Егор Отрощенко. Век=текст, выпуск 86: 1986
Егор Отрощенко
Дата публикации: 20 Марта 2002
Стихотворение года
Щитовидка
Я считал себя гордым, стойким,
Неудачам глядел в глаза.
Врач сказал:
- Нету вас - есть только
Щитовидная железа.Все мечтания и мытарства,
И рифмованное нытье,
На которое вы горазды,
Не от вас они - от нее.Я-то думал:
Томленье духа,
Вера, совесть, и стыд, и честь...
Оказалось - лишь род недуга,
Интенсивный обмен веществ.Никакого переизбытка
Благородных и высших чувств,
Лишь ничтожная щитовидка
Барахлит - и теперь лечусь.Все от химии - не от бога -
И земля, и вода, и снедь,
И свобода, и несвобода,
И, наверное, даже смерть.Вот и загнан, как мерин в мыле,
Вопрошаю в свои полста:
- Я - венец творения или
Нуклеиновая кислота?!
Вл.Корнилов . "Знамя", #11.
События
В 1985 году в "Литературной учебе" #6 появилась статья Ю.Кузнецова Союз души с душой родной . В этой статье Кузнецов пишет: " Жди меня, и я вернусь... " это агрессивный эгоизм чистой заморской воды, он чужд и не имеет ничего общего с народным воззрением на любовь".
В #5 "Нового мира" за 1986 год появилась заметка М.Соболя Прошу слова :
"О фронтовом поколении писателей публично, неоднократно Ю.Кузнецовым заявлялось категорически, что его нет и не было.
Приходится выслушивать, ибо дуэли отменены, а пощечины подсудны...
Нет в живых К.Симонова , из его читателей время и война унесли миллионы... Для одних "Жди меня..." было предсмертным глотком воздуха перед атакой, для других памятью сердца.
А посмертные оскорбления исключают мужество и совесть. Нужен только палец, чтоб было откуда высосать...
Я пишу это поздней ночью и, честное слово, физически чувствую, как мертвые побратимы мои встали рядом и спрашиваю меня и всех живых моих соратников: как вы, фронтовики, включая главного редактора "Литературной учебы", позволили? Как ты, лично ты посмел промолчать?.."
Опубликован роман Ч.Айтматова Плаха ("Новый мир", ##6, 8, 9). В "Литературной газете" #42 было устроено обсуждение романа ( Парадоксы романа или парадоксы восприятия? Обсуждаем "Плаху" Чингиза Айтматова) . Высказал свое мнение и С.Аверинцев :
"Мне сегодня нелегко - как вы знаете, я не критик, а филолог, персонаж не очень здесь уместный. Филологии свойственно любить точность и уважать реалии, иначе мы не можем. Но я постараюсь сдержать себя и не очень сетовать на то, что жена Пилата дважды, если не ошибаюсь, обращается к нему " Понтий ". Что говорить о реалиях Рима или Иерусалима двухтысячелетней давности, если в сцене из быта русской православной церкви наших дней перепутаны обращения "отец" и "владыко", предполагающие соответственно сан пресвитера и сан архиерея? Но дело, собственно, не в этом. Не нужно быть ни филологом, ни историком, ни религиеведом, чтобы вынести из самого поверхностного чтения евангелий одно впечатление: банальностей там нет. Я думаю, что любое и самое что ни на есть современное "переосмысление" обязано воздать должное этому свойству двухтысячелетнего образа. Надо сказать, что Булгаков по-своему это учел: традиционный материал у него последовательно деформирован. Иешуа не говорит ни единого слова, какое он мог бы сказать в евангельском тексте, но он продолжает быть непредсказуемым, загадочным - ну, хотя бы настолько, насколько непредсказуемо поведение художника. Но как говорит Иисус в романе Айтматова? Он заявляет, что хочет остаться "немеркнущим примером", он поминает "опошление высоких идей" - это стилистика и тон газетной передовицы. Прошу понять меня правильно: я не требую ни стилизации, ни архаизаторства. Но ведь "немеркнущий пример", и "опошление высоких идей" - это не язык современности. Это безъязыкость современности...
