милиции почему-то отстранили от должности. В милиции, да и в городе в целом, так и поняли, что их НАКАЗЫВАЮТ. «Где Басаев спокойно прошел, там никаких никому взысканий. А у нас мало того, что ребята погибли, еще и Кремль недоволен остался. Надо было их на Москву пропустить». «Мы ждали: наградят наших ребят, а их наказывают. Даже тем, кто бой принял, кто ранен был, медалей не дали».

О том, чтобы представить к государственным наградам буденновских медиков, даже речи не было. Им и самим такая мысль в голову не приходит. Ордена-медали вручают летчикам - за выдающиеся бомбардировки сел, омоновцам за качественные «зачистки». А врачей и сестер, что пять дней оперировали раненых, кормили-поили и успокаивали заложников, принимали роды, вели переговоры с басаевцами и с егоровцами, укрывали от боевиков начальство и милиционеров (их могли прикончить в первую очередь), по требованию боевиков закрывали собой окна, потом спускались и опять оперировали, и все это под дулами автоматов - за что награждать?

Зубной хирург, превратившийся на эти пять дней в незубного, признавался: «Я только к концу и осознал, что произошло. Как зашел в операционную, так не разгибаясь...» Тот же Петр Петрович, который, к слову сказать, даже спасиба не удостоился, — так и живет с егоровской «благодарностью», - обмолвился: «Меня тоже Басаев расстрелять грозился, когда мы с ним решали проблему детского питания. Но потом мы ее решили». Ну да, у них же еще и груднички, и малые дети были в больнице. И внематочную беременность, как нарочно, пришлось оперировать тогда же, при Басаеве: никак уже нельзя было откладывать. Слава богу, все обошлось.

Стратегический объект

Буденновск окружен усиленными блок-постами. В самом городе кроме своих, буденновских, полно московских милиционеров и омоновцев. Моего коллегу задержали, как только он начал фотографировать больницу. «Это стратегический объект».

Ребята проявляют потрясающую бдительность, а ведут себя корректно и вежливо. Буденновцы к ним очень хорошо относятся. Только страх не проходит.