Сказанное - ни в малейшей степени не отрицание романа как части нашей жизни. Не будучи критиком, я не имел в виду оценивать роман, говорить о его недостатках; меня интересовали не недостатки, а симптомы - симптомы общего состояния культуры...
Последнее слово для меня не художественность, не эстетическое; последнее слово - духовная трезвость, то есть состояние, при котором слово поверяет себя молчанием, а эмоциональный порыв соотносится с духовными, а не просто душевными критериями. Об исторических и прочих реалиях я бы слова не проронил, если бы мне не казалось, что безразличие к конкретности детали есть симптом утраты умения остановиться, задуматься, переспросить самого себя".
"Возвращение" Гумилева
В "Литературной газете" #20 Е.Евтушенко опубликовал статью Возвращение поэзии Гумилева .
Центральные журналы развили тему:
А.Ахматова , Н.Гумилев
Стихи и письма. Публикация, составление и примечания Э.Г.Герштейн. "Новый мир", #9.
Гумилев Н.
Тринадцать стихотворений // "Знамя", #10.
Вышли в свет книги:
Ахматова А.
Тайны ремесла. Сост., вст. ст. и примеч. Н.В.Вьялициной. - М.
Клычков С.
Стихотворения. Сост. и подгот. текстов, вст. ст. Н.Банникова. - М.
В гостях у журавлей. Стихотворения. Сост. и подгот. текстов, вст. ст. Н.Банникова. - М.
Хлебников В.
Творения. Общ. ред. и вст. ст. М.Я.Полякова. Сост., подгот. текста и комм. В.П.Григорьева и А.Е.Парниса. - М.
Гессе Г.
Последнее лето Клингзора. Повести. - М.
Кортасар Х.
62. Модель для сборки. Роман. Рассказы. - М.
Игра в классики. Роман. - М.
Опубликована повесть А.Платонова Ювенильное море ("Знамя", #6).
23 февраля умер Б.Слуцкий .
12 апреля умер В.П.Катаев .
Состоялся VIII съезд писателей СССР.
Действующие лица и исполнители
Печальный детектив. Роман // "Октябрь", #1."Роман Виктора Астафьева - роман о нарушенной целостности, об оторвавшихся от берега, от суши, от твердыни семьи, долга и совести - от тех святынь, на которых издревле держалась жизнь...
Да, детектив у Астафьева какой-то особенный, русский, он озабочен не столько поимкой преступника и его доставкой по месту назначения, его не механика раскрытия преступления и торжество добродетели интересуют, а, по меньшей мере, проблемы мирового зла...
Астафьев пишет про что хочет и как хочет, легко тасуя жанры, - перепрыгивая из стихии языка газеты, который он пародирует, в стихию диалектизмов, которые его не смущают, из стихии поэзии в стихию жизни, - то поднимаясь до нежных интонаций лирической прозы, то срываясь в сатиру, в злость.
Он не страшится ни ярости, ни злости - и эти ярость и злость, не шокируют, не отталкивают, а, наоборот, приближают, утоляя голод на сильные чувства . В этом смысле язык и тон романа Астафьева, сам роман - прорыв стены серости, стены гладкой "культурности", которая, будучи отшлифованной и выстроенной из верных фраз, все же стена...
"Правда - самое естественное состояние человека", - рассуждает Астафьев. Но как же нелегко говорить эту правду, писать эту правду, потому что не благостное у нее лицо, не кремовые тона, не пряник она глазированный, а черный хлеб. Тут надо "обнажиться до кожи, до неуклюжих мослаков, до тайных неприглядных мест, доскребаясь умишком до подсознания", а подсознание - это тьма тьмущая. Вывести человека из этой тьмы на свет - дело писателя...
Для того, чтобы добраться до "гнилой утробы человечишки" и чтоб от этой гнилой утробы в небо воспарить, вера нужна, сострадание нужно, любовь нужна...
Загадка жизни и загадка смерти тревожат героя Астафьева. Отсюда и сгущенные символы романа - воронье и телята, люди и нелюди, диаволы и бесы. И сама земля входит в этот ряд как некая одушевленная сила, которую надо разбудить, растормошить, заставить переживать чужое горе. Потому что если она останется каменной, каменно-бездушной, кажется, и у человека нет предела отчаяния...
Астафьев написал роман, который жжет душу, бередит совесть, вызывает в ответ желание быть столь же свободным, как и его автор. В свободе-то и все дело. Она нужна каждому из нас. Она нужна народу и государству - такое сейчас время, когда пришла пора без страха оглядеть себя и свою опору в жизни". ( И.Золотусский , Донкихот из Вейска. "Новый мир", #7).
Карьер. Повесть // "Дружба народов", ##4, 5."Человек у обелиска, у старой солдатской могилы, у ямы, где расстреливали людей. Этот образ не впервые встречается в повестях В.Быкова, и в "Карьере" он окрашен в особые тона, свойственные творчеству этого писателя.
Герои В.Быкова приходят к могилам и обелискам без тени ритуальной помпезности. Их приводят сюда жестокая память и совесть. Им не дает покоя сознание неоплатного долга, а порой и скрытой вины перед павшими. Психология этих героев не поддается быстрому объяснению и, заметим, иногда не слишком типична. Но духовный заряд их тревоги и боли бьет в самые чувствительные точки современной общественной мысли". (А.Панков, В атмосфере времени. "Знамя", #8).
"Карьер" - это пульсация живой и ранимой души человеческой, не констатация, не посылки только и выводы, а сам горячечный, радостный и трагичный, объемный и противоречивый процесс нравственного искания, духовного познания, постепенного достижения и уяснения отдельным человеком высших истин и ценностей". (В.Коробов, Аве, Мария! "Литературная газета", #30).
Неопалимая купина. Повесть // "Знамя", #1."Трагические финалы произведений Бориса Васильева звучат набатом: оглянитесь, принимайте чужую боль как свою. Видимо, сегодня, когда люди так увязли в заботах о собственном благе, когда многие не выдержали испытания на достаток, тревожные сигналы писателя должны потрясти нас, вывести из состояния равнодушия, научить жить по правилам истинного гуманизма и милосердия". (И.Соколова, На войне и после войны. "Литературная газета", #13).
Из старых записей // О старом и новом. - Л., 1982.Записки блокадного человека // "Нева", 1984, #1.
За письменным столом. Из записей 1950-1960-х годов // "Нева", 1986, #3.
Еще раз о старом и новом (Поколение на повороте) // "Тыняновский сборник". - Рига, 1986.
"Лидия Яковлевна Гинзбург была признанным литературоведом тыняновской выучки, доктором филологии, специалистом по русской поэзии задолго до того, как стала "известной". Известность ее выплеснулась за академически очерченный круг достаточно внезапно и необратимо - с выходом книги "О лирике" в 1962 году. Последующие книги - "О психологической прозе" ( 1971 ), "О литературном герое" ( 1979 ) - расширили эту известность до масштабов славы (в литературоведческих масштабах). Каждая из этих книг была современной и своевременно выпущенной, то есть "новой"... Они обозначили уровень . (Уровень - это не равенство, уровень - это рекорд.)
Книга "О старом и новом" ( 1982 ) оказалась и старее и новее этих составивших заслуженную известность книг. Стереотипное словосочетание, давшее название книге, рождается заново по прочтении ее: это не только "старое и новое" в историческом смысле, не только закамуфлированные "архаисты и новаторы" былого учителя, но и в самом прямом смысле - самое старое и самое новое в сочинениях самого автора в естественном переплетении и единстве...
Время как категория - постоянный объект изучения Л.Гинзбург, основа для анализа художественного творчества... Книга "О старом и новом" нова в ряду этих книг тем, что включает и личный, современный опыт автора в познании этой категории.
"Записки блокадного человека" - чтение жуткое и небывалое. То, что они написаны не писателем, а ученым, причем настоящим, как бы оправдывает их манеру. Точность факта, беспощадность наблюдения, свойственные науке, таковы же и в этих записках, как в тонком лабораторном опыте, - но допустимо ли так исчислять трагедию, замерять страдания? Оказывается, допустимо. Возможно, потому, что это нечеловеческие страдания...
"Записки..." - жуткое чтение. Жуткое, потому что об этом , жуткое, потому что такое могло быть, жуткое, потому что такое было . Жуткое, потому что об этом возможно писать, жуткое, потому что это написано , жуткое, потому что мы можем об этом читать, жуткое, потому что мы это читаем . Есть в этих "Записках..." откровение. Мы же много о блокаде знаем! Документы, хроники, памятники, Вечный огонь... сами пережили... Мало. Даже чем больше, тем меньше. Событие удаляется в сознании, бронируется в мрамор. Так ли уж мы хотим это помнить - особенно пережившие? Помнить помним, это долг; вспоминать не хотим. Страшно...
Три публикации - из 1925 - 1935 -х годов, из 40-х (блокада), из 1950 - 1960 -х годов, прочтенные последовательно, уже составляют книгу, которая, полагаю, не за горами. Она будет наверняка шире этих публикаций, но и тогда многое оставит за бортом (за переплетом) - на будущее. Эту большую книгу уже чувствуешь в рамках скромных публикаций: она - есть, ее - ждешь...
Настоящие заметки - еще не тот анализ, которого будет достойна эта растущая на наших глазах книга. Наша цель здесь лишь обозначить в сознании читателя самостоятельное значение прозы Лидии Гинзбург". ( А.Битов , Прорвать круг. "Новый мир", #12).
Еще заметен след. Повести и рассказы. - Л., 1985."Память или забвение: две позиции спорят в "военной" прозе Гранина... Однако менее всего эта проза элегична. Это не просто окрашенное в элегические тона воспоминание о годах молодости, выпавших на время войны, о юном героизме защитников Ленинграда...
Теперь на первый план вышло другое - анализ: трезвый, вдумчивый, порою, кажется, даже холодноватый.
Меняется стиль.
Пружинистый, крепкий беллетристический стиль начинает теснить совсем другое - то, что раньше находилось как бы на периферии творческого сознания писателя, но присутствовало как нереализованная мечта. "Свобода, о которой всегда мечтаешь, - свобода от сюжета... поток жизни, поэзии, размышлений, фантазий, поступки и воспоминания, описания и исповедь", - так сказано Граниным еще в " Прекрасной Уте " ( 1967 г.). Мечта эта томила, преследовала, но ум, рациональность - одна из определяющих черт гранинского дарования - не всегда отпускала "сюжет" на свободу...
Думаю, что работа над "военной" прозой помогла Гранину изживать свои "беды". И путь это виден в своего рода итоговой книге "Еще заметен след", куда вошли в том числе и рассказы шестидесятых годов, до сих пор не публиковавшиеся". (Н.Иванова, Сюжет и судьба. "Знамя", #4).
С подорожной по казенной надобности. Лермонтов. Роман в документах и письмах. - М., 1984."Книга Аллы Марченко - это не научная биография Лермонтова , не литературоведческое исследование, не роман в точном значении слова. Вместе с тем эти начала - и литературоведческое, и биографическое, и художественное - в книге присутствуют. Цель автора: показать историю духовного развития Лермонтова - человека и художника...
Опираясь на документ, мемуарные источники, письма, автор воссоздает атмосферу эпохи, особенности московской, петербургской, провинциальной жизни первых четырех десятилетий прошлого века. В сугубо писательском внимании к обстоятельствам, формирующим человеческий характер, проявляется жанровый синкретизм книги: автор пользуется приемами "романного" повествования в рамках биографического исследования. "Романное" начало обнаруживает себя в раскованности слога, свободе, с какой А.Марченко рассказывает о судьбе своего героя...
В своей книге А.Марченко затрагивает и ряд вопросов чисто литературоведческого характера. Она справедливо отмечает, что несколько скептическое отношение к творчеству Лермонтова до 1837 года, распространенное в читательской судьбе, внушено, по сути, литературоведами, которые зачастую подходят к оценке зрелых и юношеских, не предназначавшихся для печати произведений Лермонтова с одинаковыми критериями. Убедительны суждения автора о ранних лермонтовских поэмах. Вступая в полемику с Б.М.Эйхенбаумом , который определил метод их создания как "склеивание готовых кусков", А.Марченко аргументированно доказывает, что ранние поэмы - не творчество в собственном смысле, а "форма самообучения стиховому ремеслу"..." (И.Зайцева, Поэт и его эпоха. "Новый мир", #4).
Дневные сны. Книга стихов. - Л.Стихотворения. Вст. ст. Д.С.Лихачева. - М.
"Кушнер создал необыкновенно цельный поэтический мир. Книга "Дневные сны" его проясняет и упорядочивает. То, что прежде можно было угадывать, теперь стало вполне очевидно. Таково, мне кажется, главное отличие "Дневных снов" от " Таврического сада " и более ранних книг.
В этом мире путь человека лежит по едва заметной черте между бытием и небытием, жизнью и смертью. В смягченном варианте трагедия переключена в бытовой план, и тогда путь пролегает между счастьем и бедой, благополучием и неблагополучием...
Кушнер требует медленного, внимательного чтения. Он лирик, самый последовательный и воинствующий лирик в нашем поэтическом сегодня. Изгоняет всякое подобие балладности, фабулы. Фабула - это эпосу. Наблюдательность, чувство, мысль - лирике...
Надо сказать, что при своем уплотненном единстве поэтический мир Кушнера предельно разнообразен. В каждом произведении ощущается традиция, давление эпох, и каждое пишется как единственное, как самое первое, неповторимое, со своим особым художественным заданием, поворотом темы, семантическим сдвигом. Кушнеру одинаково важно и художественно познать еще не познанное, выразить никогда не выраженное - и продемонстрировать себе и другим верность культурной традиции. Ведь устойчивость в этой жизни придают не только любовь, не только чувственно воспринимаемые подробности бытового уклада укрепляют нашу с миром связь, но и незримые, духовные нити". (В.Баевский, Пристальное зрение. "Новый мир", #9).
Сроки. Стихи разных лет. - М., 1984."Этот поэт вообще избегает описывать, зато торопится вмешаться, наставить, научить, ибо именно в научении... видит свой долг поэта, определивший и темы, и форму (лаконичную, четкую, прямую), и пафос его поэзии - острогражданственной, принципиальной, насквозь полемичной.
Новая книга Слуцкого, в свою очередь, полемична. Хотя не так явно, а приглушенно, ибо на этот раз разговор ведется не столько с миром, сколько с самим собою. Конечно, сталкивать в лоб разные точки зрения абсолютно не в характере этого поэта - сборник, сложившийся из стихотворений разных лет, в этом смысле на удивление целен, мир в нем увиден как бы с единого ракурса. Однако иного, чем мы привыкли...
Слуцкий здесь... по преимуществу лирик , поэт подчеркнуто лирического склада..." (И.Винокурова, Наедине с собой. "Новый мир", #1).
Идя из школы. Стихиотворения. - М., 1983.Нофелет. Стихи. - М., 1984.
"Стихи Берестова привлекательны редчайшим умением воспроизвести картины детства и ощущения, испытанные тогда, в их подлинном масштабе, и осветить их доброй улыбкой, в которой нет и тени превосходства над переживаниями "несмышленыша", а напротив - любование силой и свежестью давних впечатлений, жадного интереса к миру. Но берестовская "лирическая автобиография", как однажды удачно окрестили его стихи, вмещает не только трогательные и забавные подробности, извечно присущие детству, но и такие, что неповторимо окрашены именно сегодняшним временем... А читая стихи о войне, все больше начинаешь воспринимать эту "лирическую автобиографию" как нашу общую "семейную фотографию". Настолько все, здесь запечатленное, близко каждому, хотя, чтобы так выразить пережитое, надо быть поэтом". (А.Турков. "Новый мир", #2).
Другие произведения
Алексин А.
Ты меня слышишь? Повести и рассказы. - М.
В тылу как в тылу. Повести. - М.
Анчаров М.
Приглашение на праздник. Рассказы и повести. - М.
Асадов Э.
Зарницы войны. Страницы воспоминаний. - М.
Высокий долг. Стихотворения и поэмы. - М.
Мечта веков. Стихотворения. - М.
Астафьев В.
Последний поклон. Повесть. - М.
Всему свой час. - М.
Печальный детектив. Роман. - М.
Где-то гремит война. Повести и рассказы. - Рига.
Жизнь прожить. Роман. Рассказы. - М.
Бек А.
Новое назначение. Роман // "Знамя", ##10-11.
Белов В.
Раздумья на родине. Очерки и статьи. - М.
Битов А.
Грузинский альбом. - Тбилиси.
Книга путешествий. - М.
Статьи из романа. - М.
Ботвинник С.
Поздний свет. Стихи - Л.
Бочаров С.Г.
О художественных мирах : Сервантес, Пушкин, Баратынский, Гоголь, Достоевский, Толстой, Платонов. - М.
Вайнер А., Вайнер Г.
Потерпевшие претензий не имеют... Повесть. - М.
Ваншенкин К.
Зимняя дорога. - М.
Вахтин Б.
Гибель Джонстауна. Художественно-документальная проза. - Л.
Горбовский Г.
Звонок на рассвете. Повести. - М.
Черты лица. Стихотворения. - М.
Отражения. Лирика. - Л.
Гранин Д.
Река времен. Очерки, статьи, повести. - М.
Выбор цели. Публицистика. Проза. - Л.
Драбкина А.
Марина. Роман. - Л.
Дудин М.
Полынь. Стихи и переводы. - Л.
Песни моему времени. Стихотворения и поэмы. - М.
Книга лирики. - Л.
Евтушенко Е.
Почти напоследок. Новая книга. - М.
Полтравиночки. Стихи и поэма. - М.
Елисеев Е.
Поют леса. Новая книга стихов. - М.
Жигулин А.
Из разных лет, из разных далей. Стихотворения и эссе. - М.
Жуховицкий Л.
Остановиться, оглянуться... Роман. - М.
Зорин Л.
Осенний юмор. Рассказы. - М.
Искандер Ф.
Праздник ожидания праздника. Рассказы. - М.
Большой день большого дома. Рассказы. - Сухуми.
Корман Б.О.
Лирика и реализм. - Иркутск.
Матусовский М.
Стихотворения. Песни. - М.
Мелетинский Е.М.
Введение в историческую поэтику эпоса и романа. - М.
Миллер Л.
Земля и дом. Стихи. - М.
Могутин Ю.
Пора первого инея. Стихотворения. - М.
Можаев Б.
Дождь будет. Роман, повести, рассказы. - М.
Мориц Ю.
Синий огонь. Стихи. - М.
Нагибин Ю.
Посланец таинственной страны. Рассказы. - М.
Немченко Г.
Под вечными звездами. Повести. - М.
Старая гвардия. - М.
Новикова О. , Новиков Вл.
В.Каверин. Критический очерк. - М.
Новиков Вл.
Диалог. - М.
Озеров Л.
Земная ось. Книга стихов. - М.
Ольшанский А.
Родник на юго-западе. Повести и рассказы. - М.
Осадчий О.
Преодоление. Повесть. - М.
Осповат А.Л., Тименчик Р.Д.
"Печальну повесть сохранить..." Об авторе и читателях "Медного всадника". - М.
Островой С.
Цыгане. Поэма. - М.
Пикуль В.
Под шелест знамен. Романы. - Л.
Поперечный А.
Трава у дома. Стихотворения и поэмы. - М.
Попов В.
Что посеешь... Повесть. - Л.
Приставкин А.
Городок. Роман. - М.
Рождественский Р.
За того парня. Стихи и поэмы. - М.
Друзьям. Стихи. - М.
Самойлов Д.
Стихотворения. - М.
Голоса за холмами. Седьмая книга стихов. - Таллин.
Скалон А.
Живые деньги. Повести, рассказы. - М.
Соснора В.
Песнь лунная. Стихи. - Л.
Стругацкий А., Стругацкий Б.
Жук в муравейнике. Рассказы и повести. - Рига.
Шестинский О.
Материк. Стихи и поэмы. - М.
Шкляревский И.
Слушаю небо и землю. Новая книга. - М.
Поэзия - львица с гривой. - М.
Красная книга. Стихотворения и поэма. - М.
Щипахина Л.
Звезда удачи. Стихи. - М.